Ассаф увидел у нее то выражение лица, которое как нельзя подходило нелестному прозвищу — Безумная.
— Я оставлю его у себя, — сказала Лисбет голосом не терпящим не только возражений, а даже недовольного сопения! Она сказала!
— С удовольствием. Для лэйт Кэрэн составлю другой.
— Обойдется и старым, — пригрозила Лисбет. Ему или девушке?
— Не смею прекословить, мистресс, — склонился Ассаф.
Поклон дался легче под тяжестью кошеля. Не такого увесистого, как от мэтра Когри, но достаточно солидного.
15. Кэффа. Район Губари.
Питейни южной части города одинаковы, что близнецы-оборванцы. Крыльцо в одну ступеньку, дубовая дверь на кованых петлях. За дверью — крепкие столы старого дерева, пережившие прадедов, дедов и отцов посетителей. Громоздкие лавки отполированные сотнями седалищ всех мер, объемов и обхватов. Под потолком густой запах, вобравший вонь немытых тел, чад жарки, сырость кипятка, копоть светильников и еще многих составляющих.
,,Два Весельчака" считалось заведением приличным. Шинкарь Морф, по прозвищу Пуздре (язык не повернется назвать его отложения сала животом или брюхом!), степенно расхаживал за огромным, в вечных пивных лужах, прилавком. Пуздре гордился своей питейней. У него отирались лучшие шлюхи, подавалось не разбавленное пиво и вино и, знаменитое жаркое из кабаньей ляжки с чесноком и зеленью. У порога, в должности вышибалы, торчал его пасынок. Пока Морф был в бегах, случилась с ним в молодости такая оказия, покойница-жена прижила дите невесть с кем. Здоровья пасынку бог послал за семерых, сэкономив и значительно на умишке.
На удивление, сегодня, в шинке не много народу. Толи оскудели наличностью, толи жадность заела, толи еще какая причина нашлась отказаться от доброго, перченого до слез, куска свинины и от кружки пива. Да пиво-то какое! Темное! Выдержанное! Пахучее! В светло-коричневой шапке пены! По горлу само катится. А вкус! А отрыжка! Что за пиво без отрыжки? Так, моча подкрашенная!
В уголку бродяжка скромно хлебал кашу с молоком. Деньга завелась, почему не позволить себе не только сухари и воду. От воды конечно непрямая польза. Харя так распухает, любой человек сообразит — голодует несчастный. С другой стороны, скорее ноги протянешь, не жравши. Впрочем, сейчас мысли у бродяжки тонули в миске с кашей и молоком с толстой сливочной пенкой. А когда он покончит с едой... ,,Мордатыйˮ* грел потайной кармашек. День завтрашней он день завтрашний и есть, что будет, не загадывай, не угадаешь. Мор, светопреставление, война? Живи сегодня! Бродяжка чуть убавил темп хлебания.... Кадык жадно дернулся. Сегодня на десерт — шлюшка! Разложить бедовую, разогреть ласками, сойтись не торопясь. Чтобы квохтала, рыбой выловленной жадно хватала воздух, зверюгой дикой рвала спину ногтями.
— Шшшлюююп! — бродяжка шумно втянул выкатившуюся на губу соплю. От дум ли сладких, от еды ли вкусной?
Левее едока каши спал перебравший сервиент. Сложил руки перед собой, опустил голову. И не надо ему мягче подушки и чудесней снов. Дрыхнет себе. Время от времени громко икает, тяжко глотает подступавшую к горлу рвоту. Иной раз и бзднет. А чего? Во сне-то?!
Поодоль, торгаши, набарыжившие немало, по-быстрому допивали четверть фарозского. Вечерело и они торопились уйти. Ночью на улицах не особенно спокойно. Карманы вывернут, весь навар пропадет. Но навар ладно, еще приварится. А голову снимут, не отрастет. Почти на бегу разлили по последней с горкой.
— Ну, будем здравы, мессиры, — благородно выдохнул наливала. Дружно запрокинули кружки, похватали закуску и за дверь!
Музыкант отставил гитэйру в сторону. Музицырование не вызывало интереса, а значит ничего не подадут. Для чего терзать струны и душу? Горестно сие... Охладел народ к высокому искусству изящного слова и музыки. Довольствуется вульгарным примитивизмом...
Прекрасный призрак предо мною предстал
И у меня не волос дыбом встал!
...Разве это искусство?
Разобиженный на бескультурье музыкант, обвел зал угасшим взглядом. Утешение нашел в дешевом лайбройском пойле, вине столь паршивом, что за него даже не брали налог при вывозе за пределы страны. И где ж такое пьют и не давятся?
Ныне Морф прибывал в умиротворенном градусе расположения духа. Таких градусов у него три: хороший, когда народ валом, вино-пиво рекой, жратва горой и к шлюхам очередь; умиротворенный (наш случай!) когда думаешь не о доходе, а житие-бытие: паршивый, когда клиентов нет совсем, или винтенар Коул и его держиморды нагрянут поесть-попить за спасибо, или буза учинится. По нынешним порядкам такое происходит запросто! Уж коли королевские чада плюют на закон, что спрашивать с подданных? Особенно с тех, кто этот закон и в лучшие времена не соблюдал, владение оружием считал добрым ремеслом, а большую дорогу подходящим поприщем для реализации врожденных талантов, наклонностей и предрасположенностей. Впрочем, в большинстве своем, у Морфа столовались вполне приличные люди. Приличные это те, кто платят или за кого платят. Как сейчас. Молодые васлеты заняли местечко и коротали времечко за выпивкой, закуской и разговорами.
Из кухни высунулся Терри — пакостник и вор, тощий и длинный как осиновая жердь. Из-под жидких сальных волос чуба блеснули хитрые мышиные глазки.
— Жаркое готово! — пропищал мальчишка, оголяя в подозрительной улыбке (опять сожрал чего-то!) гнилые зубы.
Недовольно зыркнув на прислугу, не будь Терри единственным отпрыском сестры, давно бы выгнал в шею, Морф распорядился:
— Подавай мессирам! — и отвлекаясь на знакомую кособокую фигуру, поторопил паршивца. — Пошевеливайся!
Терри юркнул обратно на кухню и вскоре мелькал в зале.
Морф поприветствовал подошедшего горбуна. Калека обряжен в тряпье с огромными пестрыми на показ заплатами. Сильный ожег с левой стороны лица скрывал некогда срезанное клеймо вора из Лафии. Правая трехпалая рука ловчее и сноровистей левой, разбитой в пытке. Волосы не чесаны, но не грязны, а умело обсыпаны золой и соломенной трухой.
— Милость Создателя! — приветствовал горбуна шинкарь.
— Во спасение милостью! — ответил гость.
— Пивка? — спросил Морф — Для такой важной персоны не поленюсь, расстараюсь нырнуть в подвал за холодненьким.
Горбун на ля-ля не повелся. Хера от Пуздре дождешься холодненького с подвала. Да и что ему пиво! Есть повод!
— Вина, — усмехаясь показной галантности заказал горбун. — Сегодня длань подающих не в пример щедрее вчерашнего.
— С чего бы? Горб подрос? — ответил ухмылкой на ухмылку Морф, отчиняя кувшин и протирая краем фартука кружки для себя и гостя. Горбун любил лиастос, но ничего обойдется и кисленьким тафелем.
— Горб не причем. Будь он с Фрисс, никого не разжалобит. В Нижних Сплавинах чумные появились. Вот у кого грехов много и раскошеливаются. Забыл? Деньги брошенные калеке сирому все одно что жертвованы Святым Небесам и воздаются сторицей. Жить хотят, сучата, дольше преподобного Мосса*!
— А кто не хочет? Хоть букашка, хоть человек, от лишнего денька не откажется. Про чумных правда или трёк базарный?
— Не поручусь за языки. Но за деньгу просили молиться Мавронию. Он первый заступник в болестях и немочах.
— То есть брех? Зачем же мелешь?
— Надо же разговор поддержать?
— Тогда по прачку поделись.
— Чего же я буду имя честной женщины трепать! — возмутился горбун.
— А ты про себя! — поддел Морф. — А то слухи...
— Ну, я еще не дошел до крайности о себе сплетни разносить.
— Тогда про другое скажи.
Горбун наполнил свою кружку. По установившейся между ним и шинкарем приятельской традиции первое угощение за счет заведения. Последующие за свои кровные. Выпил и довольно выдохнул. Хорошо! Теплый хмель приятно и сладко туманивал голову.
— Могу про другое, — согласился горбун, поглядывая через плечо в зал шинка.
— О жене кожевника и пекаре рассказывали трижды. О народившемся шестипалом младенце тоже, — предупредил Морф. Горбун мог часами городские события рассказывать. Всю брехню не переслушаешь! — Давай чего посвежей. Не очень-то отлучишься от прилавка с людьми поболтать. Мой папаша за ним и помер.
— Не иначе застукали, колодезной водицей пиво разбавлял.
Морф довольно гыкнул. За папашей такой грешок водился.
— Ну, давай удиви, старину Морфа!
— О Фамуке, ростовщике с Южного Базара, слыхал?
По-хозяйски предупредительно, Морф сам налил горбуну вина до верху кружки.
— Скажешь разорился и я обещаю тебе пятидневное довольствие, комнату и шлюху в придачу. Все даром.
Гость не откладывая на потом, отпил половину налитого.
— Разорился!! Долго ждать придется. По всему к Соломенным вошел.
— С чего бы Соломе такую паскудину привечать? — усомнился Морф, наблюдая, как горбун допивает остатки.
— У Соломы спроси, — осклабился горбун одолев выпивку. — Не вхож? Тогда дальше слушай. Крэйк с ним месяц назад крупно поцапался. На понятиях разошлись.
— Ну и разошлись. На то и понятия. У кого есть, у кого нет. У Фамука точно нет. Ни совести, ни понятий.
— Ладно, бы так. Только нынче Крейка из канала выловили. Неделю наверно с раками мылся. Распух. Еле признали.
— Могли свои приголубить.
— Кто? И за что?
Морф пожал плечами.
— Мало ли....
— И Здоровяк с ним пропал.
Морф насторожился. Крейк со Здоровяком не разлей вода последнее время. Особенно последнее время.
Горбун и шинкарь подумали об одном и том же. Подчищают?
— И Джога не видать последнее время.
— Насчет Фамука думаю мимо, — рассуждал Морф. — Трусоват. С ржавыми слюнями* никогда не связывается. Покойников боится. Но со стриженных* слов нет, хабар принимает. А что к бейлифу никого не мели?
— Из стоящих нет, а мелкоту, ту за всегда к ответу притягивают. Кошель срежут, девицу к непотребству ссильничают, вещички обнесут. Жизнь идет.
— А что люди хорошие про то бают?
— Разное. Но по большей части помалкивают. Мути много. По всему тех, кто королевский обоз придавил, в убыток списывают...
Горбун подался вперед...
— Вот ведь в чем штука... хабара с того обоза никто в глаза не видел. Ни у кого. Ни у рыбалей*, ни у прилавочников* не мелькнуло и крохи малой. С того думаю и Крейк, и Здоровяк и Джог....
— Лишнего не плескай, — остановил треп Морф. — А не держится, палец в рот засунь*.
Горбун жестом попросил Морфа наполнить кружку.
— Боюсь, цапалка не совладает. Пролью.
Морф налил половину. Недопитый кувшин убрал. Конец угощениям и разговору.
— До дому как дойдешь? Совсем захмелел. Темень несусветная. Гляди сервиенты загашник проверят.
— У меня-то? — пьяно ощерился калека.
— Горбатый не святой.
Убогий лихо намахнул остатки вина...
— Забегу, как не мимо буду.
... и двинулся к выходу.
— Забегай, если и мимо будешь, — ответил Морф принятой в некоторых кругах фразой.
Шинкарь внимательно осмотрел присутствующих в зале. Мог ли кто слышать слова горбуна? Пожалуй нет. Но ведь не у кого на лбу не написано ,,уши"*. И еще вопрос чьи. Мало горбатый, без языка оставят. Некоторые не любят когда лишнее треплют.
Морф убрал кружки и по-хозяйски развез тряпкой по столешнице пролитое вино. Вот так бы запросто затереть тревожные мысли, одолевавшие последнее время. Папаша, натаскивавший его ремеслу торговли, называл это нюхом на неприятности. Но о чем беспокоился родитель, не шло дальше урона кошельку.
Шинкарь невнятно выругался, прогоняя раздумья.
— Наше дело торговое...
За столом молодой компании громко загалдели. Пятеро юнцов (для Морфа и тридцатилетний — сопляк!) коротали вечерок за доброй чаркой. Не сказать что расфуфыренные павлины, но одеты соответственно столичной моде. Преобладание синего и зеленого — цвета короны, подчеркивали лояльность к королевской партии. Сейчас, когда мятеж подавлен, никто не рискнет носить фиолетовое с голубым. Мода модой, но молодые люди поголовно при оружии — мечи и басселарды*, в поддеве кольчужные колеты. Ночью город принадлежал тем, кто не боялся темноты улочек, черноты площадей и что важно, себе подобных. Если не получилось по молодости бесталанной добиться славы на поприще ратного служения, то почему не вознестись к её вершинам на волне скандальных выходок и эпатажных проказ? Едва ли минул месяц, как неведомо куда запропал Ханк Ксан. Жители Кэффы до сих пор с содроганием вспоминают буйного удальца, взрастившего в себе все мерзкие человеческие качества и наклонности, как искусный садовник взращивает редкие цветы. Но кто из нас чист душой и подобен ангелам? Кому сидить? Прискорбно другое, обделив кротостью и милосердием, природа, даровала Ксану выдающийся талант фехтовальщика мечом. Впрочем, меч слишком узкая специализация. Ксан сражался любым оружием, с любым противником или несколькими, при любой погоде, в дождь, в снег или зной, в любое время суток, будь то ночь или погожий денек. Все памятен его поединок в слепую, с завязанными глазами, на слух, с лэндлордом Арби. С несчастным лэндлордом Арби. А как он поступил с близнецами Бедли и Хором? Нанес им раны! Бедли на левую щеку, Хорому на правую.
— А то, не различаю! — хохотал Ксан, через минуту прикончив обоих.
Общий список жертв негодяя значителен. Перечислять не хватит дня. Ксан убил брата своей любовницы, вздумавшего препятствовать их встречам. На ступеньках Собора Ангельского Света порешил трех наемных убийц, подосланных рейнхом Жиссо, поквитаться за опороченную дочь. Прилюдно выпотрошил мэтра Гоноби, известного столичного фехтмейстера. Умышлено рассорился с сотником массариев и убил его вместе с вмешавшимся в ссору вентинаром. За полгода своего безумия Ханк Ксан отправил к праотцам более пятидесяти человек, в последний месяц — двенадцать! На него охотились как на зверя, устраивали засады, стреляли в спину, нападали толпой. Смерть не брала скандального провинциала. Наоборот, благодаря ему, регулярно снимала обильную жатву. Он был душой всякой компании, центром всякой смуты, острием всякого эпатажа. Его проклинали матери убитых, на него точили зубы законники, его предали анафеме попы. Королевского нотария завалили просьбами, требованиями, жалобами приструнить распоясавшегося бретера! Нотарий, взывая к королю, изводил кипы бумаги. На что получил устный ответ.
— Пусть лучше владеют оружием или бьются с ним скопом. Что до порченных девок. Ни один кобель суку не тронет, если сама не позволит.
Нашлась ли управа на Ханка Ксана, или образумился, но пропал и, следов его отыскать не удалось никому. Растворился в ночи, что щепоть соли в морской волне. Но кто помешает воскреснуть пропавшему? В столице или другом месте.
Как твоя коллекция, Жош? Пополняется? вроде невзначай поинтересовался полнощекий смуглявый Руг у приятеля.
Компания заинтригованно оживилась. Стукнули отложенные ложки и ножи. Какая еда! Дальнейшее надо и слушать и видеть.
Веснушчатый весельчак Жош, картинно, с ловкостью щипача* извлек из кармана трофей любовной победы, кружева женской нижней туники. Не с подола!
— Ооооо! — восторгались приятели. — У тебя их уже мешок набрался!
