ˮОтсюда снимуˮ — подбодрился Джеф. Но... вот он, сидит человек, а не возьмешь его, не достанешь! Жила тонка! Да и человек ли перед ним?
Джеф спиной почувствовал ночной мрак. Плотный, липкий, приставучий... Холод под сердцем ворохнулся. На ушко будто кум покойничек шепнул-остерег.
ˮА ты бейлифа, боялся.ˮ
— Ну, спасибо вам за тепло, за помощь, — подался порыву Джеф. — Пойдем ночлега искать. Слыхивал тут деревня неподалеку. Может и себе транспорт найдем.
— Ты чего? — удивился Щурый. Он уж с Кензи на ты. Разок за попу тиснул, виду не подала.
— Каши хоть поешьте! — удивилась Аннис решению попутчиков. Чего подхватились?
— Чего же добрых людей объедать, — любезен Джеф. Но Аннис не проведешь, не от любезности это, от... от... от страха? — Пошли, друже, не будем людям мешать отдыхать. У них день не легче нашего.
Джеф буквально уволок подельника от насиженного места. Аннис в недоумении поглядела на Хана. С его выходки люди в ночь подались? Вроде сидит, за картошкой присматривает, не сгорела ли?
Бывший попутчик ломился в потемках, не различая дороги. Щурый едва поспевал. Запинаясь, налетал на кочки, цеплялся ногами за траву.
— Стряслось чего?
— Стряслось, — буркнул Джеф. Ускоряя и ускоряя шаг. Почти бежал. От провожающего взгляда Хана...
Страхи наши они из детства. Уж и не помнишь почему боишься, а изжить страх не можешь. Живет под сердцем, время свое выжидает. Этот страх Джеф помнил. Не мал уже был. На спор ночью кладбище перешел. Смелый? Дурной! Пока кресты да могилы со всех сторон не окружили еще ничего, а потом... Увязался кто-то следом, в затылок пялился. И от взгляда этого тяжелого, сердчишко через раз стучало, а то и вовсе замирало. А как в шею кто дохнул, будто холодным пером провел, то и вовсе худо сделалось. И бежать сил нет, а побежишь что? Далеко? Да и не побежать. Ноги что хлипкие тростинки подогнулись, сломились. Джеф и на коленках полз, и на четвереньках. От ужаса подвывать стал по-собачьи.
Спор он выиграл. Домой пришел, не помня как. Неделю сидел на улицу носа не показывал. Заря упадет, на двор по нужде ни в какую! Под себя ходил! Ночью криком кричал, из снов страшных вырывался. Мать спохватилась, пропадает парень! к бабке повела. Жила у них за околицей древняя карга. Говаривали второй век небо коптит. Глянула старая на Джефа, белей стены сделалась. Водой святой умывала, заговоры шептала, травы настаивала, поила. Матери, как та не добивалась, правды не открыла.
— Не твоего ума дело, голубушка. Лучше за дитем смотреть надо. А то ить и внуков не дождешься.
Ему, при последней встречи, молвила.
— Второй раз не отпустит. Первый раз пожалел. А он не из жалостливых.
Кто пожалел? Кто отпустил? Джеф не понял.
Зато отец родимый, так родительскую руку приложил, шкура с задницы лоскутами сошла. А как наросла, так тятя не поленился, второй раз её согнал, для закрепления науки. Повторение оно мать учения. Так-то!
Вот и сейчас. Тот же страх. И взгляд тот же!!! Жжет в затылке холодом. Будто тавром метит.
— Ну, ты даешь! — недоумевал Щурый. — Там тепло, сытно. Бабы. Я уж к молодой подкатил, подластился. Брат её не мешал. Сидел пришибленным чухарем.
Джеф остановился перевести дух. Себя загнал и подельника.
— Я тебе врал когда?
— О чем ты?
— Скажи, я тебя обманывал?
— Нет.
— Подставлял, бросал?
— Да не было такого, — не мог сообразить в чем дело Щурый.
— Вот и сейчас просто поверь мне. Поверь. Останься мы. Даже никого не тронув. Он бы нас задавил. Знаешь, как хорь куриц. Не для еды, не для забавы. А потому что есть, что под ногами у него путаемся!
— О ком ты?
— О нас!
Щурый ничегошеньки не понял. Но промолчал. Не верить Джефу у него нет повода. А верить?
Людей рига Дуанна фургон настиг у деревеньки с потешным название Синебородье. Такое и спьяну не придумаешь, а вот придумали и гордились! От завернули, так завернули! Могём!
— Что за Синебородье? — изумилась Кензи.
Аннис своеобразно истолковала название и сгустив краски, поведала девушке о ужасном тане и его несчастных семи женах.
— Вот и выходи после этого замуж, — совершенно не ужаснулась Кензи.
— А может слушать надо что говорят, — в общем то верно интерпретировала рассказ Аннис. Дескать, сказано не лезь, значит не лезь!
И куда только бабья мудрость девается, как под венец сходят? В церкви, перед образами теряют? Или на законный хер сядут, что счастье оседлают? Не скинуть наездниц богом данных!
Остановились на лужку. Чистенько, мерину травки вдоволь пощипать. На возмущение прибежавшего крестьянина, Аннис строго ответила.
— Мне сир Дуанн велели. Хотите, жалуйтесь ему.
Крестьянин попенял на убытки, возвел напраслину на маркитантку о своем скором разорении и голодании детей, но жаловаться не посмел. Пятерых, что на вороватого старосту управы искали, риаг Дуанн приказал сечь плетьми. Не любил наушников и трусов.
— Сами бы повесили давно, — таков ответ жалобщикам.
Хан с лошадкой возился, обихаживал. Репешки с хвоста и гривы вычесывал, копыта осмотрел. Аннис над огнем колдовала, ворчала.
— Этак бы кто меня по заднице гладил, так я бы маковым цветом цвела и спать подмытой рано ложилась.
Безделья маркитантка не жаловала и такого счастья никому не позволяла.
— Сходи-ка девонька в шинок, — Аннис подала Кензи вырученные деньги. — Купи хлеба, сыра, пинту вина и если хватит голубя.
— Может свинины? В голубе одни кости.
— Как разбогатеем, — пообещала Аннис. Ртов кашу есть прибавилось, а деньгами не особо разжились.
Кензи долго и не отговаривалась. Фартинг карман жег. Девушка чуть ли не вприпрыжку отправилась исполнять поручение, не забыв накинуть на голову нарядный плат.
— На-ка вот картошки почисть, — Аннис сунула освободившемуся Хану под ноги ведро. В ведре шесть приличных клубней и нож, хлипкий и источенный до предела.
Сама Аннис приладила над костерком на колышки котелок с водой. Помешала пустую воду ложкой, глянула в круговорот. Дунула три раза. От сглазу. Затем из мешочка щепоть душистой травки. По поверхности расползлось пыльное пятно. Пряно запахло.
— Ну вот, закипит...., — она повернулась к Хану поторопить.
Тот и не приступил к чистке.
— Чего выжидаешь? Обед сам за брюхом не ходит, расстараться надо. Ручками-ножками.
Слышал ли? Смотрел куда-то ей за спину. А потом поднялся и ушел.
Аннис со вздохом подтянула ведро к себе.
— От мужиков толку нигде нету. Пустая вещь в дому, — в сердцах оговаривала она сильный пол. — Только воевать.
Маркитантка долго еще перемывала косточки мужскому роду. От прародителя их непутевого до теперешнего никчемного поколения. По ее женскому мнению Всевышний зря утруждался создавая столь безответственную особь.
— Нам бы приладил чего и так бы обошлись, — подытожила она краткую, но накаленную эмоциями речь.
Выпроводить чужака на столование к риагу, хоть так крути хоть эдак, а лишний едок, ей было жалко. По-бабьи жалко. Сама по свету помыкалась и мыкается по сию пору. Просто так на дороге не окажешься. А причины на ней оказаться не из сладких. Не от добра люди по миру идут. От беды бегут, от лихолетья.
— Да еще голым, — вспомнила она первую встречу.
Видать здорово его Жизнь-Матушка приложила. И вспоминать прожитое не желает.
Картошку почистила, ссыпала в воду. Прошлась, выглядывая, куда подевался Хан и, посматривая, не возвращается ли Кензи.
— Её только за смертью посылать, — забеспокоилась Аннис. Ученица задерживалась. — Тут на хромой ноге три шага шагнуть! В соседнюю деревню подалась что ли?
Женщина вбросила в котел трав, опустила вываренный до известковой белизны мосол. Мяса нет, так хоть бульон замутит, запаху мясного прибавит.
— Ааааанниииисссс...! — блажила Кензи, сигая через грядки чужого огорода. — Ааааанннннииииссс....
— Ой, божечьки ты мой! — встревожилась маркитантка. — Ой, ты ж лихо проклятое, не спалось тебе, не сиделось смирно!
За девушкой гнался воин. На кольчуге и наплечниках отблеск солнца. Ноги спьяну заплетались и только потому не поспевал за девушкой.
— Стой сука! Стой! — рычал сквайр Ло-Рю.
— Аааннииисс! — исходила криком перепуганная в смерть Кензи. Вот она запнулась о здоровый кочан капусты, проехалась юзом пачкая лицо и одежу...
— А, сучара... — обрадовался воин и сам ухнул носом в морковную грядку.
Девушка быстро вскочила и бросилась бежать дальше. Нарядный плат слетел с головы — не обернулась поднять. Не до того!
— Стой! Покалечу, сука! Ноги переломаю! — грозил Ло-Рю, подхватываясь с земли за беглянкой. Сквайр пребывал в бешенстве. На его щеке царапина, из порванной мочки на доспех накапала благородная кровь. — Я тебя патаскуха на куски порежу! На кускиииии!
— Давай Ло-Рю! Давай! — орала вывалившая из шинка толпа собутыльников. Сквайры совместно угощались пивом и свежиной.
— Вали её!
— Мы верим в непорочное зачатие! Ло-Рю, давай!
Аннис запаниковала. Душа зашлась от страха. Убьет ведь, убьет. А нет, за собой утянет. Хуже смерти девка муку примет.
— Ох, дуреха! Ох, дуреха! — едва не плакала женщина.
Беглянка достигла забора. Не стала терять время, искать лаз. Сиганула через преграду, зацепилась подолом, выдрала огромный клок. Сияя ляжками понеслась дальше. До спасения, как ей казалось, оставалось совсем близко. Ло-Рю протаранил забор весом, запутался в плетях хмеля, упал. Поднялся, хватаясь за столбик, и упрямо продолжил погоню. Куда она сбежит! Не сбежит!
Аннис подхватилась защитить девушку.
— Как вам не стыдно! Вы же благородный человек, — выкрикнула женщина образумить сквайра, остановить.
— Обеих задавлю! — беленился сквайр, вконец потеряв разум.
— Она еще ребенок, — заслонила Аннис ревом ревущую Кензи и отступала... отступала... отступала.
Женщина заворожено следила за ногами сквайра, быстро отмерявшего оставшееся расстояние. Двадцать шагов, пятнадцать, десять... так скоро... так скоро...
Сбоку мелькнул Хан, шагнул из-за фургона. Таранный удар кулака, обмотанного кожаным ремнем. Звук — к трюхлявине приложился.
Спина Ло-Рю выгнулась, он остановился, ошалело полупал глазами и бухнулся на колени. Попытался что-то сказать, выплюнул кровью. Еще. Алая жидкость толчками била из полопавшихся сосудов. Сквайр завалился вперед, подергиваясь и хрипя.
Не прошло и минуты фургон, Хана, Аннис и рыдающую с перепугу Кензи, окружили. В кольцо щетинился десяток мечей. Кто-то возились со сквайром. Чего возиться? Уж и глаза закатил и не дышал.
— Встань на колени и заведи руки за голову! — проорал, негодуя Бутс.
Хан не шелохнулся лишь смотрел... в пустоту. Свет гас и мир беднел красками. Цвета линяли, обедняя синь небес, зелень луга, блеск стали. Оставались лишь оттенки серого. Тысячи оттенков серого.... Оттенки пепла. Оттенки прошлого. Оттенки будущего....
— Я не буду повторять десять раз!...
....Риаг Дуанн, фрайх Веронн, Нелл Бусси и Йюхен возвращались в полном раздрае чувств. В Довер их не пустили. Фрайх подобный исход предвидел. Он вообще был против поездки. Пустая трата времени. Так и вышло. А как спорили-то!
— Ангус мар-Тонг откажет нам в любой помощи. Он и Аерна поддержал только потому, что они, какие-никакие, родственники. А ты...
— Я риаг! — глупо упрямился Дуанн.
— У него нет причин даже впускать тебя в город! — предупредил Веронн.
— А как же указ короля? А бейлиф? А нунций? — азартно перечислял Йюхен. Он верил в силу бумаги с королевскими печатями. Ну-ну...
— Король далеко. Указ порвали и выбросили. Бейлиф у эрла на прикорме, что гусь новогодний. А нунций... Что вон та былина у обочины, что тот нунций. Одинаковы танам.
— Все-таки указ..., — не совсем из сказанного согласен Бусси.
— Указ власть тому дает, у кого она и так есть. Он только факт констатирует. А так писулька и есть. Толку с нее, — темяшил фрайх своим молодым спутникам. Напрасный труд.
— Уверен, не посмеет мар-Тонг не принять, сира! — ни в какую не верит фрайху Йюхен.
— Еще как посмеет, — абсолютно уверен Веронн.
— Бог рассудит, — попробовал примерить спорщиков Бусси.
Вот и рассудил. По вероннову слову. Бывший союзник в город их не впустил. Ворота захлопнули перед самым носом. Разговаривать Тонг тоже не стал, послал винтенара сервиентов, а потом одного из герольдов, придать отказу законность.
— То, что мы сражались на одной стороне против короля, ни к чему меня не обязывает. То, что ты назначен риагом, не дает тебе права распоряжаться в моих землях, — передал герольд слова Ангуса мар-Тонга.
Герольда Дуанн попытался зарубить. Не в гневе, не в порыве чувств. Осознано и хладнокровно. И не за нанесенное оскорбление. За неприятную правоту. Веронн не позволил, а то наделал бы дел, недоумок! Весь туат за такое оскорбление враз поднялся бы.
Если и были у Дуанна какие-то призрачные надежды на старые связи в Хюльке, то прием мар-Тонга ясно дал понять, его ни здесь, ни тем более где-то еще в Кайона, не примут. Таны ничего ему не должны. Тридцать человек, что с ним, собранные с миру по нитке, ничтожная сила убедить их в обратном. Ничтожная! И если его не изведут местные, то прикончит Пустоглазый. Отсутствие до сего времени Деро, чем не симптом.
Они проторчали перед закрытыми воротами битый час, требуя личной встречи с таном. Удостоились стрелы под ноги. Без оперения. Знак того убийц не найдут и искать не будут. Пришлось поворачивать восвояси. В спину раздавался свист и улюлюканье. Швырнули конский кизяк. Дуанну выпачкали плащ. Он зашвырнул королевский пурпур в канаву.
Веронн отмалчивался, наслаждаясь приятной погодой. Осень такой благодатью не часто балует. Бусси ругался на чем свет стоит. Дуанн зрел злостью на Тонга, Хюльк и всех остальных. Заявить свои права на власть не получилось. Имеет ли смысл ехать в Инхорн к эрлу? Даже если обратиться к бейлифу и обжаловать неподчинение, старая крыса сильно не расстарается помочь, а все что предпримет, начнет длинную переписку со столицей. Там со смеху покатятся над его риагством! Мар-Тонг. А что мар-Тонг? Наглядно продемонстрировал общее настроение знати в туате. Риаг им без надобности. И добровольно они его принять не согласятся. Единственный способ — сила! Лансеры, бриганы, спарсы. Откуда взять? Вернее, где изыскать денег, нанять воинство? Таны об его затруднениях прекрасно осведомлены. А если и найти денег, это будет только означать начало нежелательной внутренней войны. Прежде, чем он доберется до Швальба, Лафии или еще кого, предстоит взять за шиворот танов Хюлька и уж потом раздвигать границы власти, которые сейчас едва ли больше, чем тень от его собственной лошади.
— Нам нужен замок. Любой. Тот, который сумеем взять, — изрек Веронн налюбовавшись солнцем и лугами.
— Если только подарят! — ворчит Бусси. — Нас всего тридцать! Какой замок?!
— Я же говорю, любой, которым мы в состоянии завладеть.
— Тогда нам в Гаэль или Инхорн. Там полно развалин, — огрызается на слова фрайха Дуанн, дошедший до белого каления. В таком настроении он обгавкал бы всякого. Собственного родителя первым.
