Дальнейшие события развивались предсказуемо. Медкомиссия признала меня ограниченно годным к строевой службе, после чего мне было предложено выбирать между службой в тыловых частях и переводом в резерв до восстановления здоровья. Естественно, я выбрал второе. После этого в кадровой службе мне предложили список возможных мест службы — как нетрудно догадаться, я выбрал назначение в полицию города Торо, что в префектуре Карафуто.
Следующие три месяца прошли в напряженной учебе — днем я учился на курсах при полицейском управлении Токио, ну а вечером мне преподавали чуточку иные науки.
В июне 1943 года я отбыл к новому месту службы. Очень удачно получилось, что я прибыл на Карафуто летом, акклиматизация прошла намного легче, чем могло бы быть — все же мне, южанину, было непросто привыкнуть к холодному климату. В полиции меня приняли с должным почтением — и я начал осваиваться в новой должности. Через неделю после прибытия, гуляя по лесу, я совершенно случайно столкнулся со своим коллегой, отвечавшим за безопасность радиоцентра. Все-таки Карафуто — очень маленький остров..
Он ввел меня в курс дела — радиостанция надежно охранялась, ближние подходы тщательно контролировались; ну, а контроль за дальними подступами входил в мои обязанности. Он передал мне свежие материалы о деятельности особых сил вероятного противника, полученные от европейских союзников — там была информация о методах работы русских диверсантов из ОСНАЗ, русской военной контрразведки СМЕРШ и их войск охраны тыла. Мы договорились о передаче мне на связь некоторых его агентов. Как выяснилось, оружие и снаряжение, присланное мне из Токио, уже лежало у него в кабинете. Я спросил у него, будет ли прислано снаряжение для организации закладок, необходимых для более удобной работы диверсионных групп, на тот случай, если территория Карафуто окажется временно оккупированной русскими. Он ответил, что послал запрос в Токио еще в прошлом году — ему ответили, что территория Карафуто не входит в список приоритетных территорий. Это было понятно — основными полями битв для наших диверсантов были Юго-Восточная Азия, Китай, Индия; усиленная подготовка к развертыванию диверсионной войны все время шла в Маньчжоу-го у специалистов Армии, мои флотские товарищи готовились действовать из Кореи, так что Карафуто наверняка находился в самом конце списка.
Я приступил к работе — собственно, уголовные преступления в Торо были большой редкостью, так что мои обязанности, применительно к полицейской службе, сводились к профилактической работе. Борьба с политическими преступниками, согласно порядку исполнения известного 'Закона об опасных мыслях', возложенная и на уголовную полицию, в Торо была просто фикцией — давно прошли двадцатые и начало тридцатых годов, когда социалистические и коммунистические идеи имели довольно широкое распространение среди простого народа. Объяснялось это просто — согласно вышеупомянутому закону, само членство в Коммунистической партии каралось смертной казнью. На практике — на полицейских курсах эта тема освещалась не менее подробно, чем борьба с обычными уголовниками — смертная казнь применялась практически ко всем, у кого просто нашли 'подрывную литературу', причем, в обязательном порядке, всех заподозренных подвергали 'форсированным допросам', молчать на которых было просто не в человеческих силах. Так что у к середине тридцатых единая КПЯ была уничтожена — а существовавшая у нас в Империи система 'десятидворок' (в сельской местности — объединение крестьянских хозяйств по десять; помимо солидарной ответственности за уплату налогов и выполнение повинностей, предусматривала и совместную ответственность за политические преступления, на практике являвшаяся системой тотальной слежки всех за всеми. Имелись и городские аналоги — в первую очередь, в рабочих казармах и артелях сезонников и малоквалифицированных рабочих. Прим. Ред.) гарантировала отсутствие массовых левых организаций — так что коммунистическое и социалистическое движение в это время, за редчайшими исключениями, ограничивалось разрозненными и малочисленными группами интеллигентов. Вся городская интеллигенция Торо была на виду — тут было просто невозможно спрятать не то что подпольную организацию, а хотя бы скрыть малейшую нелояльность.
Зато работа по основной специальности отнимала все мое время. Для начала, мне требовались помощники. Изобретать тут что-то было совершенно излишне, поскольку имелись проверенные опытом методики. Я добросовестно исполнял свой долг, ведя занятия по военной подготовке в местном отделении 'Патриотического союза школьников и студентов' — ну, положим, студентов в Торо отродясь не было, но в подростках недостатка не наблюдалось. Разумеется, на моих занятиях всегда был, выражаясь в европейском стиле, полный аншлаг — офицер элитных специальных парашютных сил Флота, да и еще тяжело раненный при исполнении своего долга перед Тэнно, пользовался в захолустной провинции таким авторитетом, с которым мог сравниться разве что авторитет космонавтов в более поздние времена. Само собой разумеется, основной массе учеников я преподавал стандартный курс — а вот примерно пятидесяти самым толковым, энергичным и агрессивным я давал своего рода облегченный 'курс молодого парашютиста'. Составной частью этого курса были полевые занятия — я преподавал им навыки практической маскировки, выживания, начала тактики и огневой подготовки. В процессе этих занятий мы, как выражаются русские, 'перепахали носом' все окрестности города в радиусе добрых двадцати километров, изучив местность в мельчайших деталях. Можно было с уверенностью сказать, что никаких признаков нахождения вражеских РДГ нет — а приумноженная мной агентура подтверждала это, докладывая, что никаких чужаков поблизости нет. Попутно я восстанавливал свою физическую форму, заодно присмотрев места для своих тайников — каковые и оборудовал по всем правилам, надежно спрятав присланное мне добро.
Конечно, стопроцентной гарантии это дать не могло, поскольку у русских вполне могли быть 'спящие' агенты, которых они могли активизировать в самый последний момент — вычислить таких невозможно, поскольку эти люди ведут обычную жизнь, не давая ни малейших поводов для подозрений. Я сам завербовал нескольких таких агентов — в случае русской оккупации они должны были заняться сбором сведений и, при необходимости, исполнителями диверсий. Трудно заподозрить обычного докера, не правда ли? А он может и запомнить, какие грузы пришли в порт — и, улучив момент, прицепить к цистерне с бензином мину с часовым механизмом. Никакой особой квалификации это не требует — а вред врагу может нанести такой, что не нанесет и эскадрилья бомбардировщиков.
Так прошло почти полтора года. Обстановка изменилась к концу 1944 года — конечно, мое информационное поле не шло ни в какое сравнение с возможностями высоких чинов, но, даже та информация, которая шла от работников нефтяной концессии Флота на севере Карафуто, была однозначна — русские готовятся воевать. Один из моих агентов был откомандирован на север острова — откуда, собственно, я это знал. По возвращении он вызвал меня на конспиративную встречу — и добросовестно рассказал все, и то, что он видел сам, и то, что видели другие работники концессии. Нет, для меня отнюдь не было секретом то, что и мы, и русские весьма формально соблюдаем соглашение о демилитаризации Карафуто, согласно которому на острове могут быть дислоцированы только части пограничной охраны — на практике, обе стороны ограничивались переодеванием своих армейцев и моряков в форму пограничной охраны.
Все это было понятно — но активно ведущиеся русскими работы по расширению аэродромной сети и совершенствованию имеющихся аэродромов наводили на вполне определенные мысли. То же, что с материка в порты русской части Карафуто шел резко увеличившийся поток грузов; то, что русские развивали дорожную сеть, улучшая качество имеющихся дорог и прокладывая узкоколейные железные дороги; то, что русские части на Карафуто все меньше времени проводили в расположении, не вылезая с полигонов; что их артиллерия регулярно проводила стрельбы — все это имело только одно толкование, простое и грозное — в конце весны, самое позднее, в начале лета, русские начнут войну с Империей.
Руководство Армии, несомненно, все это понимало — но их подготовку к войне с Россией трудно признать достаточной. Так, от руководства 'Патриотического союза школьников и студентов' пришло распоряжение, произведшее на меня неизгладимое впечатление — на базе отделения 'Союза' в Торо подготовить и развернуть диверсионный отряд. Сей шедевр 'высокой мудрости', вне всякого сомнения, 'рожденный' офицером, не имеющего никакого представления об особых операциях, был подкреплен соответствующим материально-техническим обеспечением — 10 (десятью!) изношенными карабинами 'Тип 38' и 2000 патронов к ним. Слово чести, я не шучу — все так и было.
Зато не было недостатка в громких фразах — в распоряжении прямо указывалось, что 'члены 'Союза' должны, все, как один, отдать жизнь за Божественного Тэнно.'. Именно так — слово в слово, не больше — но и не меньше. Создавалось впечатление, что некоторые армейские офицеры не только перестали адекватно воспринимать реальность, но и несколько подзабыли о правилах чести.
Человеку, не рожденному подданным Тэнно, и, что весьма желательно, не жившему в то время, трудно это понять — но, я, все-таки попытаюсь это объяснить.
В Японии было и есть резкое разделение между элитой и простонародьем. Но, в отличие от, например, США, где это разделение проходит по имущественной категории, что объясняется спецификой формирования этой страны — Америка всегда была торгово-промышленной страной, но, никогда — военным государством, Вооруженные Силы, за исключением разве что ВМФ, там никогда не играли серьезной роли — Япония сформировалась именно как военная Империя, где от военного сословия зависела судьба страны. В этом мы похожи на немцев и русских, с той разницей, что русское дворянство сформировалось в оборонительных войнах с внешним врагом и, немного, во внутренних смутах; немецкое — в завоевательных войнах и внутренних феодальных конфликтах; самураи, как сословие, сформировались в бесконечных гражданских войнах и завоевательных войнах. Отсюда разница в восприятии себя и своей страны — русские дворяне воспринимают себя защитниками Отечества, солью русской земли, чья судьба неотделима от судьбы России и ее народа — как выразился русский поэт о типичном русском офицере-дворянине 'Полковник наш рожден был хватом, слуга Царю, отец солдатам'; другое восприятие мира у немецких дворян — он не воспринимает своих соотечественников из простонародья как подопечных, они для него материал, используемый для постройки желаемого; самурай же не просто лучший из японцев, но господин над жизнью и смертью простолюдинов — совсем недавно, по историческим меркам, самурай имел право зарубить крестьянина, просто для того, чтобы проверить остроту меча. Кстати, при всех различиях между военными культурами России, Германии и Японии самураи признали равным среди достойных и сильных немца фон Хаусхофера — и охотно посвящали в тонкости нашей культуры русского Колчака.
Обратной стороной столь обширных прав самураев по отношению к простонародью была абсолютная мера ответственности за порученное дело. Для европейцев это выглядит дикостью, переходящей все мыслимые пределы жестокостью — но, еще во времена моего детства мальчиков-самураев, наследников старых родов, не достигших возраста десяти лет, учили, как не потерять сознание от боли, совершая сеппуку. На самом деле, объяснение довольно просто — изолированность Империи Ниппон от мира была и нашим счастьем, поскольку море было нашим надежным оборонительным рубежом от вражеского вторжения, и нашим проклятием, поскольку нация Ямато тысячелетиями выживала в условиях катастрофической нехватки жизненно важных ресурсов, более того, очевидной всем конечности жизненного пространства. Во многом, именно это объясняет и ожесточенность наших гражданских войн, поскольку, в отличие от европейцев, у нас не было возможности эмигрировать, мы могли только победить или умереть — соответственно, предельностью выбора объясняются и права элиты, и уровень ее ответственности за результат.
Но, права самураев и мера их ответственности, сформулированные в 'Буси-до' и 'Хагакурэ' — всегда были образом жизни только самурайства; это был кодекс чести, ставший образом жизни японской элиты, но не других сословий. Да, крестьяне, ремесленники, купцы подчинялись суровым законам — и несли ответственность за их нарушение; но никто и никогда не распространял на них кодекс чести самурайства. Да что там гражданские — никто не распространял кодекс чести самураев на мобилизованных воинов-асигару. Причина была проста — если бы простонародье приняло бы для себя самурайскую норму платы жизнью за поражение, то нация Ямато уничтожила бы самое себя. Простолюдин мог стать самураем — в том случае, если принимал для себя нормы самурайской морали и доказывал своей жизнью и смертью свою способность жить так, как жили рожденные самураями. Но это были редчайшие случаи — и всегда это был добровольный выбор человека, рожденного крестьянином или ремесленником.
Исключением стали тридцатые и первая половина сороковых годов — тогда идеологи Тесю пошли путем, который трудно понять и невозможно одобрить.
В принципе, предпосылки для такого поворота были созданы в начале нашего века, когда путь в офицерский корпус Империи был открыт для выходцев из не самурайских семей. Я не вижу в этом ничего дурного — достойно служить Империи может любой, кто хочет приложить к этому все свои силы, независимо от его происхождения. Плохо другое — если первое поколение офицеров, выходцев из семей простого происхождения, прилагало все усилия для того, чтобы стать самураями не по названию, но сути владения благородным воинским искусством, по безукоризненности службы Тэнно, то со вторым поколением, с теми, кто пришел на службу во второй половине двадцатых и позже, далеко не всегда дело обстояло так — весьма многие из них пытались подменить суть самурайского служения формой. Помимо всего прочего, они попытались распространить нормы самурайской ответственности на всю нацию — и немало преуспели в навязывании этого безумия молодежи. Казалось бы, кому, как не офицерам, знать разницу между новобранцем и ветераном — но нет, речь шла о сознательном уравнивании ответственности между потомственными воинами и женщинами, офицерами Армии и Флота — и, детьми крестьян и рабочих, полными сил мужчинами — и дряхлыми стариками.
Если судить этих людей по исконным нормам чести истинных самураев — то они могли выбирать между тем, чтобы быть названными сумасшедшими, чье безумие вело к гибели нацию Ямато, или же, бесчестными слугами Тэнно, чей преступный умысел привел Империю к катастрофе.
Практическое исполнение директивы, пришедшей в Торо, означало, что полсотни мальчишек, почти детей, будут отдавать жизни, искупая чужую вину. Дело в том, что в нашей культуре есть четкое разделение 'ответственности отцов' и 'ответственности сыновей'.
