Применительно к войне это означает, что старшие по положению, званию, должности ответственны за выбор правильных стратегии и тактики, подготовку к войне, в частности, принятие на вооружении необходимой техники и выучку воинов, должное материально-техническое обеспечение. Это и есть 'ответственность отцов'.
Сфера 'ответственности сыновей' заключается в добросовестном изучении военного дела, воинской доблести в бою, безукоризненно точном исполнении приказов старших по званию, готовности жертвовать своей жизнью.
Но, согласно нормам нашей этики, нашего кодекса чести, бесчестно заставлять сыновей идти на верную смерть во имя исправления ошибок отцов.
Я не мог исполнять подобный приказ, отправляя на бессмысленную смерть подростков 14-17 лет отроду — это навсегда бы опозорило не только меня, но и мой род, причем, подобный позор не мог быть смыт даже сеппуку. И я не мог не исполнить приказ, отданный старшими по званию — это было бы бесчестно.
Лично для меня спасением стало то, что полицейская служба, и, все с ней связанное, было не более чем прикрытием моей настоящей службы Тэнно.
Через день после получения этой директивы я вышел на связь со своим настоящим руководством, доложив ему о полученной директиве, и, кратко изложив свои соображения о перспективах этого 'диверсионного отряда'. Куратор кратко высказал свое мнение об интеллекте составителей этой директивы — самым вежливым определением, использованным им, было слово 'кусотарэ' (литературный перевод 'дурак', дословный — 'голова, набитая фекалиями'. Прим. Пер.). После чего отдал мне приказ — отряд, согласно директиве, создать, но, готовить подростков к сбору информации, а не к диверсионным операциям; в нужный момент забрать оружие, распустить сопляков по домам, приказав им ждать приказа — какового, естественно, и не должно было последовать, поскольку толку от них в серьезной работе быть не могло по определению; мне самому действовать согласно обстановке, выполняя ранее полученные инструкции.
В марте и апреле напряжение, казалось, висело в воздухе — было ясно, что вот-вот начнется война. Мой коллега, контрразведчик в радиоцентре, на наших встречах прямо говорил мне о резком увеличении радиопереговоров русских летчиков между собой и с наземными службами — радиоперехваты неопровержимо свидетельствовали о прибытии на аэродромные узлы Советской Гавани и Ванино новых авиационных частей. Затишье, случившиеся в конце апреля, ни о чем хорошем не свидетельствовало, наоборот — это значило, что русские устроили последнюю проверку техники и дали отдых экипажам перед боями.
Поразмыслив, я решил внести изменения, требуемые обстановкой, в приказ куратора — поскольку война могла начаться внезапно, и, бегать, изымая у молокососов старые карабины, заодно объясняя им, что надо сидеть тихо, дожидаясь моего выхода на связь, мне будет просто некогда, я, после краткого курса учебных стрельб, попросту вынес карабины с остатком патронов из здания школы. Попутно я растолковал своим ученикам, что на них, в случае неудачного для Империи начального периода возможного инцидента, будет возложена важнейшая миссия — стать 'глазами и ушами' Империи в Торо, основой разведывательной сети в городе. В связи, с чем им категорически запрещалось участие в любых видах силовых действий против русских, ибо 'должно жить, когда подобает жить — и умереть, когда подобает умереть'. Им было приказано сидеть и ждать моего выхода на связь — проявлять инициативу я им запретил.
И все равно, война началась неожиданно — утром 2 мая меня разбудил грохот русских корабельных орудий. Я встал, быстро оделся в охотничий костюм, взял давным-давно собранный рюкзак, личное оружие — и, выйдя на улицу, пошел к лесу, выбирая самые глухие закоулки. Поскольку бой резервистов и ополченцев шел в порту, быстро смещаясь к центру города, я без особого труда проскочил окраинными улочками. Ну а в лесу обнаружить меня было очень непросто даже для хорошо подготовленных воинов — собственно, сейчас русским, в любом случае, было не до одинокого штатского, бегущего из города и не имеющего на виду оружия.
Далее все было довольно однообразно — я устроился в заблаговременно выстроенном схроне недалеко от города, переждав там бои за город и окрестности. На третий день после окончания боев, накопав корней элеутерококка (мне требовалось объяснить, почему в решающий момент меня не оказалось в Торо), скромно одевшись и прихватив мешок с вещами и кое-какой едой на дорогу, вышел осмотреться, оценить текущую обстановку.
Начал с близлежащего поселка — там у меня были двое агентов, да и крупных сил русских там не должно было быть. Легенда, естественно, у меня была — бывший морской пехотинец, списанный после тяжелого ранения в отставку (любой врач подтвердил бы мое простреленное легкое), не воевавший против русских, после выхода в отставку отправленный служить в полицию. Это, конечно, было не самое идеальное прикрытие, поскольку вряд ли русские проникнутся особым доверием к бывшему полицейскому — но, оно, будучи построено на реальных фактах моей биографии, могло быть подтверждено чуть ли не всем населением Торо. С другой стороны, порядок на захваченной территории надо было поддерживать и русским — а кто знает обстановку лучше бывшего сотрудника криминальной полиции? Отставной военный — вряд ли русский комендант, а именно он будет принимать решение, так уж хорошо разбирается в хитросплетениях отношений между Армией и Флотом — ставший полицейским, и предложивший русским свои услуги; почему бы не взять его на службу? Если не возьмут — тоже ничего страшного, устроюсь работать грузчиком в порту или, если не возьмут туда, меня с удовольствием примет любая рыбацкая артель.
Возле поселка меня задержал русский секрет — причем, это были не обычные армейцы, а морские пехотинцы. Это было странно — по логике вещей, элитные ударные части не должны удерживать территорию, для этого достаточно обычной пехоты.
Разумеется, я послушно поднял руки, даже не пытаясь оказывать сопротивление — как это и полагалось человеку, совершенно не собирающемуся воевать с русскими. На вопросы, заданные на русском языке, я отвечал на японском языке, что не понимаю. Это было очень важно психологически — показать, что я готов общаться, просто не понимаю заданных вопросов. Меня обыскали — надо заметить, вполне квалифицированно, страхуя своего товарища — естественно, не нашли ничего компрометирующего, кроме небольшого рабочего ножа и лопатки. Мое полицейское удостоверение, конечно, тоже нашли — но, прочитать, что там написано, ожидаемо не смогли. Что это такое, русские не поняли — впрочем, наверняка им на подготовке показывали только образцы армейских и флотских удостоверений, знать удостоверения криминальной полиции бойцам морской пехоты попросту ни к чему. Осмотрев мешок, и, найдя там лекарственное сырье, белье, бритвенный прибор и еду, моряк доложил об этом командиру патруля. Тот спросил, что это такое — показав на корни элеутерококка. Я в ответ разыграл целую пантомиму, показывая, как корни моют и настаивают — а, потом пьют настойку. Русские переглянулись — после чего командир патруля приказал отвести меня в поселок. Двое морпехов этим и занялись, причем, вели себя они как опытные воины — не приближались ко мне ближе, чем на пять метров, держали оружие так, что сразу было понятно, что срежут меня мгновенно. Я рассматривал их с вполне мотивированным интересом — я ведь впервые видел их, в любой своей ипостаси. Приходившие от немцев материалы вполне подтверждались — высокие, как правило, выше метра семидесяти сантиметров, мускулистые, очень хорошо тренированные молодые мужчины в возрасте от 20 до 25 лет. Необычной была их униформа — пятнистые комбинезоны, вроде тех, которые рекомендовали нам для разведывательных операций немецкие инструкторы; у встреченных мной русских так одеты были все. В высоких кожаных ботинках с толстой подошвой ничего необычного я не заметил — удобная, практичная обувь для военнослужащих ударных частей. Зато их жилеты меня очень удивили — я не только никогда не видел ничего подобного, но и не читал — пятнистые, из той же ткани, что и комбинезоны, тщательно подогнанные по фигуре, они были надеты поверх комбинезонов — а во множестве кармашков ясно были видны очертания магазинов к штурмовым карабинам, ручных гранат, ИПП. За плечами у каждого имелся довольно большой ранец — явно не пустой.
Вооружение же русских заставило меня испытать недостойную самурая зависть — даже в лучшие времена, даже наш отборный парашютный батальон не мог даже мечтать о таком оружии. На шесть человек у русских имелось четыре штурмовых карабина АК, единый пулемет ПК и полуавтоматическая снайперская винтовка СВД.
Настоящий шок я испытал в поселке — нет, я читал в немецких материалах об оснащении русской морской пехоты, но увидеть это наяву оказалось слишком сильным впечатлением — легкие самоходные установки, пушечные, противотанковые и зенитные, минометные; поголовное оснащение автоматическим оружием, огромное количество единых пулеметов.
Меня привели в полевой лагерь, передали другим морпехам — указали место и велели ждать. После недолгого ожидания, продлившегося меньше часа — это меня очень удивило, я ждал, что меня повезут в Торо, ко мне подошли два офицера в форме пограничных войск. Это уже было интереснее, поскольку это могли быть и обычные пограничники, в России относившиеся к МВД, и переодетые офицеры русского Кэмпейтай — точнее, их примерного аналога, военной контрразведки 'Смерть шпионам' (русские называли ее сокращенно 'Смерш').
Меня отвели в палатку, после чего начался весьма квалифицированный допрос — оба этих офицера неплохо владели японским языком, причем у одного из них, правда, сквозь сильный акцент, прослеживался токийский диалект. Это наводило на размышления — вряд ли у русских так много знатоков японского языка, так какая роль в их планах отводится Торо, что эти двое прикомандированы к батальону морской пехоты?
Русские контрразведчики любезно объяснили мне, что Советский Союз уже три дня находится в состоянии войны с Империей Ямато. Я не шучу, они действительно вели себя очень вежливо — меня даже не избили, что было обычной практикой для Кэмпейтай. Внимательно ознакомившись с моим удостоверением, они сообщили мне, что я задержан 'до выяснения'.
Русские офицеры внимательно осмотрели мой мешок, тщательно обыскали меня, приказали раздеться — и самым внимательным образом проверили мою одежду, уделив особое внимание швам. Это было понятно — они искали зашитое удостоверение, отпечатанное на шелке. Вообще-то, такое у меня было — но не в этом комплекте одежды. Корни элеутерококка не вызвали у них ни малейшего удивления — из чего следовало, что они хорошо знакомы с реалиями Дальнего Востока.
Я честно отвечал на вопросы, придерживаясь легенды — лейтенант парашютного батальона морской пехоты, списанный после тяжелого ранения в криминальную полицию. Закончил краткосрочные курсы при полицейском управлении Токио — и был откомандирован в Торо. В момент захвата города отсутствовал по уважительной причине — мне для лечения требуются сильнодействующие лекарственные травы, а на скромное жалованье полицейского купить необходимый мне дикорастущий женьшень невозможно, поэтому приходится отпрашиваться у начальства, уходить в лес, и, запасаться там корнями элеутерококка, лучшего заменителя женьшеня. Да, готовлю настойку, пью ее — это намного улучшает мое самочувствие.
Меня спросили о криминогенной обстановке в Торо — на что я подробно рассказал о существующих проблемах: есть бытовые преступления, есть попытки сокрытия произведенного продовольствия от сдачи государству по утвержденным ценам, с последующей переправкой в Метрополию для продажи на черном рынке. Была попытка одной из семей якудза прислать своих людей в Торо для организации постоянных поставок неучтенного продовольствия — в прошлом году — но, мы быстро вычислили этих представителей, арестовали их с поличным, и отправили в Тоехару. Там, в административном центре губернаторства, их судили — и, по законам военного времени, приговорили к повешению. В порту есть подпольные игорный дом и бордель, принадлежащие лидеру корейской общины — собственно, они и обслуживают корейских рабочих. Были попытки корейцев наладить поставки рыбы и лекарственных растений на черный рынок — все они пресечены, виновные повешены.
Судя по реакции русских контрразведчиков, эта часть моей деятельности в Торо не вызвала у них ни малейшего неудовольствия — что было вполне ожидаемо, поскольку никто, и русские в том числе, не церемонится с криминалом в военное время. Единственное различие между нами и русскими, известное мне, состояло в том, что мы вешали пойманных уголовников, ну а русские предпочитали их расстреливать.
На вопрос, чем я занимался в Торо, я прямо ответил, что занимался борьбой с преступностью. Русские переглянулись — после чего мне напомнили о моей деятельности в 'Патриотическом союзе'. Я посмотрел на них с искренним удивлением честного солдафона — о, ничуть не переигрывая — и ответил, что это не входило в служебные обязанности, это было исполнением моих обязанностей перед Тэнно, меж тем, они спрашивали меня о службе.
После чего начался настоящий допрос — меня допрашивали о моей деятельности в качестве сэнсея. Я подробно рассказал о своей деятельности, не утаив ничего — ни полученной директивы, ни своей реакции на нее, ни места нахождения карабинов с оставшимися после тренировок патронами. Впрочем, это было бы глупо — ясно, что у русских есть свои агенты в Торо, скорее всего, из местных корейцев; также очевидно, что после прихода хозяев, они примчались к ним с подробнейшими докладами. Ничуть не подлежит сомнению и то, что эти агенты, после того, как я активно участвовал в пресечении криминальных дел корейской общины, не пожалели грязи, выплеснутой на мою скромную персону. Также понятно, что русские отнюдь не поверили безоглядно своим агентам, сочтя нужным перепроверить полученную от них информацию.
Все это было понятно и предсказуемо — интересно было совсем другое, а, именно реакция русских контрразведчиков на мое объяснение, почему я не стал выполнять полученную директиву об организации партизанского отряда, и, более того, отобрал у сопляков оружие. Когда я рассказывал им о границах применения 'Бусидо', об 'ответственности отцов' и 'ответственности сыновей' — они ничуть не удивились. Нет, конечно, они задали мне много вопросов, пытались сбить меня с занимаемой позиции, легонечко запугивали — но они вели себя как люди, прекрасно знающие моральные нормы сословия самураев. Естественно, у меня возник простой вопрос — откуда это у русских взялись такие специалисты? У них, что, изучение Японии поднято на такую высоту, что хорошие контрразведчики разбираются в таких тонкостях? Ответ на этот вопрос я получил позже — и, не стану скрывать, он меня поразил.
Через несколько часов русские сделали перерыв на обед — они поели сами, накормили меня; это было удивительно, учитывая обычные нормы обращения с задержанными в военной контрразведке.
Потом меня, естественно, под охраной, отвезли в Торо. Там меня осмотрели русские военные врачи — это тоже было понятно, русские хотели проверить, действительно ли я был ранен.
