Костерок сладился быстро. Водица в котелке вскипела. И вскоре к сырости и прохладе примешивался густой запах каши. Хан ел через ложку.
— Не голоден что ли? Или не нравится? — недовольна маркитантка. Стряпуха по правде она не важнецкая, но кому рожу воротить-то? — Сама бы крольчатины отведал, но не заработали.
После еды и мытья посуды, Аннис толи подобрев, толи осознав, Кензи не угомониться подглядывать за мужиком, полезла в сундук с жалобными причитаниями.
— Одно разорение... Последнее сыми да отдай!...
Открыла нехитрую защелку, на честного человека рассчитанную, сунулась в нутро, пахнущее полынью.
— Оденем тебя чин по чину. Чтобы мужественностью не блестел.
— В берестянку положи, на хранение, — прыснула Кензи.
— Ох, получишь ты у меня, девка! Ох, схлопочешь! — погрозила Аннис.
Вытащила несколько свертков. Любовно отложила в сторонку. Нужное глубже схоронено. Богатство невелико, не спутаешь что и где лежит.
— Эти подойдут, пожалуй, — протянула она штаны Хану.
— В них же Курт помер? — брезгливо зашипела Кензи. — Ты хотела на тряпки пустить.
— Курт помер, ему, стало быть, не пригодятся. А вот нашему герою в самую пору.
— Ему? Он в два раза худей Курта.
— Ничего, не выпадет. Веревкой подвяжем и нормально. Так походит, а после подошью.
Нашлась Хану и рубаха. Почти новая.
— Не считая заплат. Заплаты старые, — пошутила Аннис.
Хан над шуточкой хмыкнул.
— Ну, во! А то сидишь букой. Что ты, что дрючок вон тот в кустах. Рассказал бы про себя. Откуда сам, про женку, детишек. Как в таком виде оказался? Черного Олуза повесили, так может еще какой шалапут завелся, — любопытничала, торопилась спрашивать Аннис.
На все её вопросы Хан промолчал. Ему нечего ответить. Даже при всем желании. Прошлого он не помнил... Не помнил себя в своем прошлом. А те крохи памяти, что остались... Что ему с тех крох?
Костерок догорал. Ночь выспела темнотой. Тонким блином мутнела луна. Ручей невесело журчал под бережком. Упоительно тихо...
Утолклись спать. Пошел дождь и потому теснились в фургоне. Кензи определили на лавку.
— Твердо на ней! — жаловалась Кензи. — И тесно!
— Задницу наешь, мягче будет, — отмахнулась от капризов ученицы Аннис. — А тесно, шуруй на улицу.
Ага! Сейчас! Нашла дурочку! В фургоне много теплей, от специально нагретых на костре каменюк. Не каплет. И не страшно. А на улице! В траве шелестит, у ручья плещется, в близкой сторонке хрустит сучьями, птиц не слышно.... Если только филин ухнет.... Примета нехорошая.... Где ночная птица ухает, там девица чистоту потеряла.
Аннис и Хану место на дне фургона. Маркитанка долго крутилась, прилеживалась, пристраивалась. Хан как лег на спину так и замер.
— Вода в головах, — напомнила ему лекарка. — Не спутай!
Утихает возня, ровняется дыхание, убаюкивается тишиной слух, теряет остроту. Весь мир — колыбель.
Ночью Кензи проснулась от шума.
— Ты чего это удумал, а? — тревожилась Аннис.
Хана бил озноб. Он клацал зубами. Лежал, вцепившись в подосланную вместо матраца тряпку.
— Захворал что ли? Говорила, не торчи под дождем.
Аннис привычно пощупала лоб Хану.
— Негорячий.
— Может тиф? — лезет поучаствовать Кензи.
— Тьфу на тебя? Скажешь такое. Какой тиф.
Нашарив руку Хана, посчитала пульс.
— Чисто хвост овечий. Мотыляется счету нет.
Дотянулась до воды.
— Вот еще забота, — ворчала Аннис. Сунула кружку. Вода пролилась. Хан не сделал ни глотка.
— Свет зажечь? — подхватывается девушка.
— Вот еще. Свечу портить!
— Делать что будем?
— Да уж известно что...
Аннис решительно содрала с Хана рубаху и сдернула штаны. Сама разделась до нательной туники.
Девушка понимающе фыркнула.
— Дура ты еще. Мужику иной раз не это надо. Тепла нашего. Бабьего, — вразумляла маркитантка. — Его не от хвори бьет. Внутри что-то.... Душа колотится. Может он с горя великого такой...
Аннис легла к Хану, прижалась поплотней, закинула его руку на себя, крепко обняла.
— Ну-ну, успокаивайся! Все образуется. Жизнь она беды горькие переборет. Водой что святой слезой омоет, — напевала-баюкала Аннис. — Ночка пройдет, день придет. День придет и дела будут. Закрутят-завертят, завертят-замутят дела-заботы. А в заботах напасти наши пропадут-сгинут...
Любопытная девушка все ждала, когда они завозятся, задышат часто, запыхтят. Наставница начнет мыкать, выгибаться и задыхаясь приговаривать — ох, родненький!
Жизнь она цинична в своей простой правде. Ничего не скрывает. И не очень стесняется показать лишнего. Не подгадывает ни к сроку, ни к уму, ни к пониманию. Хочешь — смотри, хочешь — слушай. Хватит ,,тямыˮ сообразишь, а сообразив, перестанешь по-дурацки хихикать и смущаться.
Кензи ошиблась. Аннис оказалась права. Хан скоро успокоился. Озноб прекратился и он уснул. Уснула и Аннис, прижавшись щекой к плечу и обняв. Спала так, будто заслонилась от мира надежной непробиваемой стеной.
— Муж и жена, — вздохнула Кензи. Ей скоро шестнадцать и на душе, особенно по ночам, беспокойно и маятно.
Шумел дождь, барабанил по тенту. Громко хрупал травой мерин. Люди спали....
...Деро и с ним троих бриган накрыли сразу за леском. Лучники сбили их из седел в два захода.
Лежа в луже, загребая в жмени жидкую грязь, Деро безуспешно пытался подняться.
— Ишь ты! Живехонек благородие! — склонился над ни крепкий латник. — И стрела его не взяла. Жаль не Дуанн. За него риаг Кифф денег сулился отвалить. И эрл Вильм тоже!
— Я... тебя..., — Деро пробулькал угрозу забитым кровью горлом.
— А ну, кто первей?!
Мужик дернул голову Деро кверху и набок. Вогнал шабер за ухо. Так в его родной деревне забивали скот. Не все. Кто умел. Он умел.
Угасающее сознание открыло сквайру, что же было странным в том человеке на камне. Но кому открытие могло пригодиться? Сквайру Деро точно нет.
5. Кэффа, столица Асгейрра.
Король не любил путешествовать в карете и всячески таких путешествий избегал.
— Пусть видят, Гильф Второй, еще в состоянии удержаться на кобыле, — обычно шутил он и хохотал над двусмысленностью громче остальных.
Считалось уместным поддержать шутку коротким фырканьем, усиливая неоднозначность фразы. Толи удовлетворенные ,,кобылыˮ фыркают, толи подданные по достоинству оценили веселый настрой короля.
С Плешивых Холмов вид столицы мерзопакостный. Напоминает закопченный прохудившийся котел с варевом. Из дырявого бока ,,подтекалиˮ предместья — невзрачные домишки и усадебки, в кривых квадратах заборов, пустотах огородов, зигзагах и кривулинах улочек. По-над городскими стенами с разностью высот торчат ,,ребраˮ башенок, башен, турнеллей, ,,мосолˮ Великой Дуры (т.е. обсерватории), острые шпили храма Восшествия Господа на Небесный Порог. Серой шапкой пенятся крутые крыши Пфальца. Обозначая кварталы Губари и Вайда, плавают множества множеств луковок церквей и церквушек. За ними выглядывает Фрисс — цитадель храмовников. С какой стороны не посмотри котел и есть! Кипят людские страсти, доходят души и судьбы. А подует северо-западный ветер, разгоняя наваристую вонь дубилен, кожевен и скотобоен! Нос затыкай! Куда там новомодному средству от насморка.*
К Кэффе, королевский кортеж тащился по единственно мало-мальски пригодной для проезда по такой погоде дороге. Три века назад, вбитый в дорожное плотно крупный галечник не поддавался влаге, но уже не везде. Ушлые крестьяне растаскивали камень на хозяйственные нужды. И от того повсюду оспины глиняных луж. Расхитителей предупреждали, секли и случалось вешали. Впрочем висельников хватало и без них. Если в Кайона, считай, никого из мятежников особо не тронули, то в Асгейрре закон постарался наверстать упущенное. Сотни добровольцев-мятежников украсили собой столичный и окрестные пейзажи. Проезжая мимо одной из виселиц, Гильф в приветствии вскинул руку. Длань дающая и длань карающая. Забыли сучьи дети?
С галерей и стен свисают полотнища королевских и городских стягов, а между ними большие тележные колеса, обвешанные усекновенными конечностями. Не у всех мятежников закон отобрал жизнь, у малой части частью малой и довольствовался: рукой по локоть или ногой по колено.
На башнях герольды дружно дунули в медь приветствие — Славен край в державной длани! А-то не славен!?
Под копытами уставших лошадей загромыхал мост через ров. Под мостом из черной глади мусорных вод, торчат срезы столбов и макушки утопленников. За смуту карали по-разному. Не гнушались и утоплением.
Кортеж втянулся в сумрачный тоннель въезда. Чадили факела, роняя смоляные капли на влажных камень мостовой. До головной боли звонко цоколи копыта. Мгновения сумрака и вот уже площадь.
По периметру редкая линия сервиентов. Бедняги промокли до нитки, но держались браво. Пики торчком вверх, грудь вперед и навыкат. Ноги твердо на ширине плеч. На мордах суровое спокойствие, внушать подданным уверенность в незыблемости правопорядка, мироустроения и законности.
С площади повернули обычным и наезженным путем в хитросплетение улочек и переулков. Впереди едущие хабилары* в пурпуре королевских цветов, разгоняли зевак, оглашая улицы дурным криком врастяг.
— Божиииююю Милостииииюююю, сир Гильф Второоооййй! Божиииююю милостиииююю....
Народ приветствовал короля. Народ махал королю. Народ кланялся королю. Народ плевал вслед королю. Народ поминал короля всуе непотребными словами. Народ судачил о короле. Народ по своему любил короля и ненавидел. Многие ли из земных правителей могут похвастаться тем же? Если подданные не сложили о тебе и пары анекдотов...
...— Что больше всего украшает короля? Корона или уд*?
— Конечно уд!
— А зачем он ему на лбу!?...
... и не спели нескольких непотребных куплетов...
...Наш король с зарею встал,
Во рту волос щекотал!
Не с усов не с бороды,
Рыжий! С милкиной манды!...
...ты никчемный король!
Омоньер Солано держался от Гильфа по левую руку, но позади, под локотком, внимательно осматривая крыши. Старания хабиларов, как всякие титанические усилия по поддержанию порядка и безопасности, тщетны. Достаточно спрятать на крыше Зала Гильдий и за пинакль на церкви Великомученика Прова по лучнику.... По доброму лучнику. В памяти омоньера всплыло сожаления Дуанна о паршивых стрелках из Хюлька. Только чудо спасло жизнь королю. Не окажись стрелок паршивым.... Пожалуй, троица хороших лучников запросто бы решили дело в пользу престолонаследника. Безо всякого мятежа, разорения городов, разрушения замков и кровопролитных битв. Если бы только мятеж не являлся тайным детищем храмовников и самого короля.
Удобное место для стрелков Солано, на всякий случай, постарался запомнить.
На Старогривной плотная толпа, не пробиться. Не протаранить и лансерами. Если только пустить спарсу Карла Инчи. Но ведь это королевские подданные! Налогоплательщики и в случае беды ополчение. Хреновастенькое, но ополчение!
— Что? В городе разразилась эпидемия желтухи? — недоволен Гильф. Рана беспокоит и хочется поскорее добраться до места.
— Они жаждут видеть своего короля, сир!
— Как же! Жаждут убедиться, не сдох ли я! — не столь наивен Гильф. Он помахал толпе рукой. — Видите? Нет? Жив!
Народ свистит, вопит, кидает шапки вверх.
— Сир, вы не справедливы! — вдохновлен подданный зрелищем народного ликования.
Лизать королевский зад невозбранно и похвально. Не зря Херцл, королевский шут, утверждал, путь к высотам власти, легче пролизать, чем прорубить.
— Скажите лучше как проехать! Меня ждет уйма дел и треклятый канцлер! — проявил нетерпение к задержке Гильф.
В противостоянии короля и народа, выиграл король. Хабилары постарались расчистить проезд испытанным способом. Пинкам, тычкам и руганью. Кого-то опрокинули в грязь, кого-то наградили синяком. Тележку зеленщика разбили в хлам. Толстую бабу вытянули вдоль хребта плетью. Та взвыла — вороны с церкви взлетели! Как бы сложилось дальше неведомо, но стоило объявиться волчатнику и все срочности отпали, а раны забыты.
— На псарни! — пожелал король, игнорируя нытье подоспевшего лекаря.
— Сир, вам необходимо отдохнуть. Вы себя не бережете.
— Беречь короля, забота окружающих, — не слышит умных советов Гильф.
Совершив крюк, въехали в королевские псарни величаемые столичным людом Палатами Заседаний. Такой же пустой лай с утра до ночи. И толку столько же!
— Сюда, сир, — показывал путь Дегро. — Направо, сир!
Волчатник оброщ как каторжник и могуч, что вековая листвяжина.
Несколько переходов. В вольере натаскивали мастиффов. На человека. Впрочем, от него осталась только груда растерзанного красного мяса. Псы таскали кишки по земле, крупный кобель спокойно отгрызал со ступни пальцы.
— Как того? — Гильф указал на красномордого.
— Смалько, сир, — ответил волчатник. — Но вон тот, в дальнем краю не в пример лучше. Ярый! Так и кличем!
Распахнулись двери. Светлое теплое помещение. Чистое и ухоженное. Женщина, лежала на охапке свежей соломы и кормила щенков аланта грудью. Двое слепышей, довольно таки крупных для своего возраста, с удовольствием тянули человеческое молоко.
При виде Гильфа кормилица забеспокоилась встать и приветствовать высокого сюзерена. Она покраснела, словно её застали за чем-то постыдным.
—Лежи! — дозволил король, поочередно принимая щенков. — Хорошо берут?
— Да, сир.
Гильф рассмотрел попискивающие комочки.
— Молока хватает?
— Хватает, сир.
— Я сам знаю кто я.
Король потрогал кормилицу за грудь. Пальцы жестко прошлись по соскам, увлажнившихся молоком. Вернул пискунов на кормление.
— Продолжай.
Сам заглянул в корзину. Дожидаясь очереди, барахтались и возились щенки.
— Три кобелька и две сучки, — доложил волчатник.
Король принимал щенков одного за другим. Вертел рассматривая, дул в морды.
— Этого можешь не кормить, — разочаровался Гильф в одном из помета.
Щенок меньше остальных и не достаточно подвижен.
— Не видишь, он слаб? — ворчал король на волчатника. Тот склонился в согласии.
От следующего Гильф тоже не пришел в восторг.
— Что за окрас? А уши? На задние лапы глянь!
Гильф отшвырнул щенка на пол. Слепыш тонко заскулил.
Волчатник собрал отбракованных щенков. Король выговорил ему напрасно. Все недостатки Дегро прекрасно видел. Но без воли сира? Хруст тонких шеек не побеспокоил монарха. Бездыханные тельца, Дегро зашвырнул в клетку с грейхаунду.
Визитом на псарни Гильф остался доволен. Настроение короля улучшилось, и он уже более терпеливо сносил задержки на пути к дворцу.
Королевский Пфальц подвергался перестройке всякий раз со сменой главного обитателя. Иногда изменения носили косметические преобразования, иногда устраивалось нечто кардинальное и грандиозное. Но воровали в обеих случаях. Тянули не по-божески! Правда и судили ворюг не дожидаясь Небесных кар. Головы рубили, что курям на кухне! Даже великому мэтру Реймзу, а чего уж говорить о тех, кто даром поскромней и родом пожиже? Свидорф, Кюлосс, Кайгн?
