— Не знаю, не помню... Да какая вообще разница?
Ярослав мягко рассмеялся.
— Я услышал тебя, Мара.
— Это поможет?
— Поможет. Сузит круг поисков, он фанатик, а значит место, в котором он держит девушек, не просто какой-то бассейн, там рядом должно находится что-то... может, церковь, может, кладбище, может...
— Ярослав, — прошептала я в трубку, прохрипела, потому что голос вдруг отказал, — на территории Ирза есть кладбище... то есть было кладбище при монастыре, но, — я сглотнула: во рту вдруг пересохло, — в советское время там все сравняли с землей, и... и построили спортивный комплекс.
— Быстрее, выше, сильнее? — напряженно, медленно спросил Волков.
— Да. Мир, труд, май.
— Мы проверим, Мара, — пообещал Змей. — Я сегодня...
— Знаю, — улыбнулась натянуто. — Лови его, а горячую ночь мы отложим, — и прежде, чем я успела сообразить, прежде, чем успела осознать, прежде, чем даже поняла все до конца: — я люблю тебя.
Тишина повисла в трубке, смысл сказанного дошел до перегруженного мозга через несколько секунд, и я была готова откусить себе язык, сердце бухало где-то в горле, продолжала скрести по крыше старая береза.
Ты, блин, гений просто, Шелестова!
Вот ему сейчас только до твоих бабских соплей, нашла, овца, момент. Ты ему еще скажи, что он твой пуфыстик...
С другой стороны, психика у Волкова вроде крепкая, должен, по идее, справиться с информацией...
Последний раз я говорила мужчине, что люблю его... Я нахмурилась, стараясь вспомнить, продолжая слушать тишину в трубке.
Давно говорила, еще до отеля. Реакцию не помню, даже парня того с трудом помню...
— Яр... — позвала осторожно.
— Я дышу, подожди, — ответил мне глубокий, бархатный голос. Очень мягко ответил и очень удивленно. — Так же и убить можно, Мара, — прозвучало немного укоризненно.
— Убить?
— Я чуть сигаретой не подавился, — усмехнулся он, скорее насмехаясь над собой и над ситуацией. — Ты умеешь дать под дых так, чтобы в глазах потемнело.
А вот это, наверное, не очень хорошо, да?
Черт, я иногда не понимала этого мужчину. Что это вообще за реакция такая?
— Ты специально...
— Я тоже люблю тебя, Шелестова. И, черт, знаешь, признание по телефону, в час ночи, попахивает чем-то подростково-трусливым.
— Ну-да, все у меня через жопу, — улыбнулась я, расслабляясь, выдыхая, сама не понимая, что, собственно, только что произошло.
Снова раздался щелчок зажигалки, и повисла тишина. Он курил, а я слушала.
— Домой хочу, — проговорил Гад через несколько секунд, может, минуту.
— Я тоже хочу, чтобы ты приехал.
— Но мне надо работать.
— Да. Иди.
— Угу.
И опять тишина.
Он докурил, скрипнула дверь, снова раздались гулкие шаги по коридору, снова послышались голоса.
У них там все отделение на ногах, что ли?
— Свадьбу сыграем в сентябре, спокойной ночи, Мара, — и отключился.
Черт, нет, все-таки психика у него слабее, чем я считала.
— Ага, а детей родим к следующему марту, — пробормотала в ответ, разглядывая телефон в руках. Но он прав: поспать, действительно, не мешало бы.
Но сон почему-то долго не шел. Я ворочалась в кровати в бесполезных попытках провалиться в забытье, но ничего не получалось. Ни подсчет овец, ни глубокое дыхание, ни подушка, перевернутая на другую, более прохладную, сторону. Я чувствовала усталость, я сильно устала, очень, но... Вместо того, чтобы расслабиться и успокоиться, мозг продолжал гонять мысли по кругу. Одни и те же: про нефилима, про Олю, про Ирза и его ведьму, про мертвую бывшую Ярослава.
Волков говорил, что она приняла яд сама, а уже потом была избита. Так возможно ли, что Ника настолько боялась Ирза и того, что он с ней сделает за провал, что решила из двух зол выбрать меньшее и хотя бы умереть без мучений?
Насколько вообще Ирзамир опасен и страшен для людей?
Наверное, достаточно...
Вот только даже несмотря на то, что несчастная брошенка не выполнила договор, а значит, он теперь недействителен, ее душу все равно получит бес: девушка совершила самоубийство. Смертный грех.
Черт! Бесполезно.
Я поднялась с кровати, надела майку с шортами и спустилась вниз, прихватив с собой ноутбук. Если уж не могу уснуть, то займусь чем-нибудь полезным.
Костик с Ксенькой спали. Ксюха, как обычно, раскинувшись звездой на кровати, а ее брат, по своей привычке — в плеере, с орущим в ушах Гнойным.
Я забрала у ребенка айпод, накрыла, как обычно, Ксеню одеялом и тихо выскользнула из их комнаты. Почему-то на миг ледяной кулак снова сжал внутренности.
Из комнаты Кита, вопреки ожиданиям, не доносилось ни звука, а вот Стас с Крюгером нашлись внизу, в холле.
Парень сидел в кресле, глядя в окно, мешок с костями лежал у его ног. Пес лениво повернул в мою сторону вытянутую лисью морду, как только услышал шаги на лестнице.
— Чувствуешь? — тихо спросил Стас, так тихо, что первые несколько секунд я думала, что мне показалось. Пальцы крепче сжались на перилах, идеально-гладкое из-за тысяч рук и миллионов прикосновений дерево приятно грело.
— Да. Что это? — спросила, все-таки спускаясь.
— "Калифорния", — просто пожал плечами призрак, как будто удивленный моей непроницательностью. Хотя, конечно, он был прав, я должна была понять сразу. — Она говорит с тобой.
— Я слышу ее дыхание, — пробормотала, делая еще шаг. Из приоткрытых штор на пол падал тусклый, но мягкий свет от фонаря, мерцая тепло-оранжевым, превращая паркет в апельсиновую кожуру.
Отель редко разговаривал, еще реже "просыпался" вот так вдруг, и поэтому это не могло не настораживать. И этот ледяной кулак — это тоже "Калифорния". Она о чем-то предупреждает. Вот только я никак не могла понять, о чем именно... Чувство тревоги было каким-то странным, как неизбежность, грустная, но... не отчаянье, не печаль, не горе... Просто грусть и чертова неизбежность.
— Что это может быть? — спросила, кладя ноут на столик возле лампы, вставая на колени рядом с креслом, чтобы почесать за ухом Крюгера. Пес вздохнул, фыркнул мне в ладонь мокрым носом, вызвав легкую щекотку.
— Что угодно, — покачал Стас головой.
— У меня такое ощущение, что ничего нельзя изменить.
— Да.
— Почему тогда она говорит? — собственный голос звучал на удивление спокойно. Я смотрела на полупрозрачный призрак, ждала ответа и думала о том, что надо выдать парню новый браслет: старый ведь он порвал. Нехорошо, когда постоялец без браслета.
— Предупреждает, чтобы ты была готова. А может...
— "Может" что?
— У нее не выходит сдержаться. Может, ей надо рассказать кому-то, — снова пожатие худых плеч. Тоже спокойное, хотя, по идее, тема должна была вызывать тревогу у нас обоих.
— Тебе нужен новый браслет, — пробормотала я, чтобы, скорее всего, сказать хоть что-то.
Парень кивнул, а я поднялась и прошла за стойку.
— Ты принесла ноутбук... хотела поработать? — тоже, наверное, лишь для того, чтобы не молчать, спросил Стас.
— Да. Я говорила, что веду переписку с голландцами по поводу близнецов. От них давно ничего не было слышно, хочу дернуть, — я копалась за конторкой, в поисках книги: Стаса надо было перезаписать, чтобы он снова стал полноправным постояльцем. Свет включать почему-то не хотелось, и я шарилась в темноте.
— Ты не виделась с их матерью?
— Нет, — покачала головой. — Совет по-прежнему запрещает, она все еще нестабильна, — вздохнула. — И мне с каждым разом все тяжелее и тяжелее объяснять это мелким. А, по словам Саши, в последнее время ситуация ухудшилась.
— Насколько?
— Ну... — я оторвалась от своего занятия, — Нина снова пыталась отключить их от аппаратов.
— Хреново, — дернул головой парень.
— Да. Саша говорит, что надо увеличивать дозу седативных и таблеток, которые они ей дают, чтобы внушить, что детей еще можно вернуть. Они все быстрее теряют свое действие.
— Ксюше и Косте плохо, — непонятно зачем озвучил Стас.
— Я знаю, — наконец-то тяжелая книга была извлечена из-под вороха бумаг. — Я пытаюсь решить вопрос. Голландцы должны помочь.
— Хорошо бы.
— Уффф, — сказал Крюгер, словно ставя точку в этом нелегком разговоре. Он начал медленно приобретать черты себя настоящего — челюсть съехала немного вбок, помутнели глаза, появились первые проплешины. Около четырех, значит.
Я сделала шаг из-за стойки, намереваясь все-таки переписать мальчишку, и подскочила на месте из-за слишком громкого звонка телефона.
Не бывает хороших новостей в четыре утра.
Трубку брать не хотелось. Но проклятый аппарат продолжал истерически надрываться, грозя перебудить всех домашних. Стас укоризненно смотрел на меня. Я не шевелилась.
— Бери телефон, Мара, — поднялся он на ноги. — Давай.
Нет.
Я потянулась к черному куску пластика, медленно, как во сне, нажала на кнопку, поднесла трубку к уху.
— Мара? — голос Элисте. Напряженный, немного растерянный голос Элисте.
— Говори.
— Климова погибла. Разбилась два часа назад на машине, не вписавшись в поворот. Ее душу забрала Лиза.
Сердце грохнуло пару раз в горле и замолчало, слышнее стал голос "Калифорнии", я опустила руку, нажимая отбой, вернула телефон на базу, не сводя взгляда с хмурого лица Стаса.
И что теперь? Что будет теперь?
Не вписалась в поворот...
Куда она вообще, мать ее, ехала? Ночью? В дождь? Одна?
Злость, как вспышка рванувшей в руках петарды, как удар молнии в трухлявый пень... Черт...
Мысли пусть и ворочались медленно, но были на удивление ясными. Вдруг вспомнилась собирательница, ее фигура в проеме двери "Калифорнии", ее выражение лица.
А ведь Эли знала, знала все еще до этого момента. Когда она уходила, она... она выглядела виноватой. Она знала. Не могла не знать. Списки у всех собирателей одинаковые. Они самостоятельно распределяют души между собой. И ничего мне не сказала... Только выглядела виноватой...
Сердце все еще молчало. Молчал Стас.
Что дальше?
— Мара? — раздалось с лестницы, заставив обернуться так резко, что волосы хлестнули по лицу. — Что-то не так...
Нет!
