— Если бы захотел, давно бы разобрался.
— Зачем? Ты же есть, — вполне натурально удивился парень, завязал аккуратный бантик и поднялся на ноги.
— До свидания, Ярослав Волков, — протянул мужик мне руку. Я пожал ладонь, чувствуя и от Никиты запах смерти, только на этот раз без каких-либо примесей. Смерть в абсолюте, словно он был живым трупом.
Чушь какая-то. Надо срочно покормить гада.
Кофе выпить мне все-таки позволили, но взгляд Мары постоянно, словно спотыкающийся о настенные часы, ясно давал понять, что девушка торопится. Остаток обедо-ужина мы говорили ни о чем. Ну... то есть я пытался узнать о девушке побольше, а она уклонялась от прямых ответов. Игра была забавной, но не более. Помогла убить время и дала возможность понаблюдать за "Красной шапочкой".
Смешно, но она даже вышла меня проводить, желая, видимо, лично убедиться, что я сваливаю. На улице снова шел дождь, медленно опускались сумерки, туман стелился по газону и вдоль дороги. Серо-белый, не очень густой. По моим губам невольно скользнула улыбка. Этот туман напоминал тьму Мары: неплотный, но слишком очевидный, не опасный, но заставляющий насторожиться.
— Спасибо за ужин, — обратился я к девушке, когда мы подошли к машине.
— Не за что, — слегка улыбнулась она. — И, Волков, серьезно, скажи Сухареву, что я просто неудачно подстригла кусты, а мои домашние все перепутали.
— Жду от тебя описания, — отрицательно покачал головой.
— Профессиональная деформация, — наигранно тяжело вздохнула девушка.
— Да.
— Ну, оставляю тебя с ней наедине. Желаю приятно провести время, — дернула она плечом и развернулась. У меня почему-то возникло неприятное ощущение, что я что-то забыл. Спать надо явно больше, чем несколько часов в неделю.
— Пока, — махнула рукой "Красная шапочка" по-прежнему не оборачиваясь. А я смотрел ей в спину, сам не мог понять отчего. Просто стоял и смотрел, как по гравиевой дорожке девушка неспешно идет к отелю, а под ее ногами тихо поскрипывают камешки.
Дверь за Марой закрылась, а я все еще стоял возле машины и теперь внимательно разглядывал сам дом. Первый этаж был обшит потемневшими от времени деревянными панелями, второй и третий демонстрировали ровную кирпичную кладку. Была тут и веранда, очевидно, опоясывающая весь дом, старые садовые качели мирно висели в одном ее углу, стандартная треугольная крыша, покрытая темно-красной черепицей, в некоторых окнах уже горел свет. По идее, здание должно было казаться уютным, может даже милым, но почему-то ощущение было абсолютно противоположным. Дом... Не пугал, но настораживал, беспокоил и словно отталкивал. Будто не хотел, чтобы к нему приближались. Точно такое же ощущение вызывает большая бездомная собака, спокойно лежащая возле помойки: не заставляет бежать в панике, но приближаться к ней не хочется.
Странно, как отель, производя такое отталкивающее впечатление, еще умудрялся оставаться наплаву.
Впрочем, хозяйка этого дома производила не менее странное впечатление.
Я сел в машину и отправился в Москву.
Сегодня надо было еще просмотреть то, что нарыл на подчиненных Сухаря Тим. Хотя я все равно был убежден, что просто теряю время в отделе. Стоило подумать о файлах, как до моих затуманенных мозгов дошло, что именно я забыл.
Кретин.
Подполковник просил передать Маре флэшку, которая так и лежала сейчас в заднем кармане моих джинсов. Старею, что ли?
Если бы.
Само собой, возвращаться я не собирался.
Мара Шелестова и ее "домашние" меня заинтересовали. Впервые за очень долгое-долгое время меня действительно что-то интересовало. И панк, и маленький мальчик, и сама девушка. Они все носили в себе смерть.
Но шутку хозяйки отеля я оценил. Бугай в ошейнике смотрелся бы действительно забавно.
Перед домом я заехал в участок, чтобы забрать материалы дела, потом еще в пару мест, для встречи с осведомителями, и только потом отправился к себе. Часы показывали первый час ночи. И, не смотря на плотный и вкусный обедоужин, жрать хотелось зверски. Благо проблему можно было решить в перерыве между делами.
Подземный паркинг встретил меня тишиной и мигающей лампочкой над моим местом, пахло сыростью и бензином. Я внимательно оглядел стоянку и закатил глаза, выбираясь из машины.
— Ярослав Алексеевич, — консьерж в холле выставил на стойку коробку с пиццей, — доставили десять минут назад.
— Спасибо, Миш, — протянул молодому человеку деньги.
— И... — замялся он на несколько секунд, — Вероника Николаевна у вас, — вид у Миши был виноватый. Еще бы ему таким не быть.
— Знаю, машину заметил на парковке, — подхватил я коробку, мысленно прощаясь со спокойным вечером. — Вызовешь ей такси через двадцать минут.
— Да, Ярослав Николаевич.
Механический женский голос объявил этаж, и двери лифта разъехались с тихим шуршанием, на звонок в дверь открыла Вероника. В коротком синем платье, на каблуках, с идеальной прической и макияжем. С приторно мурлыкающим "Ярочка" девушка попробовала повиснуть у меня на шее. От объятий меня спасла коробка с пиццей.
Я бросил ключи на хрень, название которой мог выговорить только дизайнер и больной, ее создавший, скинул обувь и прошел в кухню. Во всей квартире царил полумрак, из колонок доносились завывания какой-то певички. Ненавижу попсу.
Жрать хотелось зверски.
— Ты не рад меня видеть? — прошла следом Ника.
Я на несколько секунд задумался, оглядел накрытый на двоих стол, еду явно из ресторана и дернул уголком губ.
— Если скажу правду, ты закатишь скандал, а я хочу жрать. Но правду, так или иначе, сказать придется, если не сейчас, то в конце вечера. Так что... Нет. Не рад.
— Ярочка...
— И прекрати называть меня Ярочкой, чувствую себя имбецильной коровой.
— Но...
— Ник, мы же все с тобой решили. Точнее, ты решила, почему ты снова здесь? — на самом деле ответ на вопрос меня не волновал. Я его знал, знал еще тогда, когда она, залепив мне пощечину, "гордо" ушла. Я очень надеялся в тот момент, что ушла с концами, но здравый смысл подсказывал, что надежда моя по-детски нелепа. И вот оно, подтверждение, стоит напротив и дует губы.
— Я принесла тебе нормальный ужин...
— Вот мой нормальный ужин, — указал на коробку, лениво гадая, успеет ли Вероника закончить к тому времени, как моя "Маргарита с пепперони" окончательно остынет. Девушка бросила беглый взгляд на коробку и с трудом удержалась от фырканья. — Еще причины?
— Я хотела помириться.
— Напрасно.
— Нам же хорошо вместе.
— Было первые несколько недель, — я чертовски устал, хотел в душ, жрать и заняться работой. Вероникой я заниматься не хотел. И маленькая кукла, старательно разыгрывающая из себя прожженную стерву, это прекрасно понимала. Еще в самом начале нашего с ней знакомства я дал понять, что ничего, кроме секса, от нее мне не надо. Я говорил прямо и открыто, но...Но увы и ах, Ника мои слова, очевидно, всерьез не восприняла. А теперь... А теперь и секс с девушкой мне надоел. Еще месяц назад привычка Вероники обставлять все по высшему разряду начала раздражать. Твою мать, да она даже трахалась как героиня какого-то тупого американского фильма или сериала о богатеньких детках и их родителях.
— Что-то по тебе этого не было заметно, — скрестила любовница, которая, надеюсь, через час уже станет бывшей, руки на груди.
— Ты просто не хотела замечать и слушать, — я прошел к столу, задул свечи и включил свет. — Ник, серьезно, я больше не хочу тебя видеть. Ни в своей квартире, ни в своей постели, ни где бы то ни было еще. Если хочешь, можем поужинать. Но я предпочитаю пиццу. Рыба и салаты меня не вдохновляют.
— Ты издеваешься, — дернула плечом Ника.
— Ничуть.
— Какого хрена, Ярослав? — повысила голос девушка, поняв, что я действительно серьезно. — Думаешь, можно просто развлечься со мной и вышвырнуть?
— Ни на что другое я своего согласия не давал. С самого начала ты знала, что ничего, кроме секса, между нами не будет. "Отношения" с тобой меня не интересовали ни три месяца назад, ни сейчас.
— Ты настоящий урод! — перешла на ультразвук кукла. — Сволочь и социопат!
С первыми двумя определениями я был согласен. По поводу третьего же... Очень надеюсь, что еще нет.
— Тем более, что тебя здесь держит?
— Я тратила на тебя свое время! Таскала ужины, даже на этот чертов форум с тобой ходила!
— Я не просил этого делать, исключительно твоя инициатива, — становилось скучно, пицца продолжала остывать. — Оставь ключи и уезжай.
— Ты...
— Иду в душ, когда выйду, тебя здесь быть уже не должно. Ужин можешь забрать с собой, ключи оставишь в прихожей. Тебя будет ждать такси, за машиной вернешься, когда меня не будет, — я развернулся и направился к ванной, сзади какое-то время все было тихо. А потом женские руки легли на плечи, Ника прижалась ко мне сзади.
— Может, примем душ вместе? — решила девушка сменить тактику. — Попробуем что-то новое.
— Это ничего не изменит.
Кукла снова ничего не ответила, обошла меня и принялась стягивать платье.
— Даже так? — снова приторное мурлыканье.
— Тем более так. Уходи, Ника, мне надо работать.
— Мудак! — взвизгнула девушка и попыталась залепить мне пощечину. Я перехватил руку, поправил платье.
— Как скажешь.
— Ты пожалеешь.
— Едва ли, — покачал головой и подтолкнул Веронику в сторону коридора.
Она схватила сумочку, швырнула мне под ноги ключи и выскочила за дверь.
— За руль не садись, — посоветовал перед тем, как закрыть дверь, и все-таки отправиться в душ.
Пицца наверняка бесповоротно остыла.
Я жевал разогретый в микроволновке ужин и меланхолично просматривал информацию, которую к этому моменту успел найти Тим. Хакер пробил Инессу, Сашку, Дуба и еще нескольких ребят. Ничего интересного в документах действительно не было. Так, незначительные косяки, но не более. Но файлы были достаточно поверхностными, глубоко Крок еще не копал, просто не успел. Поэтому списывать пока со счетов хоть кого-то было рано.
В четыре часа утра я закрыл ноутбук и набрал Саныча.
— Я тебя убью, — донеслось мне в трубку минуты через четыре.
— Зло бессмертно, — отчеканил ровно, сжимая переносицу.
— Хоть по делу звонишь? Нашел что-то?
— Да и нет.
— Яр! — рыкнул как-бы-начальник.
— Пока ничего не нашел. Звоню по делу. Мне на охоту надо, Саныч.
— Твою ж... — и тишина. Долгая тишина. Почти мхатовская пауза.
— Саныч...
— Я думаю, — оборвал меня мужик. — До шести утра потерпишь?
— Зависит от цели.
— Сильных сейчас нет никого. Но в шесть будут брать наркопритон, адрес отправлю и группу предупрежу. Только главного не трогай, — наступила моя очередь молчать. Долго молчать и думать.
— Мне не нравится тишина, ты еще там? — поинтересовался Саныч.
— А мне не нравится твой вариант. У меня есть свой, лучше. Скажи, с Емельяновым уже все закрыто?
— Ты... Я не смогу провести тебя. Не так быстро.
— И не надо, — оборвал я друга. — Сам разберусь.
— Ты уверен?
— Да.
— Прикрыть надо?
— Нет, к часам восьми утра должен управиться.
— А по делу совсем ничего?
— Ничего такого, о чем тебе следует знать. Скажи, ты Сухарева давно знаешь?
— Прилично. Он нормальный мужик и едва ли связан с делом.
— Может быть, — пальцы отбивали дробь на крышке Мака. — Ладно, мне пора, Саныч. Как только что-то появится, сообщу. Но ждать тебе придется до-о-о-лго.
— Господи, какой же ты...
— Гад? — хмыкнул я.
— Именно, — послышалось такое же хмыканье в трубке. — Иди уже, удачной охоты.
— Ага, еще скажи: "ты и я одной крови, бро"
— Нет ты не гад, — отозвался типа начальник, — ты — законченный засранец!
— Как скажешь, — я отключился и поднялся с пола, надо было, действительно, поторопиться.
Казенная форма выглядела так, будто ее сначала неудачно постирали, потом так же неудачно высушили, а уже потом ее старательно пожевала собака. Я скривился, и тут же передернул плечами.
Сноб. Какая тебе разница, как выглядит форма? Не на прием собираешься, в конце концов, и даже не на прогулку.
А уже через час я заходил в камеру Емельянова. По удачному для меня стечению обстоятельств, в одиночку. Мужик не спал, лежал на спине и смотрел пустыми глазами в щербатый потолок, очевидно, считая трещины. Хотя я сильно сомневался в том, что он умеет считать. Сзади меня неподвижно стояли охранники.
— Выйдите и останьтесь у дверей, — едва повернул я голову вбок.
— Но...
— Выйдите, — прямой приказ. А моего прямого приказа ослушаться еще никто не мог. Я действительно иногда напоминал себе старого, мудрого, бесполого Каа. Такой же древний и такой же безразличный почти ко всему, кроме охоты.
Охрана подчинилась и закрыла дверь.
Емельянов слегка приподнялся на локтях, склонил голову сначала в одну, потом в другую сторону, невероятно тонкие губы превратились даже не в нить — в паутину. От него тянуло болезнью еще сильнее и еще больше, чем когда мы встретились впервые.
— А я тебя помню, — левый уголок губ мужика, словно сам по себе, пополз вниз, правая сторона лица при этом осталась неподвижной, — ты — добрый доктор. Почти как Айболит, тебе только пиявок в банке не хватает. Зачем ты пришел, добрый доктор?
— Дать то, чего ты хочешь больше всего, — наконец-то удалось поймать взгляд Емельянова.
Все. Отпрыгался. Урод.
— Смотри внимательно, не отвлекайся, — протянул я, а заключенный уже начал вставать на ноги. Его безумие было огромно, его темнота еще больше. Мне почти не терпелось ее коснуться. Ждать было невыносимо, но... необходимо. Надо, чтобы она полностью показалась, чтобы не осталось и капли.
Я не отводил взгляда от тусклых зеленых глаз и показывал ему его же жертв — связанных, изломанных кукол с гримасами ужаса на изувеченных лицах, ожогами. Емельянов любил не просто причинять боль, нет, это было для него слишком просто. Псих любил пытать. И совершенствовался с каждым убийством все больше и больше, все изощреннее и страшнее становились его пытки. Род занятий он себе выбрал под стать — киллер. Хорошего, профессионального стрелка поймать обычно невероятно сложно, но Емельянов профессионалом не был, был просто безумцем, поэтому его и взяли. И вот уже как год он сидел в одиночке на пожизненном.
Мужик стоял и смотрел мне в глаза, и левая сторона его лица теперь кривилась в улыбке, а я наконец-то смог почти ощутить на языке вкус его темноты и безумия. Жженый сахар, не карамель и даже не сироп. Это был именно жженый сахар, почти превратившийся в угли. И каждый раз, убивая, именно этот вкус Дмитрий чувствовал на языке. Сладко-горький жженый сахар. И крики убитых стояли у меня в ушах: за все надо платить. Я давно к этому привык и научился почти не обращать внимания.
Пора.
Я положил руку Емельянову на плечо и улыбнулся. Мужик дернулся, глаза его распахнулись шире, я не чувствовал и не слышал ничего. Только жженый сахар — вкус его безумия. Безумия, которое даст мне энергию и силу, без которого наружу вылезет мое собственное. И оно будет гораздо страшнее, чем все то, что может представить себе мужик, сейчас пытающийся вырваться, вынырнуть из моих глаз, освободиться от мои рук.
