В 8.00 утра 8 мая над городом появились самолеты 2-го гвардейского и 4-го бомбардировочного авиакорпусов 2-й ВА. То, что за этим последовало, вполне можно назвать филиалом ада на земле — пикировщики заходили на одно здание за другим, довольно часто добиваясь прямых попаданий тяжелых фугасных авиабомб, и, здания рушились, хороня под обломками и японских военнослужащих, и мирное население. По окончании налета, продолжавшегося полчаса, генерал Алимов запросил новый авиационный удар.
По окончании этого налета, превратившего в руины примерно четверть территории, занимаемой японцами, наши части продвинулись вперед, заняв обработанные авиацией кварталы — это заняло около часа, и, сопровождалось десятком перестрелок, стоивших жизни двоим нашим бойцам. Еще семеро были ранены. Это уже было совсем другое дело — генерал-майор впоследствии очень жалел, что не догадался сразу запросить массированный удар авиации по Тойохаре, благодаря чему наверняка удалось бы сохранить жизни десятков наших воинов.
В 11.45 пикировщики прилетели снова — и все повторилось снова, с той разницей, что один из авиаполков нанес удары по резиденции губернатора, штабу гарнизона и почтамту. Конечно, вероятность того, что японское командование сидит в столь напрашивающихся на удар местах, была очень невелика — но, как рассудил генерал, хуже от этого не будет, поскольку все эти капитальные здания были превращены в настоящие форты. К часу дня занимаемая японцами территория сократилась вдвое, по сравнению с утром. Потери при этом составили троих человек убитыми и восьмерых ранеными.
Третий удар авиации начался в 15.00 — все проходило, как и в предыдущие разы. По окончании этого цикла в руках японцев оставалась центральная улица Одори и примыкающие к ней кварталы других улиц — было очевидно, что вечером все будет закончено.
И тут японцы поднялись в атаку — наши союзники предоставляли нам материалы о японских 'банзай-атаках' на тихоокеанских островах, и, эта информация была доведена до войск, более того, ее учитывали в тактических схемах. В данном случае, это выразилось в том, что к передовой были подведены все ЗСУ. Дальше — было истребление атакующих японцев. Но, в отличие от Торо, где в атаку пошли действительно все, в Тойохаре было более ста японцев, в том числе, несколько офицеров, которые предпочли спрятаться в развалинах — и, сдаться нашим войскам.
От этих японцев удалось узнать немало интересного — в частности, выяснилось, почему местное ополчение было так хорошо вооружено. Оказывается, за неимением достаточного количества собственного оружия, на Сахалин, для вновь формируемых частей, были переброшено трофейное оружие, взятое японцами в Китае, которое складировалось в столице губернаторства — вот откуда у японцев оказались наши трехлинейки и ДП-27.
Но главной новостью стало известие, рассказанное штабным лейтенантом, адъютантом начальника гарнизона — оказывается, 5 числа, когда морпехи вышли к городу, в штаб гарнизона пришла радиограмма, отправленная из штаба 5-го фронта, отвечавшего за оборону Курил, Сахалина и Хоккайдо. Текст лейтенант запомнил дословно: 'Удерживайте город любой ценой в течение недели. Императорская Армия готовит воздушное наступление, которое сметет росиадзинов, подобно божественному ветру'.
Эта информация немедленно ушла в штабы фронта и флота — опасность японского воздушного контрнаступления понимали все.
Но это не отменяло радости наших воинов — столица губернаторства Карафуто, город Тойохара, последний крупный узел японской обороны, да и последний центр организованного сопротивления японцев на Сахалине, был взят! К вечеру 8 мая больше не было никакого Карафуто, материального воплощения позора Николая II и его помощничка графа Витте-Полусахалинского. Был единый, русский, советский Сахалин — наша земля, возвращенная нашей стране доблестью и кровью наших воинов, умением наших офицеров, генералов и адмиралов, гением нашего вождя товарища Сталина! Таков был подарок, сделанный нашими воинами стране, к первой годовщине Великой Победы.
Десант в Отомари.
Одной из ключевых составляющих плана Южно-Сахалинской наступательной операции был план десанта в порт Отомари (ныне Корсаков Прим. Авт.). Именно быстрый захват Отомари, с последующим наращиванием сил, гарантированно позволяющим его удержать, не только 'ставил крест' на любых попытках японцев отбить Сахалин, но и превращал южную оконечность Сахалина в 'трамплин' для нашего дальнейшего наступления на Хоккайдо.
Отомари был крупнейшим портом Южного Сахалина, прекрасно оборудованным — два капитальных пирса, Южный (введен в строй в 1928 году Прим. Ред.) и Северный (закончен в 1939 году, Прим. Ред.) позволяли одновременно производить погрузочно-разгрузочные работы на 10 пароходах большого водоизмещения. В черте города находилась крупная железнодорожная станция, связывавшая город с остальной частью острова.
Сам порт не был прикрыт долговременными фортификационными сооружениями, если не считать нескольких пулеметных дотов, прикрывавших близлежащие пляжи, пригодные для высадки десанта.
Но, добраться до порта Отомари было очень непросто. Так, вход в пролив Лаперуза прикрывался береговой батареей на мысе Крильон. Японцы так и не довели артиллерийскую часть батареи до планировавшихся 8 15-см орудий 'Тип 96' и 12 12-см гаубиц Круппа, но 4 15-см орудия и 8 12-см гаубиц на батарее были. Также имелось пехотное прикрытие, силой в одну роту, частью размещенное в пулеметных дотах, частью — занимавшее подготовленную оборону.
Конечно, 15-см осадные орудия 'Тип 96', размещенные на поворотных кругах, обеспечивавших круговой обстрел, не были идеальным вариантом берегового орудия — их поршневые затворы обеспечивали скорострельность всего 2 выстрела в минуту, что для берегового орудия такого калибра очень мало, а размещение их на прикрытых только невысокими железобетонными стенками поворотных кругах, а не в броневых башнях, никак не способствовало их боевой устойчивости. Но эти орудия имели высокую баллистику, хорошую кучность, добротные приборы управления огнем — и, прицельную дальность в 22,8 км; соответственно, дальность эффективной стрельбы, составляла свыше 90 кабельтовых. Эти орудия представляли собой определенную угрозу даже для 'Калинина' и 'Кагановича' — для эсминцев же и тем более, транспортов, они были смертельно опасны.
Попроще обстояли дела со старыми 12-см гаубицами, 'ветеранами' русско-японской войны — эти орудия обеспечивали артиллерийскую поддержку противодесантной обороны. Тем не менее, даже эти морально устаревшие и, изрядно изношенные, но, довольно мощные, орудия могли стать причиной тяжелейших потерь десанта.
Картину дополняло выставленное японцами в проливе Лаперуза минное заграждение — нет, судоходный фарватер, по договоренности с нами, был условно чист, на нем японцы ставили противолодочное заграждение на глубинах более 10 м; а, подступы к батарее прикрывало уже полноценное минное заграждение.
На стадии планирования операции рассматривались различные варианты уничтожения этой батареи.
Вариант планерного десанта, по образцу немецкой операции по захвату форта Эбен-Эмаэль был отвергнут почти сразу — тут было и пехотно-артиллерийское прикрытие батареи 15-см орудий, рассредоточенное по площади, так что нейтрализовать его одним ударом вряд ли было возможно; и воздушные потоки на границе моря и суши были труднопредсказуемы, так что гарантировать точную посадку было невозможно.
Так же был отвергнут вариант рейда СпН ВМФ — высококвалифицированные боевые пловцы у нас были; и, возможно, они бы смогли пройти через японские караулы — и взорвать 15-см пушки. Вопрос был в подходе по воде — при выставленном минном заграждении использование подводной лодки исключалось; пройти на шлюпке незамеченными, при том уровне караульной службы, какой был у японцев, точно бы не получилось; а проплыть в аквалангах добрый десяток километров в весьма прохладной тихоокеанской водичке, с изрядным грузом — и при этом сохранить достаточно сил для выполнения основной задачи было вряд ли возможно. Рассматривался вариант высадки в отдалении от батареи — и проход по суше. После тщательного рассмотрения этот вариант был забракован — на суше японцы выстроили систему постов и секретов куда более серьезную, чем на берегу, щедро дополнив ее минными полями и колючей проволокой. Колючку наши преодолели бы без проблем — а вот с минными полями были бы сложности, быстро их преодолеть вряд ли бы получилось.
В общем, рейд спецназа флота был возможен — но результат был далеко не гарантирован. Между тем, требовался именно гарантированный вариант быстрого вывода из строя этой батареи.
Свой вариант предложили летчики — у нас были настоящие виртуозы бомбежки с пикирования, тем более что цель имела символическое ПВО, представленное четырьмя допотопными 13,2-мм пулеметами 'гочкис'. Это уже было намного лучше — один или два полка пикировщиков Пе-2И вполне мог уничтожить эту батарею. Другое дело, что бомбы надо было точно положить на позиции этих орудий, что было очень непросто.
В августе 1944 года высотные разведчики провели аэрофотосъемку всего мыса Крильон — разумеется, особое внимание было уделено расположению батареи — и, два полка пикировщиков Особого авиакорпуса принялись за тренировки. На Ладоге было найдено похожее место, саперы возвели там макет батареи — и дело пошло. Вначале летчики упражнялись на Пе-2 — с февраля поступили новейшие Пе-2И, и началось освоение новых машин.
К марту уже половина бомб ложилась точно на цели. В мастерских Кронштадта были изготовлены массогабаритные макеты орудий на поворотных кругах, установлены на полигоне, разумеется, бетонных основаниях — и было проведено бомбометание боевыми бомбами. Это требовалось для того, чтобы точно знать — хватит ли бомбы ФАБ-1000, легшей в 10-20 метрах от орудия, для вывода его из строя, или нет. Выяснилось следующее — при взрыве ФАБ-1000 на расстоянии до 20-30 метров бетонные основания испытывали сильные разрушения, так что поворотные круги перекашивало; при взрыве на расстоянии до 10 метров орудия, вместе с поворотными кругами, просто выворачивало из оснований; при взрыве в пределах орудийного дворика гарантированно погибала орудийная прислуга.
Это было хорошим результатом — но нам требовался стопроцентно гарантированный результат.
Оставался один-единственный способ подстраховать удар пикировщиков — вывести на огневую позицию 'Ришелье' или 'Страсбург', чтобы 380-мм или 330-мм орудия ГК, в случае промаха бомбардировщиков, с гарантией смешали батарею с грунтом.
Конечно, делать это очень не хотелось — вести линкор над минами было, мягко говоря, нежелательно. Возможно было все, что угодно — и случайно сорвавшаяся с минрепа мина, и случайно установленные выше глубины в 10 м мины, и, они же, но, установленные вовсе не случайно.
С учетом ставки на внезапность нельзя было провести даже контрольное траление — единственная подстраховка линкора, которую мы могли обеспечить, это взять один или два парохода постарше, с большой осадкой, нагрузить трюмы бревнами, чтобы обеспечить им дополнительный запас плавучести, и пустить впереди линкора.
Исходя из меньшей осадки, брать надо было 'Ришелье', у него осадка была на сорок сантиметров меньше, чем у 'Страсбурга'.
Решаться на это мне было очень тяжело — согласно 'правилам игры', принятым тогда, да и сейчас, в случае очень серьезного 'прокола' — а гибель или тяжелое повреждение линкора в таких обстоятельствах, несомненно, было бы такой ошибкой — я был обязан застрелиться, смывая вину кровью. Сейчас некоторые ставят под сомнение необходимость таких жестких 'правил игры' для высшего военно-политического руководства страны — я с этим категорически не согласен, по одной простой причине: мера власти должна соответствовать мере ответственности, или, несколько упрощая, человек, имеющий право и обязанный посылать на смерть других людей, распоряжающийся колоссальной народной собственностью, обязан полной мерой отвечать за свои ошибки, в противном случае, мера ответственности будет постепенно размываться, быстро превращаясь в меру безответственности. Дело не в том, что я не ценю свою жизнь — наоборот, я любил и люблю жизнь, и живу, получая от нее удовольствие. Дело совершенно в другом — в свое время я сделал выбор, приняв власть, и, в неразрывном единстве с ней, всю полноту ответственности за вверенных моему командованию людей, за доверенное мне народное добро. Не придумано еще способа вести войну без потерь — да и не будет, наверно, придумано — но я не имею права губить жизни вверенных мне подчиненных напрасно. Если же, неважно почему, это случится — я должен буду ответить своей жизнью.
Возвращаясь к подготовке десанта в Отомари — в конечном итоге, было решено подстраховать удар пикирующих бомбардировщиков орудиями ГК линкора 'Ришелье', с корректировкой артиллерийского огня с самолетов.
Но этим подготовка десанта не ограничилась — Отомари прикрывался еще и мощной авиационной группировкой. Собственно аэродром Отомари был относительно невелик: там имелась одна бетонная взлетно-посадочная полоса размерами 1200 х 80 метров без рулежной дорожки и 25 земляных стоянок. При оперативной емкости в один авиационный полк японцы ухитрились разместить на нем два армейских авиаполка, истребительный и бомбардировочный, более 50 самолетов. Но, менее чем в сотне километров от Отомари располагалась самая мощная авиабаза японцев на Южном Сахалине, Отиай (ныне село Сокол, Долинского района Прим. Авт.) с взлетно-посадочной полосой 1150 х 100 метров и асфальтовой рулежной дорожкой. На ней имелось 30 открытых самолетных стоянок с гравийными выводными дорожками и 18 металлических ангаров; был авиационный городок. Поскольку рядом с авиабазой проходило улучшенное шоссе и железная дорога, то, она, фактически, была всепогодной. На ней были развернуты две авиадивизии — в них имелось более 200 машин. Также для прикрытия Отомари могли быть задействованы два полка, базировавшиеся на аэродром Икедзуки в 20 км юго-западнее города Рудака (ныне город Анива Прим. Авт.). На этом аэродроме была одна деревянная взлетно-посадочная полоса размерами 1200 х 80 метров без рулежной дорожки и 24 земляные стоянки с гравийными выводными дорожками. Японцы также разместили здесь два авиаполка, насчитывавших около 60 машин.
Все это хозяйство надо было уничтожить и вывести из строя в первые же часы войны, чтобы по максимуму использовать фактор внезапности. При этом, надо было сохранить взлетно-посадочные полосы целыми и невредимыми, чтобы без промедления использовать аэродромы самим. Тогда появлялась возможность не просто захватить Отомари, но взять его целехоньким, с ничуть не поврежденным портовым хозяйством — дело в том, что японцы не минировали портовые сооружения, отложив это мероприятие на тот момент, когда возникнет несомненная угроза захвата порта. У читателей может возникнуть впечатление, что японское командование сошло с ума, ведь минирование портовой инфраструктуры является азами военного дела при наличии угрозы захвата противником таких транспортных узлов высокого ранга, каким был крупнейший порт Южного Сахалина. Отнюдь — японские генералы и адмиралы находились в здравом уме и твердой памяти; просто рыба и уголь Сахалина были настолько нужны голодающей и задыхающейся от нехватки высококачественного угля Японии, что малейший риск выхода из строя портовой инфраструктуры Отомари был категорически неприемлем.
