Вот тебе и панк, вот тебе и стереотипность мышления.
Обожаю Кита.
А Range Rover тем временем мелькнул левым поворотником и свернул на проселочную дорогу. Пришлось тоже поворачивать, хотя делать этого не хотелось абсолютно. Подвеска у тачки и так разбитая, а тут...
Я вздохнула, сбавила скорость и поплелась за внедорожником, сцепив зубы и старательно лавируя среди кочек и ям.
Видимо, от такой езды несчастного пса окончательно укачало, и Крюгер начал тихонько подвывать английскому сэру.
Почему-то совершенно некстати вспомнились незабвенные AC/DC и их Highway to hell. Вот уж точно, дорога в ад.
Еще через пятнадцать минут мы проехали указатель с совершенно ни о чем не говорящим мне названием "Солнцево" и снова повернули. На глаза начали попадаться рекламные баннеры, слева тянулась темной лентой какая-то небольшая речушка, справа виднелись дома, частные и многоэтажные.
Не деревня — городок.
А дороги все равно страшная дрянь.
Машина с Антоном внутри свернула во дворы, попетляла около трех минут по узким, извилистым улочкам и замерла у одного из подъездов. Антон просочился через заднюю дверь и так же, как и до этого, не оглядываясь зашагал по тротуару куда-то совершенно в противоположную от домов сторону.
Он шел, засунув руки в карманы, без браслета, не останавливаясь. Шел быстро и уверенно.
— Я возьму тебя с собой, — подняла я морду Крюгера, заставляя псину смотреть мне в глаза, — только если пообещаешь не тявкать, не бросаться на прохожих и оставаться рядом со мной. Договорились?
Пес моргнул, засопел.
— Я в тебе не сомневалась.
Мы выскочили из машины и поспешили за Антоном.
Странный постоялец продолжал шагать, ничего и никого вокруг не замечая. Редкие прохожие невольно уступали призраку дорогу, стараясь не столкнуться с ним, не задеть, обходили по широкой дуге. Обычная реакция на обычное привидение. А Измайлов уже вышел к частному сектору. Свернул с главной дороги, дошел почти до середины улицы и остановился, замер возле какой-то калитки. Мы с псом тоже остановились, скрывшись за обычной "буханкой" грязно-белого цвета. Антон постоял какое-то время напротив дома, заложив руки за спину и задумчиво разглядывая каменную постройку, а потом решительно шагнул за калитку, пересек двор, не реагируя на заливающуюся истеричным лаем дворняжку, и проскользнул сквозь дверь.
Я вышла из-за машины, тоже подошла к дому. Крюгер волчком крутился у моих ног, но молчал. Очень старательно молчал, хотя ему, несомненно, хотелось сказать несколько громких "гав" в ответ на заливистый лай собрата. Я практически видела напряжение на рыже-каштановой морде собаки.
— Вернемся домой — получишь целый ворох вкусняшек, — пообещала псу, рассеянно почесывая его за ухом.
Крюгер фыркнул мне в ладонь, ткнувшись в нее пару раз мокрым носом.
Зайти или не стоит?
Сквозь невысокий забор мне отлично было видно двор, сам дом, машину, стоящую у ворот. Чисто, аккуратно, по-домашнему. Забор явно красили по весне, за стареньким жигуленком следили, как раньше следили за единственной коровой, темное дерево колодца недавно покрыли слоем лака, на двух больших клумбах буйным цветом цвели чернобривцы и фиалки, с обратной стороны забора в старых разноцветных резиновых сапогах были посажены ромашки, настурции и клубника. Даже крыша будки сурового охранника была выкрашена в радостный желтый цвет. Почти идиллия, за исключением одного но.
В этом доме должны, просто обязаны были быть дети... Ребенок, хотя бы один. Маленький мальчик или девочка, внуки... Озорные, шумные, неугомонные, те, в которых "по двести грамм взрывчатки или даже полкило".
Это знание шарахнуло меня наотмашь, ударило по голове и сжало горло холодной рукой. Уверенность была абсолютно иррациональной, исключительно субъективной, но от этого не переставала оставаться до невозможного реальной.
Здесь должны быть дети... Должны...
Но их не было.
Ни мячика, ни трехколесного велосипеда, ни забытой лопатки, ни качелей... Ничего.
И как только я осознала это в полной мере, как только знание проникло в кровь, все краски, яркие цвета, оттенки, вся палитра словно покрылись пылью, стало холодно, ветер запах болотом.
Измайлов, какого хрена тебя сюда понесло? И... и как я смогу порвать твою нить, если она — действительно то, о чем я думаю? Как мне...
Из дома донесся крик, испуганный, истошный, очень громкий. Женский и мужской.
Чтоб тебя.
Я открыла калитку и бросилась к крыльцу.
— Можешь лаять, Крюгер, — бросила явно сдерживающемуся из последних сил псу. Он тут же залился громким искренним лаем, полным неподдельного собачьего облегчения и вдохновения.
Дверь оказалась незапертой. Я рванула ее на себя и ввалилась внутрь, оказавшись в небольшом коридоре. Шагнула в комнату слева. Замерла.
Слева у стены, закрывая все еще широкой спиной побледневшую и перепуганную насмерть женщину, стоял мужчина лет шестидесяти. С небольшой интеллигентной залысиной, седой аккуратной бородой, в очках. Левую руку он сжимал в кулак, правой стискивал ракетку для бадминтона. Напротив семейной пары, посреди гостиной, застыл придурок Антон, победно, надменно и как-то торжествующе смотря именно на мужчину.
Просто стоял. Просто смотрел.
На руке поблескивал браслет, делая его хоть и видимым, но все равно лишь призраком.
— Ну и какого хрена ты думаешь, ты делаешь? — прошипела я, хватая козла за руку и дергая на себя.
Идиот этого явно не ожидал, а поэтому чуть не свалился, зацепившись каблуками за складки ковра.
— Не волнуйтесь, пожалуйста...
Самая дебильная и банальная фраза, которую только можно произнести в подобной ситуации.
— ...он ничего вам не сделает.
Ни мужчина, ни женщина не отреагировали, продолжая смотреть на Антона, пытавшегося выдернуть руку из моей хватки.
— Выйди и жди меня во дворе, — отчеканила, глядя на призрака.
— Но...
— Вышел. Быстро, — процедила сквозь зубы, взглядом обещая придурку развоплотить его самостоятельно, если он не выполнит приказ.
Доктор гордо вскинул подбородок, посверлил меня еще несколько секунд обиженно-мрачным взглядом и все-таки направился к двери.
— Отойдешь от дома хоть на шаг, и собственная смерть покажется тебе раем, — бросила в спину, удаляющемуся мужику.
Семейная пара продолжала смотреть на то место, где еще минуту назад стоял призрак, не обращая на меня внимания. Я сделала несколько аккуратных шагов к ним, коснулась руки мужчины.
— Меня зовут Мара Шелестова, — постаралась поймать взгляд главы семейства, — давайте присядем и поговорим.
Никто из них даже не моргнул.
Придурок Измайлов.
Я снова попробовала привести пару в сознание, и снова у меня ничего не вышло. Мужчина даже с места не сдвинулся, женщина продолжала вжиматься в стену.
Ситуацию спас Крюгер. Пес негромко залаял, снова завертелся волчком, а потом начал облизывать руки.
Первым в себя пришел глава семьи, моргнул, нахмурился, медленно перевел на меня осознанный взгляд, внимательно оглядел, отступив на шаг и обнимая жену за талию.
— Кто вы такая? — пророкотал мужчина басом. Угрожающе, настойчиво, агрессивно.
— Мара Шелестова. И я виновата в том... что вы только что увидели. Точнее, кого. Давайте присядем, — провела рукой по волосам, настороженно поглядывая на хозяина дома.
Он кивнул, подтолкнул жену к дивану, сел сам, переплел их пальцы, левой рукой продолжая обнимать вторую половинку за плечи. Синие глаза смотрели напряженно и очень настороженно.
Я вздохнула, постаралась собраться с мыслями.
Крюгер уселся на задницу рядом с хозяйкой дома и положил морду ей на колени. Женщина, не задумываясь, даже не отдавая себе отчета, принялась гладить пса по голове.
— Вы не сошли с ума, это не шутка, не розыгрыш, не обман. Я не мошенница и не преступница и тоже не сумасшедшая, — начала, удерживая тяжелый взгляд мужчины. — Я хозяйка отеля. Единственного в своем роде. Отеля для оставшихся в нашем мире душ.
Я говорила и говорила, старалась объяснить. Семейная пара молчала. Тикали где-то в соседней комнате часы, продолжала гавкать на улице их собака. А я не понимала, как расценивать это молчание. Никаких вопросов, никаких возражений, обвинений, угроз вызвать милицию, попыток выставить свихнувшуюся тетку за дверь.
— Я еще раз прошу у вас прощения, — вздохнула я.
Женщина рывком поднялась, тряхнула головой и стремительно вышла из комнаты. Муж следом не пошел, остался сидеть на диване, уперев руки в колени.
— Простите, — снова извинилась, — но зачем к вам пришел Антон?
Я не могла не спросить. Измайлов не был их родственником абсолютно точно. Ни одной общей черты, ни капли горя, или сопереживания, или радости на лицах семейной пары.
— Пришел сказать, что он существует, — уголки губ мужчины приподнялись. — Я Вениаминов Владимир Яковлевич, профессор кафедры нейропсихологии в МГУ. Бывший куратор Измайлова, — доктор провел рукой по волосам точно так же, как и я чуть больше часа назад. Снял очки, протер, снова надел.
А я испытала одновременно и облегчение, и невероятную злость.
— Я...
— Да-да, — в комнате снова появилась жена Владимира Яковлевича, — извиняетесь, — хмыкнула женщина.
Она несла поднос с чашками, чайником и печеньем и изо всех сил старалась держаться, но пальцы слишком крепко сжимали ручки, а на руках все еще оставалась гусиная кожа.
— Меня зовут Вера Андреевна, — представилась женщина, ставя поднос на низкий столик сбоку и садясь на диван. — Какая интересная у вас работа, Мара, — улыбнулась жена профессора, разливая по чашкам чай.
Теперь настала моя очередь недоверчиво коситься на семейную пару.
— Видите ли, Мара, — иронично хмыкнул профессор, — в бытность свою студентом и моим аспирантом Антон Измайлов изо всех сил старался доказать мне существование потустороннего мира.
— Правильно понимаю, что не доказал?
— Правильно, — кивнул доктор. — Над ним потешалась вся кафедра.
Я вздохнула.
Вся кафедра — это сколько человек? Двести-триста? Больше?
Приплыли...
— Так он действительно... — начала Вера Андреевна, неопределенно мотнув головой в сторону открытой входной двери.
— Действительно, — скривилась я, не дав ей договорить, пытаясь понять, что со всем этим богатством мне теперь делать.
На какое-то время в комнате повисла задумчивая тишина. Я пила горячий чай маленькими глотками, Крюгер счастливо сопел, получая свою порцию любви и ласки от совершенно незнакомых людей, супружеская чета обдумывала произошедшее. Владимир Яковлевич сжал руку жены сразу же, как только женщина села рядом с ним, и все еще крепко ее держал.
"И в горе, и в радости"?..
Я рассматривала украдкой обоих, отмечая глубокие складочки у губ, небольшие синяки под глазами, простую "дачную" одежду, и два вопроса так и рвались с языка. Один вполне себе уместный, а вот второй... Второй из серии "не-твое-собачье-дело".
— Вы верите теперь? — спросила, нарушив молчание. Крюгер повернул ко мне вытянутую морду, дернул ушами, словно спрашивая: "Ты, что, совсем сдурела? Оставь людей в покое".
— Знаете, очень странное чувство, Мара, — поставил на стол свою чашку мужчина. — Я пытаюсь обдумать то, что случилось, но... Не могу. Все как... словно я какое-то дурацкое шоу смотрю по телевизору.
Я лишь кивнула и собралась задать другой вопрос, но меня опередила хозяйка дома.
— Как... как вы дотронулись до него?
Не напрягаясь.
— Это моя особенность, — пожала плечами. — Я прошу прощения, если лезу не в свое дело...
Да какое там "если"... Лезу, и не в свое.
— ...у вас есть внуки?
Оба подняли на меня глаза, у обоих губы сжались в тонкую линию, оба молчали какое-то время. Достаточно долгое, чтобы я перестала надеяться на ответ и тысячу раз пожалела о том, что рискнула спросить.
Я смотрела на супружескую пару и читала на их лицах старую боль, видела догорающие угольки надежды. Даже не угольки — искры.
Они сидели передо мной с прямыми спинами, напряженными плечами, держащиеся за руки и такие несчастные, что убежать хотелось. От чужого горя, особенно когда не можешь помочь, всегда хочется убежать, потому что острота собственного бессилия становится особенно реальной. Но я заставила себя сидеть, выдерживая эти взгляды, заставила ждать, когда же они скажут хоть слово.
Потому что я помочь могла. Возможно.
— Нет, Мара, у нас нет внуков, — рвано дернула головой Вера Андреевна, первой приходя в себя. — И, скорее всего, никогда не будет, по крайней мере, родных.
Неправда.
Это неправда. У них должны быть внуки.
Я украдкой еще раз оглядела обоих, прислушалась к себе и своим ощущениям, пока Вера Андреевна говорила.
Говорила и говорила.
Я прекрасно отдавала себе отчет, почему собралась помочь, прекрасно понимала, кого они мне напомнили.
Владимир Яковлевич молчал, кивал иногда, но по большому счету больше как-либо на слова жены не реагировал. Лицо словно закаменело, лишь глаза продолжали лихорадочно и ярко блестеть.
Я не стала ничего обещать, не стала объяснять, чем вызван мой интерес, не стала брать ни номера телефона, ни адреса их дочери. Допила свой чай, еще раз извинилась и собралась уходить.
Антон сидел на скамейке рядом с яблоней и бездумно разглядывал клумбу перед собой. У него хватило ума снять браслет, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания любопытных соседей.
— Измайлов, — позвала убогого, — иди сюда.
Супружеская пара стояла на крыльце, обнимая друг друга, пытаясь увидеть того, кто вломился к ним сегодня с такой поразительной наглостью.
Человеческий эгоизм все-таки бесконечен.
Антон подошел к крыльцу, замер возле ступенек, поколебался какое-то мгновение под моим испытующим взглядом, но все-таки поднялся.
— Браслет надень, — кивнула на руку, становясь так, чтобы по мере возможностей загородить бестолкового призрака.
Он снова поколебался несколько секунд, но просьбу все же выполнил, становясь видимым и слышимым теперь и для Вениаминовых.
Оба снова вздрогнули, стоило Измайлову проявиться окончательно.
— Извиняйся, чудовище, — процедила, оглядываясь по сторонам.
Антон издал какой-то неопределенный булькающий возглас, потоптался на месте, но все-таки выдавил из себя скупое "извините". Я тут же сорвала с его руки браслет, позвала Крюгера и направилась на выход. Хватит на сегодня. И с супружеской пары, и с меня тоже явно хватит.
Крюгер устроился на переднем сидении, чем заслужил мою безмолвную благодарность, спася от необходимости ехать рядом с Измайловым и выслушивать то, что он, возможно, собирался сказать. Не то чтобы я его не понимала, не то чтобы я его осуждала, но я просто устала от присутствия этого мужчины в собственной жизни. Сегодня его было много. Слишком много. А мне хотелось собраться с мыслями и разложить все по полочкам. Антон, скорее всего, занимался тем же, потому что на протяжении всего обратного пути к отелю попыток заговорить не делал, смотрел в окно и хранил молчание.
