— Точно?
Послышалось какое-то шуршание.
— Мара, — брат отдал трубку Ксеньке, ну или она сама забрала, — а может, с тобой Кит сходит?
— Схожу, — раздался голос панка.
— Нет, не надо, мои хорошие. Все будет нормально. Я буду молчать и игнорировать родственников Оли.
На том конце провода воцарилась задумчивая тишина.
— Упрямая, — буркнула Ксенька. — Мы любим тебя, Мара, и уже скучаем.
— И я вас, — улыбнулась, — позвоните, как заберете теть Розу и доберетесь до отеля.
— Позвоним, — пообещал мне нестройный хор голосов, и я нажала отбой.
Потом достала утюг. Чертово платье надо погладить. Я собиралась сдержать обещание и не ввязываться в бессмысленные споры и препирательства с родней Ольги. А еще собиралась как можно быстрее убраться с поминок. Пусть едят, пьют и зубоскалят в свое удовольствие, но только без меня. Надеюсь, завтра дождя не будет.
Дождя не было. Было много облаков и небольшой, но настойчивый и надоедливый ветер. Гад в "Калифорнию" не приехал. Позвонил и сказал, что останется ночевать у себя. Голос звучал очень напряженно и рассеянно. Он спросил, как у меня дела, но мне показалось, что спрашивал ради приличия, а не ради того, чтобы действительно услышать ответ. Впрочем, я Волкова не винила.
Эли в отель вернулась только к пяти, с огромным старым чемоданом в багажнике. Молча доволокла монстра до своей комнаты, бросив по дороге, что он поможет найти Стаса. К тому времени, как вернулась собирательница, очнулась призрак.
Девушка не издала ни звука, так что радионяня была дебильной идей с самого начала. Мертвая сидела на кровати и смотрела в окно, ни на кого и ни на что не реагируя. Ее красный туман заполнил всю комнату, и мне казалось, что я вижу, как багровые струйки просачиваются в щели пола и оконных рам, будто щупальца Буки.
Смотреть на это было жутко до дрожи. Так развоплощалась покалеченная душа. По каплям, по крупинкам. Растворялась.
И если я ничего не сделаю, то уже совсем скоро от девушки ничего не останется.
Мысль, которая толкала меня в жестокие объятия паники, заставляла смотреть не отрываясь в лицо, искаженное мукой отчаянья.
Я не представляла, как и чем помочь несчастной.
Но только пока. Ведь если душа попала в отель, значит помочь ей можно.
Именно над этим я ломала голову, когда возле маленького здания крематория припарковалась первая машина. Из окна кабинета Анатолия вид на стоянку открывался превосходный.
— Марочка, мне кажется или вы прячетесь? — спросил владелец похоронного бюро.
— Хочу избежать возможных конфликтов, — пожала плечами, отворачиваясь от парковки. — Спущусь вниз, когда все соберутся, а пока пусть точат зубы друг о друга. Не хочу в этом участвовать.
— Если хотите, я могу "пошептать", — с пониманием обратился ко мне колдун, — и они на время забудут о мерзостях и гадостях.
— За отдельную плату, разумеется? — на улыбку сил не хватило.
— Что вы! — искренне изумился мужчина. — По старой дружбе исключительно.
— Спасибо, и не стоит, — отрицательно покачала головой. — Пусть хоть какие-то их эмоции и слова сегодня будут искренними.
— Хотите посмотреть? — выгнул бровь старый знакомый.
— Да. Будет полезно.
— Восхищаюсь вашей стойкостью, Мара, — немного печально улыбнулся собеседник. — Я спущусь вниз, прослежу за последними приготовлениями и встречу... гостей, — Анатолий развернулся на каблуках и скрылся за дверью. Я снова подошла к окну, одергивая рукава болеро.
Надеюсь, все пройдет без лишней драмы.
Набрав полную грудь воздуха, я очень медленно выдохнула, стараясь отогнать от себя лишние и неуместные сейчас мысли и эмоции. Особенно злость. Злость на урода, который убил Олю, из-за которого я сейчас стояла здесь, в чертовом черном платье, на неудобных, пусть и низких шпильках, и смотрела на чужих, очень неприятных мне и очень обиженных на меня людей. На того, из-за которого в "Калифорнии" в пятом номере умирала душа другой девушки.
Твою...
Среди лиц прибывших мелькнула физиономия Ирза. Он стоял внизу, смотрел на меня и улыбался. Вызывающе, издевательски, насмехаясь. Скотина!
За спиной снова открылась дверь.
— Мара, все собрались, — прозвучал голос Анатолия.
— Вижу. Какого хрена он тут делает?
— Пришел за данью, — почти заискивая ответил гробовщик. — Вы же знаете, кладбище — нейтральная территория.
— Знаю, — процедила сквозь зубы, разворачиваясь к выходу.
Мне надо это просто пережить. Ничего сложного.
Я вцепилась в перила лестницы так, что побелели костяшки пальцев, ноги налились свинцом, каждый шаг давался будто я увязла в киселе. А в голове пустота. И тишина.
До меня долетали приглушенные, тихие голоса. Обрывки каких-то фраз, слов, звуков. Родственники Оли слились в какое-то бесформенное черно-белое пятно, словно одно лицо на всех, словно один голос. Странное ощущение.
Они не стремились со мной заговорить, а если и пытались, то я этого не замечала.
Я смотрела на тело, завернутое в красную ткань, на печь, на зал в венках, на фото Оли в рамке с черной ленточкой. Она была такой красивой на нем, такой живой. Улыбалась, глаза смеялись, волосы растрепались от ветра.
Я помню тот день. Мы гуляли с ней по набережной, жевали орешки. Оля хохотала всю дорогу и рассказывала про кафе. И столько в ней было жизни, столько в ней была света. Я грелась в его лучах, в них можно было утонуть, захлебнуться. В них хотелось утонуть и захлебнуться. В легком платье, вьетнамках, девушка была похожа на лето: легкая, румяная, шумная, громкая.
Господи...
Я закрыла глаза.
В зале на миг повисла тишина. Анатолий пригласил брахмана — высокий, статный мужчина в традиционных одеждах, узкое вытянутое лицо. Он так сильно отличался от всех присутствующих. Слишком яркий, слишком громкий, слишком... неуместный. Цветное пятно на фоне темного безжизненного монохрома. Он что-то затянул высоким, тонким голосом, сыпал рис, лил масло, раскладывал хворост. Я не понимала ни слова, я практически ни черта не слышала. Стояла рядом с телом и разглядывала безжизненные черты: бледные губы, закрытые глаза, заострившийся подбородок. Смерть чудовищно уродует. А красный саван только подчеркивал отсутствие жизни.
Я впилась пальцами в ладони. Глубоко вдохнула запах благовоний в курильницах. Терпкий, сладкий, удушливый. Закружилась голова.
Стало по-настоящему плохо, затошнило.
Я закрыла глаза: мне не хотелось видеть Олю такой, сохранять ее в памяти такой. Это ведь просто тело. Там уже ничего нет, внутри него пустота. А девушка была другой. Яркой, теплой, немного рассеянной, немного мечтательной, иногда по-детски наивной и доверчивой, любящей, жертвенной.
Не знаю, сколько так простояла, не знаю, сколько длилась церемония. Я открыла глаза только тогда, когда со слишком громким лязгом закрылись двери печи. Брахман продолжал петь. Непонятно как рядом со мной оказался Анатолий, подхватил под руку и отвел в сторону, усадил на стул.
Я не плакала.
Странно.
А вот родственники рыдали. Я не понимала, насколько настоящими были их слезы: не было сил оценивать. Не было желания оценивать.
Я все решу потом.
Брахман заканчивал петь. Масса с одинаковым лицом и одинаковым голосом начала тянуться к выходу. Их ждал ресторан, поминки.
— Мара, — Анатолий так и стоял рядом, — вы пойдете?
— Нет, — отрицательно качнула головой. — Там же все организовано? — я оторвала взгляд от печи, посмотрела на мужчину.
— Конечно. Мы за всем проследим.
— Тогда нет. Может, позже.
Колдун кивнул и вышел, брахман собирал свои вещи, скользя по комнате, как кошка: бесшумно, осторожно, лишь иногда позвякивая браслетами, шелестела его одежда.
Я все смотрела на закрывшиеся створки печи. Думала. Вспоминала.
Не плакала.
— Все будет хорошо, — мужчина положил мне руку на плечо, заставив вздрогнуть.
— Спасибо, — чуть кивнула.
— Ты не веришь, — он очень странно улыбнулся. — Не привыкла верить, не умеешь верить.
— Возможно.
— Верь мне, — он крепко сжал мое плечо на удивление сильными, пусть и тонкими пальцами. Его рука была похожа на птичью лапу: крючковатая, узловатая.
Мужчина отпустил меня и вышел. Я осталась на месте. Смотрела вникуда. Думала. Вспоминала.
Не плакала.
Через какое-то время вернулся Анатолий, осторожно, чуть ли не с опаской вывел меня из помещения.
Тело почти догорело. Колдуну надо было позаботиться обо всем остальном. Ресторан находился тут же, в следующем здании, но идти туда мне не хотелось. Я осталась стоять рядом с крематорием. Стрельнула у какого-то работника сигарету, подкурила, задрала голову кверху.
Черный густой дым все еще вился из трубы крематория, растворяясь в голубом и на удивление безоблачном сегодня небе.
Прах к праху.
— Считаешь себя выше нас? — с вызовом, злобно.
Я нехотя опустила голову. Валентина Николаевна. Валька. Сестра Игоря. Она стояла передо мной, пьяный неровный румянец проступил на щеках. Стройная, сохранившая признаки былой красоты даже под этим чудовищным слоем неумелого макияжа, и злая. Гневно сверкали голубые глаза, губы с полустертой красной помадой кривились то ли в оскале, то ли в неумелой улыбке.
— Нет.
— Считаешь. Поэтому стоишь тут, поэтому даже слова нам не сказала. А ведь мы тоже не чужие Оленьке люди!
— Я знаю, Валя. Я просто не хочу, я...
— Ты шарлатанка. Ты всех обдурила! И адвокатишка этот твой, пронырливый чистоплюй. Вся такая чистенькая, хорошенькая, аккуратненькая. Строишь из себя непонятно кого. Самая близкая подруга? Ха! Да у Ольки никогда подруг не было! Никто ее характер сволочной вынести не мог!
— Прекрати, — дернула головой.
— Что прекратить? Правду говорить? Да она такая же, как ты, была. Как только Игоря на себе женила, так сразу с нами ему запретила общаться! Со всеми разругала! Дрянь!
— Валя, — предупреждающе прошипела я.
Лицо женщины исказилось, глаза сузились, запали щеки. Она словно вся сжалась и скукожилась, сморщилась.
— Не указывай мне! Это все из-за нее. И Игорь из-за нее погиб. И знаешь, что? Мы все равно оспорим завещание. В этот раз все будет по справедливости!
Я дышала медленно и глубоко. Эта женщина — всего лишь обиженная баба. Она пьяна, она не соображает, что говорит. Ей плохо, поэтому она шипит змеей и нападает. Она всего лишь человек.
Дыши, Шелестова.
— Дело в деньгах? — спросила, склонив голову набок. — Я отдам вам деньги при условии, что больше никогда никого из вас не увижу.
— Да как ты...
— Валь, заткнись, а? — попросила совершенно искренне. — Мой "пронырливый чистоплюй" завтра с вами со всеми свяжется, обговорит детали и условия. Получите все, кроме кафе.
— Но...
— А теперь просто уйди. Уйди или не получишь вообще ничего. Никто не получит.
— Сучка! — сплюнула она мне под ноги, но все же развернулась и пошатываясь направилась прочь.
Я со свистом выпустила из груди воздух. Нет. В ресторан я точно не пойду.
Я достала из сумки мобильник, набрала Анатолия и побрела в сторону могил.
— Анатолий, принесите, пожалуйста, на могилу Игоря урну и бутылку водки, можно без закуски.
Ответа дожидаться не стала, просто сбросила, убрала телефон в сумку.
Слез по-прежнему не было.
Странно.
Урну Анатолий принес примерно минут через сорок, а вот вместо водки было вино, я поблагодарила колдуна, все забрала и дождалась, пока он уйдет. Поставила урну в нишу в новом памятнике.
— Вы вместе теперь, — улыбнулась, разглядывая выгравированную фотографию, с которой они смотрели на меня. Счастливые, молодые, влюбленные. — И мне отчаянно хочется верить, что это еще не конец. Вы встретитесь в следующей жизни, родите детей, построите дом за городом, как мечтали. Заведете английского бульдога, да, Игорь? — я вытащила пробку из бутылки, проигнорировала бокал, сделала глоток прямо из горла. — Вы будете счастливы, вы будете жить, мечтать. Все будет как надо.
Еще один глоток вина. Дым из крематория наконец-то перестал виться черной траурной лентой по небу. Стало почему-то легче.
Я говорила, пока бутылка вина не опустела, пока не поднялся ветер, пока не разъехались "гости". Скорее всего, говорила больше для себя, чем для них. И меня понемногу отпускало. Легче не стало, но стало спокойнее, я даже улыбалась, вспоминая, как мы с Олей гуляли тем вечером по набережной, улыбалась, представляя, какими будут их следующие жизни.
Слез все еще не было. А горечь, сдавливающая горло, была. Я чувствовала, что нахожусь на грани. Где-то ровно посередине над пропастью из истерики и ярости.
Постепенно начало темнеть, зажглись фонари над дорожками, но сумерки до конца еще не опустились. Тоже на грани.
— Шелестова, а я полагал, что по роду своей деятельности ты должна понимать, что это, — Ирз окинул рукой могилы, — пустая трата времени и сил.
Он стоял за оградкой, напыщенный и холеный. Бесячий до одури.
— Именно поэтому ты приходишь сюда пожрать? — не удержалась я, поднимаясь.
В "Калифорнии" ждут Эли и душа. Пора домой.
— Фу, как грубо, Шелестова, — бес предусмотрительно посторонился, пропуская меня вперед.
— Ирз, за каким чертом ты приперся? Ты мало получил от Волкова в прошлый раз?
— Ну его здесь сейчас нет, — растянул придурок губы в своей коронной мерзкой улыбке.
— Здесь есть я, и я страшнее, ты знаешь, — мой голос звучал на удивление спокойно, хотя мне очень хотелось придушить урода. — Зачем ты подослал ко мне Артура и бывшую Волкова?
— Ну я не мог не воспользоваться таким шансом и не подразнить тебя. Ты спряталась от меня, Мара, защитила отель. Вот только от людей защиту не поставить, не правда ли?
Я развернулась так резко, что бес не успел среагировать, схватила его за горло, больше не сдерживая силу. С треском порвалось платье, выпуская наружу крылья. Ногти впились в плоть гаденыша.
— Подразнил? А теперь смотри мне в глаза, Ирзамир, смотри и узри! Смотри на свою смерть, Ирзамир! — я почти отключилась от происходящего, как делала всегда. А бес смотрел, смотрел внимательно, очень внимательно, а потом начал трястись мелкой дрожью. Человеческая маска потрескалась, порвалась, начала падать лоскутами с лица и шеи, облазить. Он сначала заскулил, как щенок, почти так же, как Ливанов. Потом завыл.
Я крепче сжала руку.
Сила лилась потоком. Чистым, сладким, огромным. Так хотелось его убить, вырвать хребет, сломать каждую кость в теле. Как же хотелось его убить!
Но дальше, за поворотом, я слышала голоса. Женские голоса, и они быстро приближались. Ирзамир вопил, глядя на меня остекленевшими глазами. Я с трудом заставила себя разжать пальцы.
Бес свалился под деревом, закрыл то, что осталось от маски, руками. Его все еще била дрожь, и он все еще выл. А меня буквально захлестывала ярость. Огненная, необузданная. Я с трудом убрала крылья, встала так, чтобы загородить беса собой.
Мимо прошли две женщины. Прошли торопливо, переглядываясь, тихо что-то обсуждая. Я дождалась, пока их шаги стихнут, выпрямилась и со всей силы пнула беса в живот.
