Обличье зверя
Часть первая.
Миром правит любовь!
(рунная надпись на клинке)
Ad notam*.
ˮ... И не знал человек, куда ступать ему, кому лик свой обратить, в ком искать поддержки и кто суд над ним в грехах и делах его неправедных. И не ведал он дорог истин и не просил утешения в неведенье, но веровал заблудшей душой, забвение будет лучшим обретением. И возжаждал человек забвения. И было даровано ему. А цена с того дарения спрошена немалая. И принял человек забвение, и, принимая, прозрел, случится ему возжелать воскрешения, будет плата за то равной, если не большей, им уплоченой....ˮ
Из ,,Об утратах и обретенияхˮ, преподобного Иво Фрашери.
1. Королевская тюрьма ,,Брюхоˮ. Пыточная Южной Башни.
Через оконце расположенное под потолком в помещение проникало солнце. Оконце маленькое, света едва с пригоршню, но яркого, предзакатного. Где-то там, в небесной выси, за крыши домов, за шпили соборов и маковки церквей, скатывался оранжевый желток, а здесь всего-навсего крохотное пятно кралось по неровностям камня и плесени в швах кладки. Вслед за пятном, запаздывая, ползла отогревшаяся муха. Большая, говенная, с зеленым перламутровым брюшком, с черными отяжелевшими крыльями. Муха отставала, как не старалась поспевать.
— Ооууууу! — завыли за стеной по соседству.
Проштрафившийся сервиент* вздрогнул от неожиданности.
— Ооуууйй! — вой перешел в высокий визг, и почти сразу оборвался.
Тобасу Уигну сделалось страшно. Не от визга, от резкой тишины. Страшно до онемения нутра. Усилием воли он заставил себя отрешиться от угасающего солнца и зеленобрюхой беглянки. Ни свет, ни насекомое его более не занимали.
Сервиент затравлено посмотрел на мейстера* Солано. Омоньер* Ордена Святого Храмна*, в черном шапе*, стоял напротив, за спинкой пыточного стула. Злое волевое лицо отмечено шрамом. Лицевой нерв поврежден и верхняя губа поддергивается. Голова наклонена к плечу. Пес и пес, присматривающийся куда надежней вцепиться.
Стул, перед омоньером, измызган засохшей кровью. На подлокотниках глубокие царапины и выщипы от ногтей. Сиденье с дырой — подставлять жаровню, собирать исторгнутые по слабости жидкости или выпавшие внутренности. В верхней части спинки железный налобник, величаемый местными острословами венчальной короной. Оденут — повенчают. С тяжкой и долгой погибелью, с муками, претерпев которые при жизни уже не убоишься в посмертии.
Уигн попытался немного собраться с мыслями. Собраться с мыслями — важно! Для него важно. Сейчас не время думать о постороннем. О звуках, солнце, прочей ерунде. Важно собраться с мыслями и думать.... заставить, принудить думать о собственной шкуре. Потому как...
— Аааааа! — резанул слух новый дикий вопль.
Следом стук. В дерево остервенело вколачивали гвозди. В человека вколачивали гвозди. Мозжили запястья, разбивали голени. Человек кричал. Кричал долго, насколько хватало дыхание, насколько держалось сознание.
— Ааааа! Мааааамаааа!
Как надо измываться над крепким и телом и характером мужиком, чтобы он, в неизбывных страданиях, позвал родимую матушку. Неутомимую заступницу перед Господом, людьми и всем миром. Милостивицу, чье благословление щедрей божьего, чье проклятье тяжелей Вселенской беды.
Уигн сообразил, что не дышит. Слушает, впитывает этот страшный грохот молотка и крик... вопль.... визг... Взгляд сервиента метнулся ко второму храмовнику и пристыл, примерз, присох.... Мейстер Локли безучастно перебирал предметы на низком столе. Пилки для мелких костей, ножечки срезать кожу, шильца вонзать под ногти, месяцевидные зубильца рубить пальцы...
По сравнению с омоньером, храмовник* франт. На нем светло-серая туника с узкими рукавами, поверх черный скопуляр с вышитым серебряной нитью крылом ворона. На голове в нарушение устава нарядный шаперон, а не скромный коиф. Препоясан Локли рыцарским, а не орденским, поясом с ножнами. Ножны в богатых накладках со сканью и позолотой. Рукоять меча из рога горного тура.
Из-за стены новый звук. Жалобное блеяние изломанного и исковерканного человек. Грубый бас настойчиво требовал.
— ....как на духу!... правду! Правду, мне говори!...
Чего от него добиваются? Чего требует? Уигн взахлеб вдохнул холодный и тяжелый воздух пыточной. Лучше подумать чего хочет Воронье!
Позади шорох. И как забыл?! Фра* Лукко! Этого Уигн хорошо знал. Просто отличненько. Нет, не водил знакомства и не состоял в приятельстве, кто он, а кто фра Лукко? но наслышан. В Брюхе ничего не утаишь. Неважно здешний ли ты сиделец, простой служака из охраны вроде сервиента или храмовник, добывающий истину. Все друг о друге знают. И потому Уигн вздрогнул, когда костяшка щелкнула о костяшку. На шелковом прочном шнурке четок, крупные антрацитовые кругляши. Для чего фра Лукко четки Уигн осведомлен. И пусть он не видит храмовника, но чувствует.
От навалившихся треволнений у сервиента начали подергиваться пальцы, дрожать губы. По вискам, справа и слева, кто вперед! сползали капли пота. Слабость из груди скатилась вниз живота. Приспичило помочиться. Где стоишь. Не до позора! Страх выжег чувства.
Омоньер проявлял не свойственное терпение, ожидая ответов сервиента. Мейстер Солано здесь за главного. Но первым заговорил другой, Локли.
— Вам не мешают? Крики? — голос добр, мягок и бархатист. Тембр переливчат и переменчив, в нем слились сотни оттенков сотен других голосов. Но схожий со многими, он отличен от них. Таким голосом с Уигном говорили на исповеди, побуждая к честности. Честность не блажь, не причуда. Потребность! Как дышать, есть, пить, спать. В честности спасение души! Души которая...
ˮ ...подобно свинье норовит вымазаться в греховную грязь плотских утех и еретических сомнений...ˮ Так предупреждает отец Рымань. И он прав! Тысячу раз прав этот святой человек!
Уигн с запоздалым раскаянием припомнил попытку сокрыть от духовника малюсенькую правду. О грехе рукоблудия. Застыдился. При живой-то жене! Но духовник сразу учуял недомолвку. Пришлось каяться. Легче не легче, но и пользой обернулось. Видно отец Рымань вразумил Лейси и, та стала более уступчивой.
— Нет, — наскреб (верно, верно! наскреб!) мужества ответить Уилн.
Одно слово, а усталость, будто целый день мешки с зерном на мельнице таскал.
— Действительно? — уточнил Локли, звонко щелкнув пальцами. — Мы могли бы пригласить вас к себе. Знаешь куда? В Серную Башню. Но там не очень уютно. Не как здесь. Стол, стул, общество... Или желаешь?
Уигн сомлел. Тех, кого забирали храмовники либо больше никогда не видели, либо позже волокли на эшафот. Третьего не было!
Сервиент лишь мотнул головой — не мешает, ни сколько!
— И что же происходило дальше? После извлечения несчастного из воды? — потребовал рассказа омоньер и склонил голову в другую сторону.
— Слушаем, слушаем тебя, — вторит добрейшим голосом мейстер Локли.
Храмовник взял со стола спицы тянуть жилы. Правду дознаются любым способом. Выбьют зубы, выкрутят пальцы, выдавят глаза, раздробят кости, изжулькают мошонку.
— Рассказывай как есть, — разрешил Солано сервиенту.
— Важно восстановить подробности событий. Иначе виновные уйдут от наказания, — разъяснил Локли плохо соображающему Уигну.
Уж как Воронье наказывает, во сне увидишь — не проснешься! Сердце не сдюжит!
Уигн застыл с открытым ртом. Слова не желали покидать пересохшее горло.
— Чем больше раздумий, тем дольше молчание, — Локли поменял спицы на большие ножницы. Крык! сработала пружина. — Становится подозрительным, так ли все происходило, как нас пытаются убедить очевидцы событий.
Кто их пытался убедить и в чем? У сервиента мелькнула подозрение, его самого обманывают, он ведь первый на допросе. Но подозрения показались столь кощунственными, что он тут же их забыл, запамятовал, выбросил из головы прочь!
— Чистая..., — простонал Уигн.
— Рассказывай! — оборвал омоньер перепуганного до усрачки сервиента.
За спиной равномерно защелкали костяшки, что капельки в водных часах. Кап-кап... Кап-кап... утекает вода, утекает время...
Уигн мысленно, в яви духу не хватило и шелохнуться, осенил себя охранным крестом.
— Ну, значится, когда утопца из колодца вытащили, винтенар Коул и говорит...
Опять затык. Можно ли при омоньере повторять слова произнесенные сгоряча, но богохульные?
— Продолжай-продолжай, — явил великодушие Локли, верно угадав причину заминки. — Истина такова, какова она есть. Приукрашивать, значит лгать, искать выгоду, выгораживать... остальное на твое усмотрение.
Выгораживать? За себя бы ответить. Уигн вздохнул. Воля ваша. Пожелал перекреститься, но опять не посмел.
— Тогда винтенар Коул и говорит, теперь из-за утопца такая срань начнется, говно до Всевышнего долетит.
Локли кивнул — услышано!
— А почему он решил, что... человек мертв? — уточнил Солано.
Уигн уловил легкую заминку в голосе. Очевидно, омоньер хотел назвать пленника по имени, но не назвал.
ˮВон оно как оборачивается! И имени его знать не положено! Мятежника проклятого!ˮ — совсем скис сервиент. Ноги ослабели и, ссать хотелось, не утерпеть!
— Не подскажешь что это?
В руках Локли держал мягкую, отожженную проволоку, унизанную острыми шипиками. Внешне напоминало метелку с несколькими десятками наконечников.
— Волчья колючка, мейстер, — одними губами произнес Уигн. — Так прозывается.
— А для чего? — взгляд Локли не на собеседника, а ему за спину.
Легкий шорох. Уигн инстинктивно оглянулся. Фра Лукко! Слишком близко!
— Для дознания. Вводят в член. Потом вытаскивают...
— Так ты знаком с её действием? Видел? И как?
У сервиента сбилось дыхание. Проклятые ноги отказывались держать. Под левой коленкой задергалась жила. Мелко-мелко. Замокрело в брэ. Немного.
— Тебе дурно? — спросил Локли. — Присядешь?
Голос! Голос заслушаешься! Само участие, сострадание, забота!
Уигн с радостью бы примостил куда-нибудь свою задницу, но единственный стул в помещении — пыточный. А уж туда он успеет! Спаси и сохрани Всевышний, раба твоего! В глубине сознания перепуганного сервиента промелькнула безжалостное сомнение. А есть ли на свете способное спасти или оградить от Воронья?
На предложение храмовника Уигн помотал головой. Хриплое ,,благодарствуюˮ так и не выползло из глотки.
— Мейстер Локли интересуется, видел ли ты, как ей пользуются? — растолковал Солано заданный сервиенту вопрос.
— Один... Два раза... Давно. В прошлом годе. На Святого Мартина. Когда..., — Уигн вдруг почувствовал некое вдохновение. Ощущение легкости. Чем больше говорит, тем спокойней становится. Не так сухо в горле, перестают дрожать колени. Он даже немного распрямился в спине. — Тока не мужика допрашивали, а бабу...
Уигн уже собирался поведать о присутствии на допросе Ведьмы из Буркха. Ох, и краля! А когда её....
— Должно быть очень больно? — перебил Локли порыв сервиента рассказывать.
— Аж наизнанку выворачиваются, — признался Уигн.
— Ты не пояснил, почему винтенар решил, что человек мертв, — вернулся к разговору Солано.
На этот раз Уигн ответствовал без заминки.
— Так утопец посинел и пена у него изо рта шла.
— Посинел?
— Ну... как..., — Уилн честно попробовал найти подходящее сравнение.
— За инструментом совсем не следят, — Локли показал сервиенту клещи. К стальной скуле прилип человеческий ноготь. Черный с кусочками порченой плоти.
В голове сразу сделалось пусто. Уигн сбился. Но молчать ему не позволили.
— Дальше что?
За спиной перестук костяшек, но сердце колотиться еще быстрей.
— Марек, сервиент из нашего развода, он с побережья. Рыбак словом, — полилось из Уигни. — У них с детства приучают утопцев спасать.
— А разве не в воле Всевышнего даровать жизнь и смерть? — последовала каверза Локли.
Тут уж Уигн нашелся быстро.
— Само собой в Воле Небесной забрать жизнь или оставить. Тока ведь не зря же лекаря существуют. Стало быть способствуют Божьему промыслу.
Локли одобрил услышанное, щелкнув пальцами — Молодец!
— Продолжай! — торопит мейстер Солано.
— Он значит, рот утопцу кордом отворотил...
— Кордом? Зачем?
— Зубы стиснулись. Вот и ковырнул, язык поддел и наружу вытащил. А я помог утопца Мареку на колено животом положить, — старался рассказывать Уигн.
По неосторожности или специально брякнула пила для костей. В голове Уигн сразу гул как с похмелья. От которого полдня в лежку.
— И что потом? Положил беглеца на колено, — помог собраться с мыслями храмовник.
— А потом Марек вдарил утопца по спине, — уже не торопился как прежде Уигн. — Раза три приложился. Крепко. Коул ему замечание сделал. Отобьешь чего или хребет сломаешь. Благородный никак, не шваль базарная. А Марек винтенара послал по-своему...
— Odjebi (отеб...сь) или Ajd u kurac (пошел на х...й)?
— Во-во, — согласился Уигн, но не уточнил вариант. — А как только Марек приложил утопца, вода у того изо рта хлынула. Вода и кровь маленько. И сблеванул чуток. Но не задышал.
— А кто помогал Мареку?
— Никто. Что делать не знаем. Мешаться только. Сам управился.
— А винтенар?
Уилн раскрыл рот, но долго соображал с продолжением.
— Мы договорились, с тобой. Правду! — напомнил мейстер Локли.
Храмовник хрустнул пальцами разминая суставы, растирая фаланги. Он готовился к трудной, кропотливой и главное долгой и плодотворной работе. Работе, которая не может быть безрезультативной. Не-мо-жет!
— Он это... ну сказал...
ˮПрости Коул,ˮ — искренне раскаялся Уигн.
— ...поздно, дескать, душа его Уэкуфу* досталось!
— Ты смотри! Винтенар у них не простой парень-то! С приграничья...
— Пять лет оттянул, — Уигн попытался загладить вину перед товарищем. Вложил получается старого приятеля.
— И потому винтенар?
— По выслуге, — пояснил сервиент.
— Где служил?
— В Майгаре.
— А чего же он на второй срок не остался? Еще пять и в сотниках*.
Уигн не очень понимал, как относится к делу, по которому его маринуют в пыточной, послужной список Коула, но предпочел рассказывать все, что знает.
— По ранению. У него на бочине, — сервиент указал на себе где именно, — шрамина. Смотреть страхотно.
— Разберемся с твоим винтенаром, — остановил отступление от темы омоньер. — Потом что?
ˮПрости Коул, не хотел я,ˮ — опять повинился Уигн.
— Продолжай.
И снова за спиной шорох. Голова Уигна дернулась повернуться. Фра Лукко отступил. Не на много, на шаг. И то полегче. Тяжесть в груди отпустила.
— Марек утопца на землю скинул. Голову ему задрал и стал вдыхивать в рот из себя воздух. Думали, действительно все, не отойдет, — и счел обязательным добавить. — Всевышний миловал.
Хоть так прикрыть винтенара. В действительности Коул снова упомянул Уэкуфу.
Уигн насмелился вытереть пот со лба. Ей-ей что у отца на покосе. Вые...ся!
— Как думаешь, почему тот человек поступил так?
— Вас испугался, — железно уверен Уигн.
