Гейнс присел, закрыл рукой глаза всхлипнувшему воину.
— Считай, договорились. Я быстро. — Гейнс добил и поднялся с колена. — Не знаю про иные места, а у нас так. Дедами заведено, отцами не отринуто, то и нам переиначивать не след.
Обойдя побоище, подобрал королевский знак. Поймал лошадь и подвел к Эериху.
— Если не далеко, я пешком, — предложил Эерих. В том состоянии, в котором он прибывал после схватки, и через полено не перешагнуть, не то, что в седло влезть.
— Под баннеролью пешими не ходят, — напомнил Гейнс королевский рескрипт.
Бастард с сомнением поглядел на лошадь.
— Тогда подержи, — попросил он.
— Я одну подержал, троих сынов мне родила, — отказал ему Гейнс. — Давай сам, коли в риаги метил.
Эерих зло уставился на воина.
— Я тебе не кума в гляделки играться, — не впечатлен он ,,испепелениемˮ.
Эерих вложил в единый рывок остатки сил, боль и крик. Ткнулся головой в гриву лошади не сверзнуться на землю.
— А вы как хотели, мессир, — перешел на уважительный тон Гейнс. — Лечь оно проще простого. Вот подняться то да!
Гейнс трусил впереди показывая дорогу. Эерих позади, чувствуя отбитыми внутренностями каждый шаг лошади. А уж как по мостку копыта задробили, до зубовного скрежета пробрало!
За оградами черных от дождя и времени домиков мычала и блеяла живность, охотно брехали собаки, беспокоились люди. Ребятня, переборов страх, лезла повыше на заборы, крыши сараев, сеновалы, рассмотреть конных. Про схватку в деревне уже прослышаны и из ворот, то там, то здесь, выезжали телеги, вывозить покойников. Возницы, кто попроще, ломали шапки, кланялись, здоровались. Кто понахальней смотрели в сторону. Разминулись, не увиделись.
Шинок на другом конце Мшеца. Никогда еще расстояние в милю не казалось Эериху столь дальним путешествием. Во дворе все просто. Сараюшка, навес, коновязь. Бочка с водой поить лошадей и умываться.
Если кто и сиживал в шинке за кружкой пива и разговорами, то поспешили убраться. Какое пиво и какой разговор, если лязг железа на всю округу, мертвые по улице лежат, а раненные и вооруженные под королевским стягом на постой прибыли. Присмотреться надобно. Присматривались через забор, да прислугу пытали расспросами.
Шинкарь определил Эериха в узкую комнату с единственной мебелью — кроватью. Окна нет. Под потолком отдушина, куда проникает свет и свежий воздух. В холода отдушину затыкали, и помещение напоминало склеп. Последнее пристанище неудачников.
Устроились быстро, и Гейнс посоветовал Эериху.
— Лекаря бы надо, — посоветовал мечник.
— Лекарю платить положено, — ответил Эерих. Деньгами с покойников он брезговал.
Удивление воина неподдельно, но слов произнесено не много.
— Терпеть придется.
— Угу, — согласился Эерих.
Гейнс оказался опытным воякой. Не особо церемонясь, эдакий пустяк! вправил Эериху плечевой вывих. Подождал пока тот престанет эмоционально и выразительно мыкать, хыкать и бодать спинку кровати. Спокойно выслушал цветастое мнение бастард о его костоправстве.
— Зато бесплатно, — утешил страдальца воин и продолжил осмотр. — Ребра целы. Бок... печенка вроде не лопнула...
— А лопнула бы?
— Попам за отпевание причитается. Да и за помин души не плохо бы. Тут хватит, — Гейнс хлопнул по собранной мошне. — С пальцем ловко управился, но кость острая. Мясом не затянет. По сустав ампутировать надо, — закончил самовольный лекарь с таким видом, словно говорил не о Эерихе, а о ком-то постороннем. Впрочем, а чего от него требовать, ведь это не его месили бывшие спарсы!
— Поможешь.
Эерих вытащил здоровой рукой нож.
— Эко ты быстрый какой, — остановил его Гейнс.
— А чего телиться? — духарился бастард.
— Дык и спешка не надобна, — забрал нож мечник.
Эерих с облегчением уступил инициативу. Гейнс деловито разостлал чистую тряпицу... бывшую когда-то чистой. Разбадяжил в вине смоляную каплю из маленького флакончика. Запахло дегтем, но капля явно не деготь. Достал нитку с иголкой.
— Макай! — приказал Гейнс бастарду.
—???
— Ну, не хер же. Откусыш макай.
Бастард сунул мизинец в раствор. Закряхтел, зажмурился, напрягся до ломоты. До жопы пробрало!
— Ровней держи!
Помогая правой, Эерих зафиксировал поврежденную руку на весу.
— Мы мигом! — пообещал Гейнс.
Он стянул кожу от торчащей сахарным осколком кости и самым кончиком ножа рассек мышцы и связки.
— Морду-то не вороти! Кусал, не ойкнул, а тут чисто девка в стогу не валяная.
Орудовал Гейнс ловко. Уже почти отделив сустав, сменил наклон рассечения, выкроив лоскут кожи.
— Макай!
Бастард послушно сунул укороченный мизинец в раствор. Скрипнул зубами. Гейнс буркнул, что-то вроде — не баба, не рожаешь!
Самозваный лекарь, закрыв сустав лоскутом кожи, оформил культю и принялся шить, спрашивая Эериха о чем-то пустом. Бастард невнятно отвечал. Что-то. Смысла никакого, но диалог устраивал обеих. Один ,,заговаривалˮ боль пациенту, второй отвлекался от нее, не завизжать.
Стяжки наложены, нитка обрезана, результат полевой народной хирургии осмотрен и одобрен.
— Не уссался? — настроение у Гейнса не самое паршивое.
Бастард возмущенно выпучил глаза. Кого спросил!!!?
— Вот и ладненько, — похвалил терпеливого пациента Гейнс. — На сегодня хватит, — он потрепал Эериха по плечу. — Ложитесь-ка мессир отдыхать, а я пойду с попом перетолкую о скорбях ратных.
Оглушив себя тремя пинтами дешевого вердеша, Эерих завалился спать. Не уснул. Болели раны, кипела обида, обжигала злость. Крутенько жизнь закладывала повороты. Жил, не о чем таком не тужил, тянул службу в винтенарах. Годик-другой и сотник, а то глядишь и в миллинары* поднялся бы. Нет, отправился на границу. Путь известный, пройденный многими. Кем до половины, кем до конца. Умереть на ветеранском пенсионе неплохая перспектива! Но его назначили в риаги. Что щенка в воду бросили. Старайся, выплывешь! Сомнительно, что король имел персональную претензию к нему. В мятеже не участвовал, с интриганами-родственниками связей порочащих не поддерживал, никому из обитателей Пфальца дорогу не переходил. Однако его взяли и макнули в риаги, как шкоду в дерьмо. Любуйтесь, Эерих Великий Бастард! А на поверку, прав эрл, наживка и всего-то!
От таких мыслей на душе гадко. Не встревал ведь и не стремился встревать во всякие свары. А тут сразу главное действующее лицо! Хорошо жив остался. Радоваться? Не рано ли? А как выкрутиться? Знать бы как! В свете последних событий, закончить жизнь, проливая кровь за чужие выгоды, не желалось. А желалось проливать только за собственные. Пускай и не великие, но именно свои. Танство устроит. Пускай в глухомани, по соседству с болотом и лягушками. Ну и с Марчем не забыть разобраться, с чьей подачи его сегодня трепали, что медведь барбоску. Да еще щедрость явил. Эерих вспомнил про десять грот. Милостыню собирать разрешил, благодетель.
Ночь короталась не сном — думами. Важными. А какие из них важней? С чего начинать, когда нет ничего? А появится? Те же деньги. Щитовая соберется. Не проскользнет ли скромное богатство песком между пальцев?
Эерих потер виски. Одуревшая голова напоминала грохочущий бубен. Первое, правильно использовать присланных нести Щитовую Службу. А пришлют ему лишних в септах. Тех, кого в ротах ставят за двенадцатую линию. Тех, кому до конца дней прозябать в десятых и двадцатых очередниках в семье. Они не наследники, им не отломится за старшими. Удачная женитьба тоже не грозит. Все перспективные невесты давно сговорены и не за ними. Кроме людей у него будут деньги. Обещанные Марчем пять тысяч грот. На краткий срок он и при деньгах и при людях. Остается их толково применить, пустить в рост. В Швальбе развернуться ему не позволят, не стоит и рыпаться. Потому точка приложения сил должна находиться вне туата и конечно должна окупить затраты. Обычный грабеж закончится виселицей. Причем эрл Марч сам его изловит, или выкупит у служивых. Отдадут за недорого. Значит к деньгам и людям, потребен союзник и стоящее дело. Какое дело? И кто союзник? Кто вопрос важный. Первостепенный! Экрут отпадает. У него полно денег и наверняка полно прожектов под собственные деньги. Зачем ему с кем-то связываться? Пустоглазый? Вряд ли он пожелает знаться с бастардом. Дуанн? Младший Амаль в таком же незавидном положении, только не ублюдок. Хотя как сказать. Отличился в Хюльке! Элори? Нет ей веры! Хоть тресни, нет! И причин явных не назвать, и шибко дурного за ней не числится, а не лежит душа с ней сходится! А с бабами так, лучше себя не сильничать, проку не на понюх. Осталась Медани? Если слухи об её связях с Соломенным Венцом верны... с ней можно попробовать. Но что ей предложить? За пустяшное не возьмется. Пачкаться, так не в ложке говна, воровать так не фальшивый грот.
Утро. Помутнел свет, бойкая птичка сунулась в отдушину, не осмеливаясь влететь. На полу крошки. Много. Чирикнув, с сожалением улетела.
Из пены сомнений... Из тумана терзаний... Из штормов отчаяния... Из глубин безнадеги... Искушающая... Соблазнительная... Дразнящая... Великолепная... Она настолько хороша, хочется кинуться осуществить немедленно! Чтобы уже завтра пожинать плоды трудов своих. В такие минуты на второй план отступают трудности, риски кажутся мизерными, а удача стоит под седлом, нестись быстрее ветра. Как здесь не потерять голову?
Наверное, потому что накануне, Эерих голову действительно едва не потерял, он подошел к своей придумке строго и расчетливо. Не позволял себе сбиваться на счастливый придых. Идея была им рассмотрена со всей тщательностью ценителя шахмат. Ходы атак и обороны проанализированы, отмечены лучшие, взяты на заметку допустимые, плохие безоговорочно отринуты. Права на ошибку ему не предоставлено. Промахнется... С риагством еще выкрутился. Здесь же однозначно и безоговорочно — конец!
Эерих долго сидел на кровати, ежась от холода и кутаясь в куцее одеялишко. В сухом остатке ночной бессонницы — жажда! Жажда действовать!
13. Гейб. Туат Бахайя.
Гейб старый город. Зажиточный и уютный. В нем обжит и ухожен каждый фут и ярд. Милые беленые фахверки подглядывают на улицы сквозь зелень плюща. В окнах, повсеместно, вощеная бумага, где достаток — бычий пузырь, а то и стекло. Обилие лавок и лавочек, на каждом и всяком углу лоточник. На торжищах, особенно на Купцовой Губе, продают все, что продается или считается возможным продать. От швейных иголок до дорогих тканей и причудливых морских раковин помнящих шум прибоя. Много оружие. Завалящего, плохонького, хорошего, отличного, разного... Местной ковки для среднего дохода и редкие экземпляры из-за Пролива, любителям пустить пыль в глаза. Кое-где (если знаешь где!) приторговывают антикварным булатом. Полно украшений. Не всякая мистресс откажет себе в приобретении красивой безделицы. Выложит и пятьдесят грот, и сто, и больше. Юные лэйт падки до колечек, что сороки до блескушек! Для них драгоценных фитюлек — россыпи! Избыток посуды, своей и привозной. Тонкий фарфор утолить тщеславие благородных и знатных; расписной фаянс потрафить вкусам обывателей, мол и мы не хуже живем; грубая гончарка гожая лишь на крестьянский стол. Одежда в невообразимом выборе расцветок и фасонов. Гаммуры, котарди, марлотты, сюрко, На торжества, на праздник, на повседневную носку. Еды полно! Ешь — не тресни! Поджаристые булки, лепешки с медом, сыром, зеленью и прочей начинкой. Кренделя с корицей, сахаром, с не пойми чем, но вкусным! Колбасы! Кровяные! С гречневой кашей, с ливером, с салом! Копченые! С дымком вишни, каштана, груши, дуба, ольхи! Фаршированная требуха! Желудки с картошкой, шкварками и печенью. Осердие с орехами и пряностями. Ветчины более десяти видов! С можжевельником, с чесноком, с тмином, копченой без дыма на сажи от дров. Птица! Гуси, утки, куры, фазаны! Мясо! Вырезка телячья, ребра свиные, филе говяжье, кабанина, медвежатина! Промыслового зверя, в лесу или степи, какой имеется, бьют, разделывают и на торг волокут! А рыбы! Озерная из Геле-моря! Речная из Плейсы и Гривца! Морская из Пролива! Горы! От карася сорного до севрюги и осетра. А поискать хорошенько, угорь-змею отведаешь, что не при всяком королевском дворе к столу подают!
На городских улицах в любой час многолюдно. Кто пехом, кто в повозке, кто верхом правит. Несут, везут, доставляют. Дело пытают и от дела лытают. Среди людской круговерти выделяются оружием и воинской справой сервиенты. Рослые, мордастые, серьезные — не подступись! И уж не с кем не спутаешь шлюх. Их атрибут — красные колпаки видны из далека. Путешественник и искатель приключений Дэмиен Сарт, побывавший в Гейбе век назад, из многих впечатлений от пребывания в городе, оставил и такое.
ˮ...Шлюхи здесь дешевы, задиристы и весьма умелы. Пробираясь от Ратушной площади до Собачьего Выгона, а это ярдов сто пятьдесят пути, мне двадцать раз предложили свои услуги обитательницы многочисленных Голубятен*. Выбор великий! От сопливой десятилетней замарашки до почтенной старухи восьмидесяти лет...ˮ.
Другой любитель перемены мест, Веспиан, сколь знаменитый философ столь и знаменитый выжига, сравнил служительниц со спелой малиной. ˮГлазу понятно, где изобилие лакомого.ˮ
Обидно, но ни один из упомянутых путешественников не удостоил своим капризным внимание Палатин — богатейший городской квартал, где ,, улицы мощены мрамором, стены из сандала и палисандра и крыши крыты не свинцом, а серебром.ˮ Очевидно, для них подобное обыденно или наличествует здоровая аллергия на вранье. Не заинтересовал авторов и Дворец Нобилей. В Гейбе уж и старожилы не помнили от фамилии ли местного тана или от высокой должности произошло прозвание хором. Само здание пряталось от уличной суеты за величественным портиком, а два десятка ступеней и полсотни беломраморные колонны которого, что фильтр процеживали посетителей. Во дворце странноприимный дом, бордель и долговая тюрьма под одной крышей. И никому не тесно!
Остался без должного внимания и Мост Вздохов. Оно и понятно, таких мостов, мостиков и мосточков в городах по два-три! У каждого своя занимательная и поучительная история про неразделенную любовь и разбитые сердца. Высокая трагедия человеческих судеб завершалась прощальным шагом с высоты моста. Но все же, отличие от прочих было и не малое. Дело не в размерах, ажурности кованных перил, в дикости рож гранитных горгулий или форме конструкции. Мост Вздохов нависал не над рвом, рекой или ручьем, а над Конюшенным спуском, отдаленно.... отдаленно напоминавшим набегающую волну. Возможно, улица когда-то и была рекой, но теперь здесь скопище скобяных и шорных лавок и на удивление... никаких конюшен.
Не заикнулись хронисты собственных скитаний и о древнем амфитеатре, напоминавшем большущее ухо. Руины у горожан Ухом и прозывались. В старину сказывают здесь устраивали побоища между людьми, травили зверьем приговоренных к смерти, разводили костры публично сжигая ведьм. Похоже, с той замечательной поры удальцы бездоспешного, одоспешенного и конного боя извелись, зверье в лесах и горах выловили, ведьмы вняли увещеваниям и отказались от рискованного ремесла. (Последнее сомнительно, мужья и отцы тому порукой!) Теперь Ухо место заброшенное и сорное, к которому присматривается местный клир, хапнуть под монастырь. И давно бы хапнул, но куда девать местных нищих и бродяг коим амфитеатр служит последним пристанищем... Предпоследним. Последнее давно вынесли за городские стены. Живым тесно!
