Мэйв вывалился на улицу, жадно вдыхая и подставляя лицо под холодный ветерок. Немного полегчало. Пусть не уверенно, но юноша побрел в темноту. На свидание ему не хотелось, хотелось упасть в постель и продрыхнуть до утра.
Спавший сервиент облевался и его выкинули из питейни.
— Дома выспишься! — проорал Терри, помогавший вышибале.
Минуту назад едва тепленький сервиент довольно шустро поднялся с земли и устремился следом за Мэйвом Ланжем. Не догонять, но не упустить из виду.
Оставшаяся в шинке компания беспрепятственно гужбанила до утра. За них уплачено. А кем и за что, разве важно.
Гл. 16. Кэффа. Р-н Гайа.
Труды дня не отменяли забот вечера, а отложить их на завтра нельзя. Да и не умел омоньер Ордена Святого Храмна откладывать. Пока солнце не село крутись, трудись, успевай.
Солано поправил капюшон шапа и прибавил шагу. Он предпочел бы двигаться по грязи верхом. И проще, и чище, и быстрее. Но верховыми их троица привлечет излишнее внимание посторонних. На них и так пялились во все глаза. В Гайа храмовников не больно жаловали. Их, впрочем, не жаловали ни в одном из районов Кэффы. Но здесь особенно. После того, как Орден спалил квартал выходцев из Мольяка, голаджского пограничья с юашами. Редчайший случай, когда храмовники бесцеремонно вмешались в епархию церкви. Орден долго упрекали в жестокости, в попрании законов человечности и государства, взывали к королевской справедливости. В них только что не плевали — боялись! Королю тоже не понравилась деяние Ордена по искоренению адептов поклонения богини Мадж, но совершенно по другой причине. Гильфу ничего с того не перепало. С тех событий, без малого сорок лет минуло, храмовников горожане чуяли за милю, что хороший пес дурного хозяина. С тем отличием, что пес старается убежать, а жители приберегали камень за пазухой. Авось сгодиться.
— Спешить незачем, — ускорился мейстер Локли за омоньером. Обоих легко, не смотря на почтенный возраст, нагнал фра Киан. Знал, Солано не терпел, когда кто-то отставал или плелся в хвосте.
— Предпочту прибыть к месту на полчаса раньше. У хозяев останется меньше времени подготовиться.
— Вряд ли нас..., — Локли поскользнулся, но устоял на ногах, — ждут.
— Заблуждаешься. Кто стережет чужую тайну, понимает, рано или поздно за ней придут...
...Утрешний визит в Брюхо оставил у Солано неприятный осадок. Впустую потраченное время. Омоньер тешился слабой надеждой, задать несколько вопросов Эрду Свену. Локли честно предупреждал, пленник малость не в себе. Но, пожалуй, преуменьшил степень этой самой ,,малостиˮ. Ни искорки разума. По заверениям тюремных лекарей — временно. Но когда одного из медицинских светил попросили спуститься, наотрез отказался, сославшись на занятость. Припрятанной гаррафао* обеспечивал ему занятость до следующего утра.
Нудный спуск вниз. Невольный счет пролетов и ступеней. За каждым поворотом обязательная процедура. Кто? Куда? Проходите! Порой сервиенты, спрашивая, не открывали глаз и продолжали дремать. Явись к ним воскресший святой Фока и его бы спросили: Кто и куда?
Воздух сперт и затхл. Вдыхаешь миазмы мочи, экскрементов и копоть факелов. В горле, над кадыком, сладкий ком тошноты. Кто посещает Брюхо, мудро делает это натощак или хлебнув порцию вердеша. Однако на Дне более воздуха ощущаешь нехватку света! Солнечного, факельного, от свечи, от лучины, любого! Пусть бы и от банки со светляками. Но света ничтожно и любой, омоньер в их числе, старается вести себя потише. Ступать бесшумно, меньше разговаривать, не совершать резких движений. Словно это не королевская тюрьма, а вражеская территория.
В коридоре темень. Сиротливый светильник едва тлеет. Хлюпают лужи. Локли, проглядев, запнулся о выставленное, но не убранное ведро, опрокинул помои. Сослепу сервиент обругал мейстера, но рассмотрев храмовника, извелся в извинениях.
Выслушивая скупой рассказ Крысоеда, Солано понаблюдал за Свеном в специальный глазок. Пленник безучастно сидел за столом, глядя в пустую тарелку. Сколько длился рассказ, столько и сидел, вычленив себя из происходящего бездействием... безмыслием.
— Кормят? — спросил омоньер, опасаясь забывчивости здешней охраны.
Надо знать нравы Брюха. Здесь забыли не только кормить, поить и вершить приговор. Человека забывали. Навсегда.
— Как положено. Три раза. И сам есть и угощает, — Крысолов осклабился. — Раскладывает на три порции и съедает по очереди.
Крысоед похож на крысу (или Экрута!!!) и повадками и обликом. Большую. Костистую. Носатую. Хищную. У Солано нет-нет возникало желание потрогать Крысоеда за нос. Не маска ли? Уж больно велико сходство.
Скрытое наблюдение ничего омоньеру не принесло, и он приказал открыть камеру. Свен не повернул головы на шум движимых запоров и появлению множества посетителей. По выражению на бледном лице, он отсутствовал в темнице, пребывая в пределах посторонним не доступным.
ˮТакой запросто мог уложить не только Гвиннетˮ, — разглядывал Солано пленника. В облике Эрда проскальзывало что-то от юашей. Пожалуй, слишком резко очерченные скулы. Но остальное? Остальное... Черты присущие жителям из-за Пролива не явны.
ˮТак же и у Аерна!ˮ — отметил омоньер, мысленно спроецировав один облик на другой.
Солано, привлечь внимание, достал медальон и покачал перед Свеном. Взгляд пленника не видел ни предмета, ни человека предмет раскачивающий.
ˮОн и стен не видит,ˮ — думалось омоньеру. — ˮА что видит?ˮ
— Вы в порядке? — спрашивая храмовник, понимал, сейчас до пленника не дозваться и не докричаться. Но попытка не пытка. Вдруг чужой голос достучится до разума Эрда.
— Не ответит, — заверил Крысоед. — Я от него звука не слышал, не то, что слова. Раз, специально ему пересоленной каши дали. Сожрал, не поморщился, но так ничего и не сказал.
Солано недобро глянул на Крысоеда. Что за самоуправство? Кто велел?
— Так для дела же! — залепетал надзиратель. За не санкционированную инициативу запросто сам на нарах окажешься.
Встреча завершилась ничем, а весь день прошел в какой-то сумасшедшей и бесполезной суете. С пленником не поговорил, про розы канцлеру ничего не выяснил, с манускриптом не продвинулся не на шаг. Не хватало информации и не хватало Клебба!!!! Проклятый антиквар сулился достать несколько нужных анналов и хроник. Знающие люди уверяли, в городе он еще не появлялся. Само собой напрашивалось, либо сгинул, либо улов настолько хорошо, что клятый барыга не желая терять и малой части, еле-еле телепается по раскисшим дорогам Кайона. Бесполезность усилий доканывала Солано, а мысли его все чаще обращались к ключу полученному от Ваерда. Это был всего лишь шанс не провести остаток времени впустую. Узнать хоть что-то, прежде чем его отлучат от омоньерства.
Единственный кто порадовал Солано — Локли, пропадавший два дня невесть где.
— Королеве по статусу положена многочисленная свита, — докладывал он. — Но близкое окружение составляли всего четверо. Две из них уже перед Создателем. Рани Салма Прато, стараниями асколийских разбойников, отправилась на Небо пять лет назад, Эненс Пти-Пон, волей божьей, — около трех. Гайд Брюс живет в Бьюке в Бахайе, в Кэффа только мистресс Янси Ламбли.
— Жена покойного бейлифа? — припомнил Солано знакомую фамилию.
— Она самая. Старухе почти шестьдесят.
— Больна? — уточнил омоньер. Возиться с немощными? Увольте! Хватит Свена!
— Здорова настолько, насколько позволяет почтенный возраст. У нее свои заскоки, но соображает весьма не плохо...
Расспросы почему он в этом уверен, Солано оставил на потом. Хватит с него всевозможной говорильни во Фриссе.
— ...Но даже если разговор с ней ничего нам не откроет, останется еще две попытки.
— Две? — не понял Солано.
— Мистресс Брюс и усыпальница. В успех на королевском кладбище я верю больше. Мертвые не лгут. Они могут себе эту роскошь позволить.
— Туда запросто не попадешь. Ключи у Викария в Апостольском Дворце. А уж какие привести причины добиться разрешения вскрыть склеп королевы Гвиннет...
— Не все столь печально! — не унывал Локли. Понятно почему. Сладкий выхлоп жаэна* шибал в нос. — Я нашел крота.
— Не в Брюхе?
— В Брюхе таких не держат. Но он самый настоящий крот.
— Настоящие не попадаются. Ордену тем более.
— Положим, он и не попадался. Честный обмен. Услуга на услугу и меня свели с...., — Локли осмелился пропустить имя, — с кротом.
— С кротом, так с кротом, — не выказал недовольства Солано. Какое недовольство? В пору хвалить!
В Кэффа, впрочем, любой другой город не исключение, каждый выживал в меру способностей. Кто-то горбом, кто-то ремеслом, кто-то, разоряя старые склепы в катакомбах города и снабжая антикваров древним барахлом: рукописями, оружием, украшениями и поделками старых мастеров. Таких разорителей и прозывали кротами. Прогулки в темноте, среди могил и тлена, не очень полезное для здоровья занятие. Многие нашли свое последние пристанище среди чужих заброшенных погребений. Многих попы отдали палачам и сожгли. Оставались в живых самые ээээ.... самые ушлые что ли, которых перечтешь по пальцам одной руки. Солано с таким водил знакомство. С Кигэном, человеком среди кротов не последним. Но Кигэн уже довольно стар, в лазы не ходил и ограничивался только рассказами. При случае мог, конечно, сгодиться. Отказывать в услужении Ордену не принято.
— Усыпальницу пока оставим.
— Тогда визит к мистресс Ламбли. Сегодня или завтра?
— Сегодня! — решителен и тверд Солано. Хватит с него бумажной возни! Кроме головной боли и рези в глазах — ничего! Да и характер требовал живого дела....
...Улица стремительно тонула в вечерних сумерках. Тени падали с крыш, выползали из подворотен, серели, чернели и уплотнялись в неприветливый мрак. Закрывались лавки, перекрывались проезды, вспыхивали фонари над вывесками шинков и голубятен. Горожане стремились в тепло и уют, к очагам и лучинам, к любимым и родным, к чужим и ,,несвоимˮ. Желтые глаза окон всматривались в ночной город. Мерный шаг сервиентов содрогал мостовую. В далеких переулках уже звенела сталь, и доносились призывы о помощи. Гремела колотушка квартального обходчика. Резче пронимал холод и вонища из сточных канав.
— И так везде, — перешагнул Локли кучу мусора. — Хлев.
— Ты бывал в местах, где лучше?
— Нет, но надеюсь, таковые имеются и когда-нибудь....
— Города одинаковы. В них живут одинаковые люди.
— Церковники утверждают, человек происходит от божественной плоти, — посмеялся Локли. — По всему плоть взята у задницы.
Легкость нрава подчиненного иногда злила Солано. Иногда просто приводила в бешенство. Но мейстер Локли являл собой образчик толковости, расторопности и ума. Без него, и Солано признавал сей факт, не управиться и с половиной дел. Подчиненный, которого не надо подгонять и объяснять десять раз, весьма ценен и редок. Пусть больших симпатий у омоньера Локли не снискал и его язык тому виной, но что не отнять, не гнушался возложенных трудов и не терпел безделья.
— Надеюсь, попы не слышали тебя.
— Что такое надежда? — тут же пустился в рассуждения Локли. Чем еще заняться, шагая через лужи и грязь? — Упование на чью-то непроходимую глупость. Военачальник надеется на глупость врага, картежник на глупость партнеров, юный воздыхатель на глупость своей легковерной возлюбленной. Отсутствие перспектив самостоятельно достичь целей, заставляет желать помощи от других.
— В виде глупости.
— Точно так!
— Долго думал?
— Все время, что вынюхивал и выспрашивал о ближайшем круге Гвиннет. Мы сами надеемся, мистресс Янси, либо поделится с нами известным, либо подтвердит уже нам известное.
— Поделиться? Уверен? — сомневается Солано в покладистости старой адди. Достаточно вспомнить Лисбет и её окружение. Курвы! И чем старше, тем хуже.
— Представляй мы, скажем, коллегию нотариев или королевских мытарей, сомневаюсь. Но Ордену Святого Храмна она ответит! Раз Ламбли какое-то время находилась при дворе, она не станет заблуждаться, во что выльется молчание или не разговорчивость. Преступления против короны не имеют сроков забвения. Пусть вспомнит папашу нашего Гильфа. До коронации он вешал друзей братца, с которым грызся с пеленок и не мог с ним не только страну разделить, но и куска хлеба. А как заполучил корону, переключился на врагов единоутробного родственника. Корона олицетворяет не личность. Она олицетворяет власть. А на чьих она ушах не так уж и важно.
— А ты не исключаешь, что мистресс Янси была всего лишь серой мышкой, которой многого и знать не положено. Ведь в конце концов она вышла замуж за бейлифа. Не очень блестящая партия для адди королевы.
— Вещи, представляющие для нас интерес, адди знать должна. Статус обязывает. Королева не отшельница, а персона публичная. А публичных персон опекают не только от чужих глаз, но и от собственных секретов. А бейлиф... подозреваю, это был вынужденный шаг.
— Знать бы, что послужило причиной его сделать.
— В крайнем случае, купим, — заверил Локли. — С финансами у нее неблестяще.
— Деньги... — не возразил и не согласился Солано. Недолюбливал он тех, кто торговался. Есть в этом что-то постыдное. Порочное.
— Предложи я ей вторую молодость, она бы разговаривала более охотно, но серебро тоже сгодится. Оно обеспечит спокойную старость.
— Все хотят обеспеченной старости, а так же зрелости и юности.
— Это легко устроить!
Улица, кажется Беглянок, подалась вширь, охватить фонтан. Слабая струя плескалась в черной гранитной чаше, в черной воде. Ни отражение звезд и луны, ни отражения окон. Дыра посреди мостовой, обложенная крупным камнем. Солано привычно заглянул, увидеть свое отражение или намек на него за мелкой рябью. Чернота в черноте.
Из тьмы и вонищи сточной канавы, выползла старая карга. Не разглядев впотьмах, кто переел ней, предложила.
— Девочку не хотите, благородные мессиры? — прохрипела старуха, вытаскивая из-за спины кроху.
На ребенке старая дерюга, выброшенная хозяевами за ветхостью. Худенькие ручки-ножки девчушки кукольно торчат в стороны. Сколько ей? Пять? Шесть?
— Этот город еще паршивей, чем я думал, — мрачнеет Локли. Даже его бойкий нрав и веселый градус жаэна отступают пред людской алчностью.
— Бога не боишься? — зарычал фра Киан.
— Не боялась, давно бы удавила, — проскрипела карга. — Не жравши третий день. Помоев и тех жалеют.
Вытирать слезы сирым и убогим не входит в круг обязанностей омоньера и храмовника. Люк Солано отдал бы последнюю рубаху. Омоньер Солано — нет.
Свернули в левый проулок. Желтым пятном манил далекий фонарь. Где-то здесь обитал медикус Эйкин.
— Квартал остался, — определил по неведомым ориентирам Локли.
В разрыв развалин блеснула вода канала и очертания моста Святого Гугона. Из темноты выплыл свет и громыхнули колеса.
— Перед ликом твоим предстану в наготе души своей..., — гнусил простуженный голос священника.
В окружении четырех факельщиков в балахонах тащилась телега. Груз из сваленных одно на другое тел, добро обсыпан известью.
