Когда за ветками мелькнули огни дома, я чуть ли не вскрикнула от облегчения, крепче сжимая ледяную руку мертвой. Последние полчаса девушка мерцала все чаще и чаще, а обернувшись назад, то можно было разглядеть четкий темный след, оставленный несчастной в воздухе. Он тянулся за призраком, как хлебные крошки за Гансом и Гретель.
Тачки бывшей на подъездной дорожке не было, только машина Волкова. Стоило ступить на брусчатку, как из-за двери раздался звонкий нетерпеливый лай Крюгера, и входная дверь тут же распахнулась, в проеме стоял Ярослав.
Он какое-то время внимательно вглядывался в мое лицо, хмурясь, и идиотская улыбка расползалась по моим губам. А потом мужчина перевел взгляд мне за спину.
— Твою мать...
Яр сбежал по ступенькам и через пару секунд уже стоял рядом. Я чуть не свалилась Гаду под ноги.
— Мара? — он силой заставил отпустить руку девушки. — Она же почти выпила тебя, — Змеев крепко сжимал мои плечи, в глазах мелькала злость и что-то еще...
— Донорство тоже входит в комплект услуг, — вяло улыбнулась. — All inclusive и все такое...
— Не смешно, — отчеканил Ярослав.
— Знаю. Но по-другому никак. Она бы не дошла. Мне просто надо полчаса и горячий чай с медом.
Волков медленно кивнул и опять посмотрел на призрака. Скривился, уголки губ дернулись, хватка на моих плечах стала сильнее.
— Она ужасна.
— Она больна. Ужасен тот, кто это с ней сделал, — покачала головой, все-таки найдя в себе силы отстраниться от большого, теплого Ярослава. Нет смысла стоять здесь. Девушку нужно завести внутрь. Выдать ключ, записать имя... Которого я не знаю.
— Полагаю, это еще одна жертва, — кивнул Яр.
Змеев мрачно наблюдал за тем, как я повернулась к несчастной и снова взяла ее за руку, пропустил нас вперед. Уголки его губ по-прежнему кривились, зрачки стали змеиными, радужка полыхала золотом.
Тепло.
Внутри "Калифорнии" было божественно тепло и стало еще теплее, когда я отпустила руку неизвестной и усадила ее в кресло в холле, подходя к ключнице.
Ярослав закрыл дверь, включил сигнализацию, встал сбоку от девушки, внимательно, цепко ее рассматривая уже в более ярком свете. Крюгер тихо скулил и жался к ноге мужчины, втягивая носом воздух, но не решаясь приблизиться к новой постоялице.
— Тебе надо выбрать ключ, — я присела на корточки, открывая коробку. — Нужно взять в руки, понимаешь. Ключ, — я придвинула ключницу ближе к девушке.
В том, что она выберет пятый номер, сомнений не было, но брелок в руки мертвая должна была взять самостоятельно, а она по-прежнему не реагировала.
— Выбери ключ, — пришлось опустить коробку несчастной на колени, встать и нагнуться к самому уху. — Ключ.
Единственная рука шевельнулась.
— Выбери ключ. Возьми его. Тебе станет легче, — я говорила четко, медленно. — Возьми ключ.
Багровый туман снова стал лишь туманом.
— Возьми ключ.
Бледные пальцы еще немного придвинулись к ключнице.
— Ключ.
И еще чуть-чуть.
— Вот так. Возьми его, — продолжала говорить на ухо убитой.
Рука мертвой поднялась, застыла, зависла над ключами.
— Какой тебе нравится? Возьми.
Я опять чувствовала, как дух тянет из меня силы, но не спешила отходить, наоборот придвинулась еще ближе. Ярослав молчал, не делал попыток вмешаться.
— Возьми.
Призрачная ладонь задрожала, пальцы, как в судороге, распрямились и снова скрючились, как птичьи.
— Возьми.
Девушка безвольно уронила руку, почти заставив меня чертыхнуться, но уронила все же на ключницу.
— Просто возьми ключ. Будет легче, — еще громче сказала я, обнимая девушку за плечи. В голове загудело, ноги начали подрагивать: так стремительно вытекала из меня энергия. Кровавый туман стал совсем прозрачным, едва различимым.
— Возьми ключ.
Пальцы неизвестной наконец-то сжались на пятом номере. Несколько первых секунд ничего не происходило, а затем багровое марево словно втянулось в призрака, и она закричала...
Заорала, завизжала, взвыла. Уперлась затылком в спинку кресла, выгнулась, замолотила культей в воздухе, сбросив с колен коробку, рассыпав ключи. Везде была кровь.
Такого крика я не слышала никогда. Люди так не кричат.
Глава 16
Ярослав Волков
Новая постоялица мне однозначно не нравилась, как и не нравилось то, как она влияет на Мару. Более того, я даже примерно не мог себе представить, чем несчастной может помочь хозяйка отеля.
Девушка была полностью неадекватна. Настолько, что... ее пришлось успокаивать уколом. Сначала Мара надела на новенькую один из своих браслетов, а потом всадила иглу. До укола постоялица орала. Орала так, что в какой-то момент ее захотелось придушить, либо выйти из отеля. Мертвая тряслась, билась в кресле, словно в припадке, из здорового глаза текли слезы, из носа — сопли. В какой-то момент она чуть не свалилась на пол, благо Шелестова успела подхватить девушку. Правда тут же поплатилась за это. Призрак вывернулся и укусил хозяйку отеля чуть повыше локтя, укусил так, что брызнула кровь. Здоровой рукой новая постоялица попробовала вцепиться Маре в волосы. Пришлось оттаскивать ее от Шелестовой силой.
И звуки... звуки, которые издавала мертвая. Даже не крик — вой или рев. Она кричала не связками, она кричала горлом. Походило на очень странную смесь из мычания и воя. Храбрый Крюгер забился под стол, услышав этот крик.
В какой-то степени пса я понимал: выглядеть лучше после обретения тела девушка не стала, только раны затянулись и исчезло красное нечто, окружавшее ее плотным саваном. Хуже того, на языке я чувствовал безумие. Безумие жертвы — кислое, как стухший сок, забродившее. Слишком неприятное и слишком вязкое, липкое, сильное. Правда, было в этом безумии и кое-что знакомое — вонь древности, разложения. Привет от маньяка.
Урод!
А Шелестова волновалась, устала. Дергалась не только из-за нового призрака, но и из-за близнецов, предстоящих похорон, Георгия. Визит Ники, кстати, тоже особо спокойствию не способствовал.
Тупая баба.
— Чем я могу помочь? — спросил, сидя напротив Мары в кафе.
Новая постоялица сейчас спала в пятом номере, наконец-то перестав орать. Транквилизаторы, оказывается, штука незаменимая для особо буйных призраков.
— Ты позвонил ребятам, — размяла девушка шею. — Ты ищешь маньяка, ты отнес новенькую в комнату, ты заварил мне чай. О чем еще мне мечтать?
— Мара...
— Ярослав, — Шелестова накрыла мою руку своей, — ты правда больше ничем не сможешь помочь. А вот я... наверное, еще смогу, — хозяйка отеля закусила нижнюю губу, уставилась в свою кружку, размышляя. Напряженная... И это напряжение... Словно она готовилась засунуть руку в мешок с кобрами.
Тикали часы, дрых в холле перепуганный криками и переволновавшийся Крюгер, поднималась тонкая струйка пара из чайника, а я смотрел на тени под глазами верблюжьей колючки и готовился ее отговаривать. Неважно, что Мара собиралась предложить.
— Я могу посмотреть... увидеть последние мгновения. Ее. Перед тем, как она умерла. Может, смогу увидеть убийцу.
— Нет.
— Яр... — Мара почти в отчаянье посмотрела на меня. — У нее всего...
— Мне плевать, сколько времени у девушки в запасе, мне плевать, что станет с ее душой. Но мне не плевать, что станет в итоге с тобой. Нет.
— Яр...
Я поднялся на ноги, обошел стол и заставил встать Мару.
— Пошли спать. Сегодня я тебе точно ничего делать не позволю.
— "Не позволю", — передразнила верблюжья колючка. — Грозный, как жук навозный. — Прозвучало вяло.
— Какой есть. И потом, я примерно знаю, чего тебе будет стоить такой "просмотр". Да я лучше снова Ошун трахну...
— Что? — Шелестова притворно нахмурилась. — Засранец, — улыбнулась уже через пару секунд.
— Гад, — поправил я, закрывая за нами дверь спальни.
Мертвая проснулась в половину пятого утра. Разбудила нас криками. Все теми же истошными отчаянными криками. Пришлось делать девушке новый укол и снова вводить ее в сон.
— Слишком быстро она проснулась, — нахмурилась Мара, стоя у кровати мертвой, в левой руке стискивая шприц, поджимая пальцы на ногах.
Я отпустил плечи призрака, убедившись, что постоялица снова отключилась, и медленно поднялся с кровати.
— Так быть не должно?
— Нет, — Шелестова хмурилась.
— Что ты ей колешь?
— Понятия не имею, — Мара провела рукой по волосам, все еще разглядывая мертвую. — Какая-то разработка корейцев. Мне эту дрянь Анатолий поставляет.
Коробка от ампулы стояла на прикроватной тумбочке. Я взял ее в руки, пробежал глазами состав, — корейский не мой любимый язык однозначно. Кроме ядреной смеси из седативных и тяжелых опиатов ни черта не понял.
— Надо позвонить похороннику. Не то чтобы у меня много запасов этой дряни.
— Наркота для духа? — склонил я голову набок.
— Типа того, вот только действовать отрава должна минимум сутки, а тут всего несколько часов прошло.
Верблюжья колючка развернулась на пятках в сторону выхода. Я успел перехватить ее за руку в коридоре, поняв, что она направляется вниз.
— Мара?
— Напишу в другие отели, поговорю с Советом и Эли, да и Анатолия тоже лучше набрать сейчас... — пробормотала Шелестова. — Чувствую, я ему в этом месяце сделаю кассу за три предыдущих, — закончила совсем тихо, невесело усмехнувшись.
— И речи быть не может.
— Яр...
— С утра.
— Она...
— Проспит еще какое-то время. И лучше это время нам тоже потратить на сон.
— Ты командуешь...
— Да. И мы оба знаем, что я прав, поэтому пошли спать, пока у нас еще есть такая возможность.
Мара вдруг опустила голову, разглядывая наши сцепленные руки, помассировала сзади шею, снова поджала пальцы на ногах. Я потянул девушку в сторону спальни.
— Ты даже не представляешь, как мне сложно...
— Представляю, — кивнул, все-таки заставляя Шелестову сдвинуться с места. Слишком самостоятельную Шелестову. Она привыкла все контролировать, она привыкла все держать в руках: отель, его постояльцев, свою семью. Решать их проблемы, ставить их желания выше своих, разбираться с их посмертием.
— Ты искупаешь свои грехи или чужие? — спросил, снова устраиваясь на кровати.
— Свои тоже, — Мара легла рядом, щелкнула выключателем ночника. — Но, чтобы искупить чужие, мне не хватит даже жизни нефилима, но...
— ...ты будешь пытаться...
— Да.
— Спи, — я повернулся на бок, прижимая Мару к себе, и закрыл глаза.
Как оказалось, зря. Шелестова не была бы Шелестовой, если бы не поступила по-своему. Когда в восемь я проснулся, Мары рядом не обнаружил, а в отеле царила странная тишина, только чувствовалось безумие, сладкое-сладкое безумие, разлитое в воздухе, как искрящиеся вино.
Оно завладело моим вниманием полностью, Гад облизывался и вил свои кольца вокруг моей воли и мыслей.
И я пошел искать источник. Искать хозяйку отеля. Шел за этим вкусом, как по ниточке волшебного клубка.
Мара была в пятом номере, в кресле, плотно придвинутом к кровати новой постоялицы. Шелестова выпустила свои крылья, держала девушку за руку, глаза почернели и словно покрылись паутиной изнутри, черты лица заострились, немного вытянулось все тело, пальцы стали несуразно длинными, ладони слишком узкими, локти — острыми. Кончики перьев сияли чернотой в свете зародившегося утра, а безумие вокруг висело плотным облаком, густым маревом, саваном. Я глотал это безумие судорожно, громко, часто, чувствуя Гада у самой поверхности, чувствуя силу, желая еще и ещё после каждого глотка. Глотал первые тридцать секунд, а потом выдернул, вытолкнул, выволок себя из состояния транса.
Из невидящих сейчас глаз Мары текли слезы, черные, как нефть, вязкие, как деготь.
Стоило мне сделать шаг, и верблюжья колючка дернулась в кресле. Один раз, другой. Вокруг нее распустил свои лучи символ перехода. Воздух стал гуще, плотнее, его можно было практически потрогать, мелко звенели оконные стекла, покачнулся от серого ветра постер у шкафа. Тонко зазвенело, словно взвизгнуло защитное стекло, и пейзаж гавайского пляжа упал. Стекло разбилось, разлетелось прозрачными тусклыми осколками по полу.
Мертвая на кровати тоже начала дрожать, изуродованное, искалеченное тело билось в судорогах, как в предсмертной агонии.
Кроваво-красный туман расползался от нее липкой кляксой пролитой краски, стекал на пол, поглощая другие цвета. Ноги Мары тонули в нем уже по щиколотку.
А еще через секунду Шелестову подбросило в кресле, правое плечо изогнулось вперед, рука повисла плетью. Упало в лужу карминового марева перо, дрогнули под ногами доски паркета.
Рот хозяйки отеля открылся, подбородок почти касался ключиц.
Черт!
Я выпустил Гада.
Не надо быть гением, чтобы понимать: одно неосторожное прикосновение, движение, жест — и случиться может все что угодно. Но и позволять дальше длиться этому... дерьму я не мог.
Я встал с другой стороны кровати и полностью ухнул в чужое безумие, положив руку мертвой на плечо.
Давай, Гад, сделай хоть раз в своей бесполезной жизни что-нибудь действительно стоящее.
Темно и душно.
Воздух затхлый, как будто в помещении давно не проветривали. Большая влажность. Я чувствую, как рубашка и джинсы липнут к телу. Особенно неприятно — джинсы, они словно тянут вниз. Вот только куда вниз, не очень-то понятно. Пол вроде бы кафельный. Плитка старая, растрескавшаяся. Знаю потому, что секунду назад осколок выскользнул из-под левой ноги. Из-под носка левой ноги. Мое положение какое-то странное. Будто я кренюсь влево, угол обзора тоже непонятный. Не могу сообразить, но что-то не так. Где-то высоко под потолком мерцает тусклая, еще видимо советская лампочка. Очень высоко. Свет от лампы... как светлячок в погребе — мало на что способен. Потолок метра три с половиной, может больше. Он выбелен, но побелка тоже старая, облупившаяся. В тех местах, где она облупилась плесень, может черная, а может и нет, хрен ее знает.
Странно, но безумия отчего-то нет, вместо него — тяжесть, давление, дискомфорт. Ужас. Этот ужас не накатывает волнами. Он постоянен, как космос. Просто есть, как притяжение, как гравитация, как солнце. Этот ужас настолько огромен, что мне не спокойно, Гад дергается.
Я знаю, что Шелестова рядом...
Господи, как же сильны эти воспоминания, как глубоко залезла Мара!
...но я не могу ее видеть, чувствовать. Не понимаю почему.
Горло дерет, руки и ноги онемели, я даже пальцев не чувствую. Боль во всем теле такая, что хочется выть, но почему-то тоже не получается. Что-то теплое падает на щеку. Не могу смахнуть, потому что все еще не чувствую рук. Словно у меня их вообще нет.
Ничего не слышно...
Кроме тихих всхлипываний девушки напротив. Ее руки и ноги прикованы к стулу. Кандалами. Реальными, железными кандалами. Она голая. Почти. Только футболка. Вся в пятнах крови. Голова сильно откинута назад. Девушка не плачет — скулит, едва слышно. Еще бы ей не скулить. Не могу вспомнить точное название, но...
Я все еще не чувствую Мару. Не чувствую безумия.
...это ошейник и вилка. Двусторонняя, двузубчатая вилка. Один ее конец упирается девушке под подбородок, второй — чуть пониже ключиц. Там, где вилка касается кожи, засохла кровь. Стоит несчастной чуть-чуть наклонить голову и зубцы войдут в плоть. Она плачет. Я знаю, что плачет.
