— Ирз, говори, зачем пришел, и вали!
— Я пришел посмотреть на одну чудесную девочку и одного чудесного мальчика. Позови их сюда.
— Я тебе глаза выколю прежде, чем ты бросишь на них хоть взгляд, — предупредила вполне искренне, скрещивая руки на груди. — Он знает, что ты снова здесь?
— Ой, какая смелая, — нехорошо улыбнулся Ирзамир, показывая слишком идеальные зубы. — Ненавидишь его, а именем прикрываешься, угрожаешь мне, а сама из-под защиты не выходишь. Ты ломаешь мои любимые игрушки, Мара. Забираешь мои души. Все портишь.
— Твои любимые игрушки?
— Артур Ливанов, Мара, — сощурился незваный гость. — Помнишь такого? Арт тут вдруг тихим стал, забитым. Никаких развлечений, даже к официанткам не пристает. Не знаешь почему?
— Знаю. Рада, что перешла тебе дорогу, — улыбнулась. — Так что насчет него? Он в курсе твоего самоуправства?
— Выйди ко мне — узнаешь, — злость сверкнула в глазах Ирза. Настоящая.
Пришлось давить самодовольную улыбку. Я понимала, что мужик меня дразнил. Осознавала это абсолютно четко, но... Черт! Ирзамир никогда не понимал. Видимо, пришло время показать. Я расправила крылья и сделала шаг на дорогу, полностью выпуская силу.
— Смотри мне в глаза, ублюдок, — процедила сквозь зубы.
— Мара?
Черт!
Я же просила Кита.
По дорожке ко мне... к нам быстро шел Ярослав.
— Волков, ты очень не вовремя, — вздохнула, убирая часть своей сущности. — Вот прям очень.
Ярослав уже поравнялся со мной, встал за спиной. Повисла какая-то напряженная тишина. Ирзамир слишком пристально разглядывал Змеева. От Яра повеяло напряжением. Очень сильным.
— Ну надо же... — протянул Ирз. — Какая встреча! Грешный праведник или лучше праведный грешник?
— Мразь, — прошипел Волков, а через миг бросился на Ирза.
Раздался глухой удар, издевательский и удивленный полусмешок-полустон Ирза и хруст треснувшей кости. Вокруг кулака Ярослава, как бинт, были намотаны четки. Тощий бледный идеальный Ирзамир пошатнулся, чуть не выпустив из рук неизменный зонт-трость. Ярослав выпрямился, резко дернув головой, отступил на шаг.
А я стояла, смотрела на обоих мужчин, освещенных фонарями, на тусклый матовый асфальт под их ногами, гадая, стоит ли остановить Волкова или лучше дать ему выпустить пар.
На скулах у Гада играли желваки, руки все еще были сжаты в кулаки, бугрились натянутые мышцы под тонкой рубашкой, на напряженной шее отчетливо виднелись вены, капелька пота скатилась по виску. Он ждал, когда Ирзамир сообразит, что произошло. Он ждал, когда тот вернет утраченное вдруг самообладание, он ждал, когда незваный гость перехватит удобнее зонт, он ждал, когда старый, судя по всему, знакомый ответит. И жаждал этого ответа.
Я отошла в сторону.
Ирз все-таки выпрямился, усмехнулся. Усмешка со сломанной челюстью — тот еще фокус, но придурок, казалось, даже не замечал. Его лицо посерело, кожа пошла трещинами, словно кто-то бросил камень на тонкий наст. Аристократически тонкая рука в черной перчатке медленно поднялась к лицу, с глухим щелчком мужчина вставил на место челюсть. Снова улыбнулся.
— Добро должно быть с кулаками, да, Ярослав? — спросил засранец. И выражение лица у него при этом было такое... Такое, будто ему действительно был важен ответ, словно он не спрашивал только чтобы подразнить, напомнить.
— А с чего ты решил, что я добро? — не повелся Змей. — Я такая же тварь, как и ты, Георгий.
— Георгий... — протянул Ирз. — Ах, как давно это было, — он мечтательно поднял глаза к небу. — Столько не живут, — снова посмотрел на Гада, пальцы правой руки плотнее обхватили зонт, слегка скрипнул под ботинками асфальт.
— А ты и не живешь, — мерзко улыбнулся Яр. — Ничего не чувствуешь, ничего не видишь, ничего не слышишь. Только голод терзает тебя, и желание света. Интересно получилось, не находишь? Хотел убить меня, а сдох сам. Скучно?
— Ничего. Зато сейчас весело будет! — рыкнул Ирзамир и бросился на Ярослава.
Я стояла на месте. Трудно было просто стоять и смотреть, но я заставила себя, с огромным трудом заставила не шевелиться, не издавать ни звука. Просто смотреть. Смотреть, как заостряются черты лица Волкова, как появляются на руках когти, как чужая сила оставляет на теле глубокие раны. Просто слушать. Слушать, как из его горла вырывается шипение, как с глухими звуками сыплются удары, слушать, как трещит одежда. Просто чувствовать. Чувствовать, как воздух наполняется вкусом крови, чувствовать, как сила Гада расползается в ночи, чувствовать, как он стягивает вокруг Ирзамира свои тугие сильные кольца.
Они двигались так быстро, что почти невозможно было уследить за движениями, зонт давно потерял свою актуальность и сейчас валялся у моих ног, переломанный надвое одним движением, четки, все еще намотанные на кулак Волкова, оставляли раны-ожоги на лице и теле Ирза. Его кожа и одежда плавились, его сила висела над дорогой душным, затхлым, пыльным сгустком.
Ирзамир перестал быть тонким изящным аристократом. Он утратил свой лоск, а вместе с ним и человеческую маску. Лицо вытянулось настолько, что подбородок чуть ли не касался груди, ввалился нос, глаза казались пустыми, за спиной раскрылись рваные, изломанные грязно-бурые крылья. Человеческая маска порвалась окончательно. Свисала рваными клочками, обнажая такую же бурую, как и крылья, кожу в струпьях и волдырях. Он был отвратителен в своем истинном облике. Уродлив. Мерзок.
Яр был прекрасен.
Прекрасен в своей ярости, искренней злости и... вере. Волков не замечал, я была уверена, но тусклый серебряный крестик, зажатый в левой руке, источал свет. Неровный, дрожащий, он скорее походил на туман, на сигаретный дым. Но тем не менее он там был.
Змеев наступал.
С чвакающим, липким звуком его когти вошли куда-то под нижнее ребро Ирза, Волков тут же выдернул руку, и на землю, пачкая ее, упали ошметки гнилой, пропахшей серой плоти.
Ирзамир что-то прошипел, дернулся вбок, отступая и тут же снова бросаясь на Ярослава. Острые когти беса вошли глубоко в предплечье Гада. Он тянул Яра на себя, вниз, стараясь свалить с ног.
Начищенные ботинки и остатки костюма смотрелись неуместно на тощем, костлявом теле.
Волков снова ударил Ирза в челюсть, отшвыривая от себя на несколько метров. Хриплый смех урода резанул по ушам, и бес, вскочив, ринулся на Яра, в этот раз все же сбивая его с ног.
Ирзамир располосовал Гаду грудь, схватил за шею, вонзив когти в бедро, приблизил тонкие губы к самому уху, что-то зашептал. Быстро, явно забавляясь.
Змеев зашипел, дернулся под Ирзом, поднял руку с крестиком, прижал раскрытую ладонь к впалой груди. И кожа беса, его реальная кожа, начала плавиться, он взвизгнул, рванулся прочь, но теперь уже Ярослав удерживал урода за шею, не давая пошевелиться.
— С-с-смотри мне в глаз-з-за, — громкий, ровный, сильный голос Ярослава. — С-с-смотри очень внимательно, не отвлекайс-с-с-ся. Я помогу тебе вс-с-с-помнить некоторые чувства. Боль, в ос-с-с-сновном.
— Нет, — задергался сильнее Ирзамир.
— Да. С-с-с-скучно больш-ш-ш-ш е не будет, — улыбнулся Волков разбитыми губами.
И сила его вырвалась полностью и без остатка, накрывая с головой. Безумие. Темнота, голод. Я увидела наконец-то Гада. Он сжал свои кольца на теле Ирза, он впился в его лицо, он пил из него. Ел.
А бес трепыхался, бился, корчился, визжал, скреб когтями руки Ярослава, пока тот глотал чужое сумасшествие. И с каждой секундой движения его становились все слабее и медленнее. Он сопротивлялся, но словно нехотя.
Прошло еще секунд десять. Гад стал почти полностью осязаемым, огромный, черно-зеленый, яркий, живой, безжалостный в своем неуемном голоде и жажде поглощать. Он будто пронзал Волкова насквозь и в то же время выходил из него, являлся его продолжением. Это не пугало, это было просто необычно, не так...
Ярослав продолжал пить. И это безумие давалось ему с трудом. Слишком большое, слишком темное, слишком густое. Гад почти давился, но не мог остановиться. Тело Ярослава начало трясти. Ладонь с крестиком прошла почти насквозь груди Ирзамира, но Яр не замечал.
А бес начал бледнеть, будто таять. Он все еще дергался, все еще хрипел, когти все еще царапали руки Волкова, но урод таял, пытался свалить.
Ярослав сдавил пальцы на костлявой шее крепче, они по костяшки вошли в гнилую плоть.
— Я передам от тебя привет, — прохрипел Ирзамир, дрогнул в последний раз и растворился в тумане.
Змей тяжело повалился на землю.
— Встать сможешь? — опустилась я на колени рядом, с тревогой осматривая Волкова. — Или мне Кита позвать?
— Дай мне минут пять, и я поднимусь, — пророкотал Змеев, не открывая глаз.
Он был весь в крови, и кровь продолжала течь из ран, оставленных бесом. Я вздохнула, села, положила голову Яра на колени.
— Полегчало?
— Немного. Я отыгрался, — пробормотал мужчина. — Спустил пар. Не должно бы, но действительно полегчало.
— Ну хоть что-то, — выдохнула облегченно.
Гад потихоньку возвращался на место, снова прятался внутри Волкова, сыто сворачивал свои кольца. Дышать стало легче, воздух перестал быть густым и липким, вернулись свежесть летнего ветра и запах земли, травы.
Я молча вытирала лицо Ярослава от крови нижней частью своей рубашки.
— Красиво, — выдохнул он.
— Что красиво? — замерла на миг, не поняв, о чем он.
— Смотри, какие звезды, — улыбнулся Змеев.
— Батенька, да вы никак бредите от обжорства? — улыбнулась, но на небо все же посмотрела.
Звезды и правда были. Большие, яркие, красивые.
А еще запах крови Ярослава. Ужасно много крови. Слишком много крови.
— Нет в тебе романтики, Шелестова, — подчеркнуто опечаленно вздохнул Ярослав.
— У тебя какая-то кривая романтика, Волков. То рассвет в пять утра, когда двое суток не спал, то звезды, когда ты весь окровавленный и не понятно в насколько вменяемом состоянии.
— Ворчи-ворчи, женщина, — взял Яр меня за руку. — Только не останавливайся, — и он сыто улыбнулся. Довольно и сыто.
Ненормальный.
Я продолжила вытирать ему лицо.
— Готов встать? — спросила, когда закончила.
— Еще минут десять назад был готов.
— Засранец, — я резко поднялась, но Волков голову убрать все же успел. Встал следом. Тяжело встал, немного пошатываясь.
— Гад, — кивнул он.
Я только головой покачала, взяла Ярослава под руку, и мы медленно пошли к дому.
Прошмыгнули внутрь мы, как воры, чтобы не пугать домашних, и поднялись ко мне. Волков молчал, не говорил ни слова, и это напрягало. Я ждала от него вопросов, я ждала от него миллиона вопросов, начиная с близнецов и заканчивая самим Ирзом, но Ярослав продолжал молчать. Тишину, казалось, можно было потрогать. Она давила на плечи, сковывала движения и... я будто чувствовала ее холодное лезвие у горла. Отчего-то даже ступеньки не скрипели под ногами.
Может, стоит самой заговорить об этом? Или заговорить хоть о чем-нибудь?
Захотелось заорать. Или затопать ногами. Что-нибудь сломать.
— Мара, — Яр вдруг остановился, положил свою ладонь поверх моих пальцев, уже сжимавших дверную ручку комнаты, останавливая.
Сейчас спросит...
— Ты сказала мне, там, на даче, что не будешь меня ни о чем спрашивать, потому что я не хочу рассказывать.
Я кивнула, вглядываясь в желтые змеиные глаза, рассматривая синяк под глазом и разбитые губы, ссадину на виске, чувствуя, как мурашки бегут по коже, как дыхание с шумом вырывается из легких.
— Так вот, я тоже не буду тебя ни о чем спрашивать. Если захочешь, расскажешь. Не захочешь — я пойму.
— А как же пресловутое и извечное: "Я должен все о тебе знать. Ты должна все мне рассказывать"? — спросила все-таки, повернув ручку, втягивая Ярослава за собой в комнату. Выдыхая. С огромным облегчением выдыхая, расслабляясь.
— Ты никому ничего не должна, тем более мне — это раз. А два...
Он стоял такой серьезный, сосредоточенный и... помятый, побитый, все еще в крови практически с ног до головы, а мне... мне хотелось... ох сколько всего хотелось на тот момент, но я лишь крепче сжимала сильную руку и слушала бархатный, низкий голос.
— Ты знаешь старую притчу про мужика и сундук?
— Сундук Нури Бея? — я нахмурилась, не совсем понимая, подтолкнула Яра к двери в душ.
— Нет, — покачал он головой, усмехнувшись. — Есть другая, более... жизненная, что ли.
— Тогда не знаю, — я усадила мужчину на край ванной и открыла ящик под раковиной в поисках ножниц. Все равно футболка порвана, а так будет менее болезненно. — Расскажи.
— Жила-была одна баба, — улыбнулся Змеев, улыбнулся очень хитро, с пониманием, — которая все хотела знать о своем муже, везде за ним тенью ходила, даже на рыбалку одного не отпускала. Все он ей должен был рассказывать, обо всем докладывать, а если нет, значит не любит он ее. И вот как-то уехала баба к матери, а когда вернулась, увидела в прихожей большой сундук, запертый на замок. Пришел муж с работы, а она его спрашивает, что, мол, за сундук такой, откуда взялся и почему закрыт. Ответил муж, что его это сундук и что не должна баба его открывать. Возмутилась женщина было, но мужик сказал, что если попробует она открыть замок, то выгонит он жену из дома, и замолчала женщина.
— Пока интересно, — усмехнулась я, снимая с Волкова остатки рубашки, обнажая торс. — Ты умеешь интриговать, — выглядело все гораздо лучше, чем я ожидала, но все равно хреново.
— А то, — сверкнул Яр на меня лукавыми глазами. — Слушай дальше. Шли дни, один, второй, третий, баба ходила вокруг сундука, пыталась хотя бы чуть-чуть приподнять крышку, чтобы узнать, что внутри, но ничего у нее не получалось. Извелась просто вся. Прошла неделя, женщина снова попросила мужа показать, что в сундуке, муж снова ответил отказом. Прошла еще одна неделя, и все повторилось. Она стала просить каждый день, но муж был непреклонен.
— Не томи уже, — "сурово" нахмурилась я, щелкая перед носом Волкова ножницами, прежде чем отложить их на раковину, уже предполагая, чем закончится притча Ярослава.
— Не торопись, — ответил Гад с расстановкой и выражением глубокой просвещенности на лице. — Женщина просила и просила, перестала есть, пить, плохо спала, гадая, что же в сундуке. А в один прекрасный день не выдержала, взяла топор и расколотила крышку. И каково же было ее удивление, когда выяснилось, что сундук пустой. Когда муж вернулся с работы, она так и сидела на полу, напротив сундука, а вокруг валялись деревяшки. "Уходи", — сказал ей муж. "Но он же пустой! — возмутилась баба. — Все это время ты прятал от меня пустоту!". "Именно, — кивнул муж. — А теперь уходи, не жена ты мне больше". И выгнал бабу из дому, — закончил Яр немного насмешливо и тихо, склонив голову к левому плечу, смотря на меня исподлобья.
— Мои сундуки не пустые, — провела я по щеке Волкова мокрым полотенцем. — И их содержимое скорее похоже на то, что лежало в ящике Пандоры.
— Знаю.
— Возможно, даже опаснее.
— Знаю.
— И я ценю то, что ты даешь мне возможность оставить эти сундуки запертыми.
— Знаю, — широко и легко улыбнулся Змеев.
