— Максимилиан говорил, что стиг... что рана появляется у тебя и во время экспериментов. Это разве не связано?
Элинор сжал губы. Он и сам много раз думал об этих совпадениях, но к окончательному выводу так и не пришел...
7. Первое задание
Последующие полтора года ничего особенного не случалось. Зил неприятно удивлялся затишью, повисшему над поместьем Антареса. Интуиция подсказывала ему, что это очень дурное предзнаменование.
Они встречались с Сэндэл почти каждый день, но лишь как хозяйка и охранник. В очень редких случаях ей удавалось вырваться из-под надзора "всевидящего ока" и с жадным нетерпением срывать минуты настоящей нежности в руках того, кто любил ее с безоглядностью верного пса. Элинор понятия не имел, что Антарес, который знал о них все, с досадой так и называл его при жене — "псом". Или "гаденышем". Других слов по отношению к фаустянину в арсенале дипломата уже не находилось. Антарес не ожидал, что жена переиграет, а она переиграла и позволила себе отозваться на чувства безродного монашка.
— Да что же мне делать, Макси?! — в отчаянии кричала Сэндэл. — Я выполнила все, о чем ты требовал! Ты пойми: он чувствует меня насквозь! И любая фальшь с моей стороны будет им замечена, понимаешь?!
— Хм! Дорогая, — насмешничал Антарес, которому доставляло удовольствие видеть жену такой, — а ты ведь и рада убеждать его в обратном. Да еще и с такой самоотдачей, что тут волей-неволей засомневаешься...
— Вспомни, Макси, ты сам втравил меня в эту игру! Я не подозревала, что он эмпат. Иначе...
— Что иначе? Не стала бы лишать его девственности? Ха-ха-ха! Иди сюда!
Он демонстрировал ей последние записи, дополняя их своими комментариями:
— Посмотри на свое лицо, дорогая! Откуда это глупо-блаженное выражение? "Иначе"! Да техника плавится от того, что между вами происходит! Слепой-глухой-парализованный заметит это твое "иначе"!
— Так что же мне делать, наконец?!! — топала ногами писательница. — Ты не даешь мне бросить его, ты психуешь, когда я выполняю твою волю! Что мне делать?
— Я психую? Ты слишком большого мнения, дорогая, о себе и этом... гаденыше.
И Антарес бесился все сильнее, ведь она была права. Парадокс! Дилемма! Знал, видать, треклятый иерарх Эндомион, кого подсунуть. Угораздило же — принять эмпата! Но теперь оглядываться назад поздно. Эмма Даун не поймет. Слишком много сил и средств вколочено в этого парня, чтобы вот так легко уничтожить его и начать все заново, с другим фаустянином. Не-эмпатом. Хотя черт их знает: а почему бы им и всем не оказаться таковыми на Фаусте? Да и Сэндэл может выкинуть фортель. Если уж она осмелилась расколотить тогда, на катере, дорогостоящий интерактивный "Видеоайз", лишь бы переспать наконец-то со своим гаденышем, если их страсть длится уже два года и не только не собирается меркнуть, а лишь разгорается и обретает новые чувства, то на что хватит Сэндэл, если прикончить ее "зазнобу"?! Человеческий фактор! Да еще и женская психология, которую ни один дипломат до конца не постигнет, причем даже в том случае, если этот дипломат — другая женщина, а не Антарес...
Да-а... дела...
И вот наконец для Элинора нашлось настоящее занятие. Глава "Подсолнуха" шепнула об этом дипломату на одной из неформальных встреч, когда гостила на Эсефе...
Тем же вечером Антарес дал поручение своей супруге.
* * *
— Тогда почему ты плачешь? — не понял фаустянин, прикасаясь пальцем к слезе на щеке Сэндэл.
— Потому что мне не нравится эта ситуация, Эл. У меня ощущение, что тебя хотят подставить.
— Да зачем я им? И какой интерес я представляю для кого бы то ни было? Простое задание: выбраться на Землю, отыскать человека, передать ему наличные, получить что-то в обмен — и вернуться.
— Тут есть какой-то подвох!
— Конечно, есть. Но разве мы можем что-то изменить? Убежать отсюда ты не хочешь, я ведь "синт"... Оставить тебя я не могу. Я не знаю, как твой муж будет использовать то, что я получу от землянина, но в моей миссии нет ничего противозаконного. Поэтому...
Сэндэл напряглась, вслушалась в темноту парка. Элинор тоже почувствовал приближение постороннего.
— Это за мной, — шепнула она. — Я бегу в дом, ты иди к себе и жди.
Фаустянин притянул ее за руку и, рискуя, поцеловал в губы, чувствуя горечь — не слез ее, нет: глубже. Уже в который раз он спрашивал себя, почему она отказывается бросить ненавистного Антареса и начать новую жизнь. Ответ был только один. Она не доверяет и ему, Элинору. Любит, но не доверяет. Зилу этого не понять, но в Сэндэл это уживалось.
Когда ее шаги стихли, он перепрыгнул через перила беседки и уже направился к своей пристройке, как вдруг услышал женский голос, окликнувший его из темноты:
— Эл!
Элинор обернулся. Сэндэл он узнал бы на другом краю Вселенной. А обладатель голоса не имел даже особого биополя. Так, штамповка. "Синт".
Мирабель. Он мог бы и не отзываться: вряд ли кому-то, тем паче биороботу под силу обнаружить фаустянского монаха, если тот не желает, чтобы его обнаружили. Но Элинор отозвался:
— Я здесь!
"Синт" бросилась на звук.
— Эл! — шепнула она, оглядываясь за плечо.
— Говори, здесь нет "мух", — уверил фаустянин.
Мирабель что-то вложила в его руку.
— Нашла во время уборки в спальне хозяев...
— Что это?
— Это ваше.
И, резко развернувшись, она убежала.
На ощупь это была какая-то материя. Элинор узнал ее: тесьма, которой он обычно подвязывал волосы...
* * *
Неизвестно почему, но этот маленький блеклый ресторанчик на окраине одного из земных городов запомнился фаустянину до мелочей. Серый, не очень хорошо вымытый пол, однотонно-бежевые стены, псевдо-кованные решетки в нишах, какие-то аляповатые стереопанно...
Человека, с которым Элинор встречался в Москве, звали Аланом Палладасом. Он был биохимиком. И он очень понравился Зилу: в Палладасе жила какая-то добрая, но "неприрученная" сила. И еще ему было плохо, это чувствовалось сразу. Бывший монах сразу проникался настроением людей, которые были ему симпатичны.
— Знаешь, парень... Даже не говори, как тебя зовут, знать ничего не желаю... — Алан разделывался со своим ужином, а Элинору кусок не лез в горло. — Ну так вот... Недавно я за собой заметил... Штука такая, неприятная до чёрта... Смотрел-смотрел кино, и вдруг поймал себя на мысли, что не могу я так, как там. Видишь, в чем суть. Там парнишка один бросился на обидчика, когда у него на глазах втоптали в грязь что-то вроде флажка... не флажка... не знаю, как это называется — старый фильм, из Наследия... Но для парня это была святыня. Просто безоговорочная святыня. Со стороны смешно, знаешь: какая-то тряпка, господи ты боже мой. Ну и черт с ней, вот еще — из-за какой-то дряни калечиться. А там был рефлекс, я тебе скажу. Вспышка! Как если бы... ну, не знаю... как если бы его мать или отца оскорбили... Вот есть у тебя родители?
Зил покачал головой.
— Ну извини... Ладно, выбери что-нибудь самое святое для тебя и сравни. Вот так и было. Избили его. Дальше я не смотрел, грустно стало... — Палладас скомкал салфетку и, протерев руки, небрежно бросил ее в пустую тарелку. — А грустно знаешь отчего? Оттого, что мне не с чем сравнить. Ну нет у меня святыни, представляешь?!
Элинор отвернулся. Он уже давно узнал многое об этом человеке. Нет, мысли читать он не умел. И мысли тут не главное, не из них, мечущихся и непостоянных, состоит личность. Совсем недавно Палладас пережил тяжелую утрату. Как бы он ни скрывал это под улыбчивой маской, такую боль не скроешь. Еще биохимик чувствовал свою вину в этой потере. Он уходил в работу с той же отчаянностью, с какой многие ныряют в бутылку. Возможно, об этой "святыне" он и говорил. И дальнейшее подтвердило догадку Зила:
— Потому что, парень, когда оно есть, рядом, всегда... то оно как будто и не святыня вовсе. Знаешь, что скажу... бывает ведь, что любимая рука подписывает тебе смертный приговор...
Тут фаустянин не сдержался, перебил:
— А вы считаете, что скрыться от всего света, спрятаться в монастыре, ослепить себя, уснуть сердцем, ничего не чувствовать, ни к кому не привязываться — выход?
Элинор нарочно поймал взгляд собеседника и не дал тому отвести глаза.
Палладас, кажется, смутился: и тому, что он много старше, а этот юнец задает каверзные и довольно мудрые вопросы, и тому, что разоткровенничался с посторонним. Но ученый сейчас испытывал что-то сродни известному "эффекту пассажиров", когда попутчики раскрепощаются, зная, что судьба никогда больше не сведет их вместе, начинают говорить о себе такие вещи, в которых не признаются даже собственному отражению...
— Нет, не то я хотел... Да забудь! — землянин отмахнулся, легко хохотнул и выложил перед Зилом небольшую пластиковую коробочку. — Как договаривались. Здесь три штуки. Апробированные. Только вот точит меня подозрение, что понадобились они не для хороших дел. Не знаю, кому ты служишь, всё через десятые руки шло... Но... в общем, ты мне почему-то понравился, парень. Со мной так бывает — вижу человека впервые, а как будто... Ладно, плюнь. Короче, играешься ты с огнем, как и я. Но мне средства нужны для работы. Не оправдание, конечно, однако хочу проект раскрутить, не афишируя пока перед властями. Тут ведь чистой игры не дождешься, если прознают...
— Тогда зачем вы в это ввязались?
— А ты себя об этом спроси, парень! Себя! Ты вот зачем ввязался? На карьериста... ну, не тянешь, мягко говоря...
— Допустим, я "синт"...
— Ты? "Синт"? Ну и юмор у тебя! — Палладас взял у него деньги и, не считая, спрятал во внутренний карман куртки, висящей на спинке его стула. — Добро, договорились. Хочешь быть "синтом" — будь им. Я просто по-человечески посоветовать хочу тебе: приготовь пути к отступлению. Не бойся предать хозяев — они в случае надобности перешагнут через тебя и даже не споткнутся. А вот я на месте некоторых обзавелся бы хорошей, но маленькой стереокамерой и фиксировал бы все любопытные моменты моей невеселой жизни... В карты играешь?
— Нет.
— Да ты прям монах! Ладно, монах, слушай дядьку Змия. Яблочко хочешь? Нет? Ну ничего, слушай. Все равно плохому научу. Есть в карточной игре такая ерунда, как козыри. Вернее, совсем они не ерунда, за счет них-то ты и выигрываешь. Они тебе нужны до зарезу. И вот ты сидишь, просчитываешь варианты. Тут и твоя интуиция не последнюю роль играет, и удачливость. Но башка, парень — это главное. Она тебе на сто ходов вперед может все продумать, если ее правильно применять. Так вот, некоторые снимки из жизни господ N, которых ты наверняка знаешь, а я нет, могут когда-нибудь стать теми самыми козырями в твоей игре. Ну а не пригодятся — так никогда не поздно предать их жертвенному огню... на алтаре верности, кхем-кхем... Ну все, "синт", монах и просто хороший парень по фамилии Инкогнито... пора мне. Мы в расчете.
Зил пожал его еще крепкую, но явно исхудалую ладонь (как хорошо запомнилось пятнышко кислотного ожога у него на большом пальце!), и Палладас, коротко кивнув, растворился в снежной свистопляске темного зимнего вечера.
На Земле все так неоднозначно: то снег, то жара. А стереокамера — это, может быть, и правда выход...
8. Рассказ о призраке
Элинор возвращался на Эсеф катером. Ему запретили пользоваться трансдематериализатором на обратном пути. Не захотели рисковать тем, что он получил от Палладаса.
Фаустянин попытался узнать, что же там, в той металлической коробочке, но она оказалась прочно запаянной. Любая попытка вскрыть ее стала бы замечена.
В ожидании гиперпространственного сна Элинор просто читал и старался не думать над словами биохимика. Он впервые так хорошо ощутил, что означает запретить себе о чем-то думать, поймав себя на потребности в шестой раз перечитать одну и ту же строчку.
И тогда он прибегнул к простому, но очень действенному способу, когда надо уснуть, а спать еще хочется не очень, локти отчего-то становятся лишними, мешают... в общем, когда виновато всё и все, но только не твое нежелание спать. Зил просто начал перебирать памятные моменты своей прошлой жизни и запутывать мысли. Одно цепляется за другое, другое — за третье, и уже не помнишь, с чего начал, а того только и надо... и снова что-то вспоминаешь, проваливаясь, вертишься, словно вода, которую засасывает в слив...
И в полусне-полунаяву мелькнул на одном из ярусов "слива" эпизод, за который зацепилось воображение, а вода пустых мыслей обрушилась дальше...
Вирт и Сит, вечные друзья и вечные противники, "посошник" и "цепник", плохо проявив себя на молебне (шептались о постороннем), были наказаны. Вскоре за "мечтательность" наказали и Зила. В молельне остался лишь смиренный Квай, а неугомонных друзей приговорили к исправительным работам: рубить дрова — кто пробовал разрубить это твердокаменное дерево породы cileus giate, тот поймет — и таскать их к большой машине, стоящей за монастырской стеной. Мальчишки баловались, но дело спорилось. От их мокрых разгоряченных тел шел пар, им было жарко и весело, несмотря на стылую морось. Когда же из часовни выглядывал суровый наставник Маркуарий, наказанные становились воплощенной благочинностью — три этаких воплощенных благочинности!
— О чем же это вы шептались на молебне, братья? — спросил Элинор, не в первый раз замечая их таинственные переглядывания.
— А мы не скажем тебе, брат Зил! — поддразнил его огненновласый Сит.
— Да будет тебе, Сит Рэв! — Вирт толкнул друга локтем. — Зилу можно. Недавно приходил священник из Рэстурина, помнишь?
— Толстячок? — Зил с удовольствием рубанул по очередному чурбаку, легко перевернул топор с насаженным на лезвие поленцем и обрушил обухом на пенек; чурбак разлетелся на две части.
— Ну да, тучный. Я в тот день был отправлен работать в трапезную, ну и случайно...
— Случайно! — фыркнул Сит, проделывая со своим полешком то же самое и не уступая в лихости Элинору.
— Случайно, не случайно... неважно. Подслушал я, в общем, как рэстуринец рассказывал нашим наставникам одну историю их монастыря. У них появился настоящий призрак...
— Е-е-ересь! — проблеял насмешник-Сит. — Право слово, ересь! Подтверди, Зил!
— Сит, тебя обухом по лбу еще никогда не били? — уточнил Элинор, как бы невзначай подкидывая в руке топор. — И что, Вирт?
— Одним словом, многие этого неупокоенного видели... Рэстуринец и сам, говорит, видел. Даже описывал, как тот выглядит.
Сит захохотал во всю мощь, но из двери снова выглянул Маркуарий и погрозил им троим.
— Я тебе тоже опишу, кого я видел! Хоть сто раз! — зашептал Сит, когда наставник скрылся. — Мне вот часто... нечистый снится...
— Угу, и говорит: "Вот как дам я тебе, Сит Рэв, по лбу обухом!" — Вирт подхватил шутку Зила, но рыжий послушник не развеселился, а наоборот — нахмурился. Но не обиделся.
— Нет. Он мне другое говорит. Тебя, говорит, убьет твой лучший друг. Вот что он мне говорит. И даже говорит, как убьет... А кто — нет...
— Умойся утром и молитву прочти, — посоветовал Элинор и поторопил Вирта рассказывать дальше.
