В отличие от Дрэяна, Саткрон был по-прежнему уверен в собственной правоте, но когда тот сказал, что в ближайшие годы их ждет путешествие на Рэйсатру, протестовать юнец не стал. С одинаковым вожделением шестнадцатилетки он грезил о приключениях, голых девицах, роскошной машине и Оритане без северян. Остальное его пока интересовало постольку поскольку.
— Правду говорят, что твой Фирэ помнит, каким был Оритан до Сдвига полюсов? — спросил развалившийся на траве курсант постарше Саткрона.
— Да, — утираясь рукавом, отозвался Дрэян. — Помнит. Говорит, что люди тогда уважали друг друга, как самих себя, невзирая на цвет волос и оттенок кожи. И не потому что так было предписано этикетом, а именно потому что уважали самих себя...
— Ха! — каркнул Саткрон, опустошая свой стакан. — Это что ж значит — если я не уважаю этих бесцветных выродков человеческого племени, то не уважаю себя?
— Выходит, так, — подтрунивая над ним, согласился Дрэян, заранее зная, как взовьется сейчас этот сопляк.
— А вот я тебе сейчас как смажу по морде, ты!
— Курсант! Ты с кем сейчас разговариваешь?
— Прости, командир. Но ты не прав!
— Задай этот вопрос Фирэ. Но предупреждаю: посмеешь его обидеть — будешь иметь дело со мной.
— Я своих не обижаю. Он же не какой-нибудь поганый аринорец! Да, кстати о поганых аринорцах! Слушай, а что, этот патлатый — он так и сказал, что желал бы нас видеть там в качестве охраны?
— Да. Они строят город в южной части Рэйсатру, недалеко от гор Виэлоро... Относительно недалеко, конечно. Это только на карте они рядом, а так — лететь и лететь. Мне дед рассказал. Там будут нужны военные — следить за порядком, обеспечивать безопасность. Но ты рано радуешься, мы понадобимся там еще нескоро, через несколько лет.
Саткрон прищелкнул языком и мечтательно протянул:
— Эх! А неплохо мы там развернемся!
— Ты доживи еще! — подал голос все тот же лежащий в траве курсант. — С твоим характером оторвут тебе башку в какой-нибудь заварухе и даже имени не спросят.
— Так он и потери не заметит! — вставил кто-то еще, и вся компания за исключением самого Саткрона грохнула раскатистым хохотом, подхваченным эхом гор.
— Он что-то сказал про сиськи? — медленно опуская руку на свои ножны, спросил Саткрон Дрэяна.
— А что, уже растут? — разошелся все тот же курсант и, привстав, сделал вид, что внимательно разглядывает мундир приятеля. — Да вроде пока не видно.
Последовавший за тем хохот наверняка устроил обвал в горах.
— Убью! — взревел Саткрон и, обнажив стилет, рванулся вперед, на обидчика, который тоже вскочил на ноги.
Дрэян успел повалить его на землю, пережать запястье и вышибить оружие из руки.
— Всё! Довольно! Заткнитесь оба!
— Ладно, извини, Сат.
— Не извиню! Поединок!
— Ты молод еще для Поединков! — вставил Дрэян.
— Я гвардеец!
— Ты курсант! И все, остановимся на этом! Прими извинения и заткнись!
С грехом и вином пополам Саткрона удалось усмирить. Дрэян перевел разговор на другую тему, и вскоре все наперебой вспоминали курьезные случаи, случавшиеся с ними на других праздниках.
— Помню, на Восход Саэто* я застрял в лифте, — похохатывая, рассказал гвардеец-забияка. — Выпустили к вечеру, замерз как драная кошка на заборе.
— А у меня что-то подобное было на Прощание с Саэто**, — вставил Дрэян, чей язык уже изрядно заплетался. — Только машина сломалась, а до города было еще три часа езды... Я вот почему-то больше люблю Прощание, а не Восход. Он затейливее, что ли...
____________________________
* Восход Саэто — день перехода на лето, когда светлая часть суток по времени равна темной, и Саэто (Солнце) вступает в свои весенние права.
** Прощание с Саэто — день перехода на зиму, день осеннего равноденствия, прощание с Солнцем и теплом, умащивание злых сил зимы с тем, чтобы та была не слишком сурова ко всему живому.
Саткрон тут же воспользовался случаем перевести все в любимое русло:
— А эти белесые выродки на своей Ариноре отказались от Прощания и празднуют только весной — лишь бы не как у людей!
На Ариноре и в самом деле уже лет двести как отказались от осеннего праздника перехода к зиме, будто не желая замечать подступающих холодов и притворяясь, что все прекрасно, как в той шутливой народной песенке.
Так, за пустыми разговорами, гвардейцы набрались и после бессонной ночи заснули там, где кто сидел...
...Дрэян приоткрыл глаз, осознав, что спать ему мешает отчаянное солнце и чьи-то назойливые тычки в бок. Светило жарило из зенита, а над следами ночного пира стоял Фирэ и, насмешливо кривя губы, щекотал своим шестом брата.
— Сгорите, пьяницы! — сказал он. — Ну и что нынче интересного во сне?
— Умник, — подсевшим голосом, садясь, буркнул Дрэян и стал поправлять на себе одежду. Лицо его горело, словно в кожу впилась тысяча тонких иголок. Летнее солнце на Оритане было кусачим.
— Ты как будто физиономией в костре лежал, — потешался братишка.
Тут один из дрэяновых дружков зашевелился, полупроснулся и, подскочив с безумным взором, выкрикнул:
— Что, Тассатио уже высадился на Алу?
— Летит еще. Спи, — посоветовали братья.
Он тут же рухнул обратно в траву.
— Ты зачем через пропасть полез? — вспомнил причину своего плохого настроения Дрэян.
Фирэ присел перед ним на корточки. Он был усталым и чумазым.
— Ты не доверяешь своему сердцу, о чем нам с тобой спорить? Ты все равно не поймешь. Идем домой?
Все тот же гвардеец подпрыгнул снова:
— Что, высадку показывают?
— Ты спи, мы разбудим, когда прилетит, — пообещал Дрэян, и они с Фирэ тихонько убрались с поляны.
* * *
После разговора с Паскомом, уже совсем засветло Сетен отправился домой, гадая, для чего кулаптру понадобился этот высоченный житель Осата. Оганга казался одновременно и дикарем, и мудрецом. Возможно, в своем племени он занимал высокое положение, если уж Паском обратил на него внимание. Они говорили прямо при Оганге — гость с Осата совсем плохо понимал язык ори.
Сильно хотелось спать, усталость, накопившаяся во время долгого перелета, да еще и празднование Теснауто утомили Сетена до изнеможения. Однако при входе в зимний сад он увидел картину, отогнавшую сон бесповоротно.
Возле старого колодца, заглядывая вниз, на карачках стояли новые хозяева дома, их пес и Ормона. Живописности сюжету добавляло то, что их можно было узнать только по местам пониже спины: остальное было погружено в колодец. Над композицией из четырех задов победно реял пушистый волчий хвост. Все были так увлечены созерцанием дна ямы, что возвращения Сетена никто не заметил. Он встал у дерева, к которому крепилась одна сторона гамака, и продолжил наблюдение. Наконец Нат отвлекся и, почуяв друга хозяина, выпрыгнул ему навстречу.
— Вода ушла, — выкарабкиваясь из ямы, вставая и отряхивая руки, сообщил Ал.
— Куда? — Тессетен стоически вытерпел бурное приветствие хорошо выспавшегося волка.
— А кто ее знает! — вставила Ормона. — Колодец пустой!
Последней распрямилась Танрэй с фонариком в зубах. Тессетен не выдержал последнего испытания и фыркнул от приступа хохота. Юная жена Ала приняла его смех на свой счет и, кажется, не только смутилась, но и слегка обиделась. Она вообще очень настороженно отнеслась к гостям. Всё верно — это от разочарования. Она рассчитывала увидеть другого человека на месте приятеля мужа — такого, каким придумала его богатая фантазия трепетной ученицы Новой Волны, под стать красавцу-Алу.
— Позавчера снова было землетрясение, а сегодня я обнаружил, что там сухо. Наверняка это связано.
Танрэй с уважением взглянула на супруга, ничего не понимая в его научных изысканиях, но безоговорочно уверенная в авторитете Ала. Сетен на всякий случай припрятал снова проступившую улыбочку: ему не хотелось смущать эту девочку. И тут она опомнилась, всплеснула руками:
— Завтракать пора, мы все вас ждали! Идемте на ассендо, там всё готово!
Она повернулась идти, но Тессетен ловко поймал ее за рукав:
— Танрэй!
Она опустила ресницы, не в силах выдерживать ироничности его тяжелого взгляда.
— А "вас" — это кого?
Девочка округлила глаза, нерешительно указала пальцем в его сторону, а потом оглянулась за поддержкой к смеющемуся мужу и совсем смутилась, наткнувшись на улыбочку Ормоны.
— "Тебя", — подсказал Сетен. — Хорошо? Договорились?
Танрэй кивнула, вздохнув с облегчением, когда он ее оставил в покое.
По дороге к дому Тессетен мимоходом тоже заглянул в пересохший колодец. Да... Жаль... Родители говорят, что на протяжении многих столетий здесь была самая вкусная и чистая вода в Эйсетти. Всё меняется, всё исчезает — и, вроде, как-то по мелочам, но до того досадно!
Они поднялись на самый верхний этаж дома, где был выход на ассендо — неширокую плоскую площадку, закрепленную на высшей точке сфероида. Когда-то давно они с Ормоной любили здесь болтать, встречая зарю, провожая Саэто или наблюдая ночью за звездами. Тогда Сетен еще не устал убеждать себя, будто счастлив и радуется жизни — и в те минуты всё было так, как ему казалось. Или так, как он хотел чтобы казалось.
Волк пошел с ними и улегся в тенек под круглым столом. Эйсетти был как на ладони, от озера до гор, стеной окруживших часть столицы и по сей день охранявших приполярные зоны от слишком сильных ветров. Только благодаря горам и множеству горячих гейзеров Оритан еще жил, и в положенный срок сюда являлись весна и лето.
— Красиво, — спокойно и серьезно произнесла Ормона, подходя к тонким перильцам по окружности ассендо.
Ее взгляд скользил по белоснежным постройкам города, но сквозила в нем прощальная тоска и затаенная боль скорой ностальгии. На миловидном личике Танрэй отобразилось сочувствие. Нашла кому сочувствовать, юная глупышка, подумал Сетен.
Он отвернулся, сел за стол и принялся заглядывать под крышки, спасавшие еду от птиц и насекомых:
— Так что это у нас — поздний ужин или ранний завтрак?
— Несвоевременный обед, — сказал Ал, деловито беря приборы.
Ормона услышала и рассмеялась не бог весть какой остроте. Но это ведь сказал сам Ал! Сетен снова сдержал ухмылку.
— Ну и как твои аграрные увлечения? Не надоело? — продолжала она, садясь рядом с мужем, в точности напротив Ала.
Тот повертел рукой — мол, так-сяк.
— И что тебя в ботанику понесло... — подивился Тессетен.
— Я же не стал спрашивать, что тебя понесло в экономисты!
— Ну ты сравнил! То ли дело — в наше время безделушки ваять или заниматься тем, что необходимо всем. А чем астрофизика тебе не угодила?
— Когда это я говорил, что она мне не угодила? Одно другому не мешает. Сам же знаешь древнюю мудрость: все, что на земле, — это отражение небес.
Танрэй молча слушала их спор, но беспокойная Ормона так и не позволила ей отсидеться в сторонке.
— А что же наша Танрэй? — спросила она, переводя смеющийся взгляд на жену Ала. — Чем на Рэйсатру будут полезны студентки школы Новой Волны? Ты изучаешь естественные науки? Кулаптрия?
Та покачала головой:
— Нет, я специализируюсь на языках, литературе, истории. Конечно, это не слишком-то практичные...
— Это совсем не практичные дисциплины! — перебила ее Ормона. — Тебе бы, голубушка, пока не поздно, перейти на более полезный курс...
— Но...
— Что "но"? Кому будут нужны твои языки и книжки о розовых бабочках, когда рухнет вся система ценностей? Если все займутся бабочками, как будет выживать цивилизация?
— Но у меня нет ни малейшей склонности к математическим наукам, чтобы обучаться в "Орисфереро"!
— Ясно, языковедение — последнее пристанище для тех, у кого отсутствуют малейшие способности и таланты. На экономике именно так о вас и говорят, а теперь я убедилась в справедливости этого наблюдения, — Ормона удовлетворенно откинулась на спинку стула.
Тессетен не мог понять, что происходит у него на душе. Ему хотелось одернуть жену, но в то же время она была так убедительна и так тонко язвительна, что вроде бы и не за что пресекать эту "милую пикировку". Мало ли какая ерунда происходит между женщинами, их подводных течений не поймешь — обычно лучше оставить это им. Но тут какая-то мысль все время мелькала на задворках сознания, и связана она была с дикарем кхаркхи, Ишваром.
— Я думаю... — медленно заговорил он, не сводя глаз с лица Танрэй и совсем не замечая этого в лихорадочном отлове ускользающей идеи, — что Танрэй... могла бы... нам... помочь.
Жена Ала изумленно захлопала ресницами, смаргивая выступившие слезы. Ормона вскинула бровь.
— Наши соседи, кхаркхи, совершенно неспособны выговаривать звуки языка ори. А мне лично не хочется драть глотку, изучая их примитивную лингву, это дикость.
— Ты и не пытался, — подсказала Ормона.
— Да. Не пытался. Неохота. И вот как бы сделать так, чтобы и нашим, и вашим?
Танрэй после бессонной ночи начала впадать в какое-то заторможенное состояние и совсем перестала понимать, чего от нее хотят.
— Что? — удивленно спросила она, заметив, что от нее ждут какого-то ответа.
— Я говорю, что если придумать синтетический язык на основе ори, но упростить его так, чтобы он стал доступен и дикарям, с которыми нам хочешь не хочешь, а придется сосуществовать?
— Я... Не знаю, я подумаю...
— Ладно, пока забудем, — согласился Сетен, махнув рукой. — Сегодня нет резона говорить о делах. Всем надо выспаться. Что, собственно, мы и намереваемся сделать — правда, родная?
Ормона ослепительно улыбнулась:
— Безусловно, дорогой!
Ал и Танрэй остались наверху, а гости спустились в зимний сад и расположились в гамаке — мол, привыкли спать на свежем воздухе.
— Что скажешь о Танрэй? — укладываясь поудобнее и пристраивая голову на плече мужа, спросила Ормона.
Подобных вопросов о других женщинах она не задавала никогда, и Сетен даже слегка удивился.
— Девушка как девушка. Жена моего друга. Как она может быть мне?
— Хах! Она попутчица твоего друга, — Ормона нарочно подчеркнула слово "попутчица", — а это накладывает на нее определенные обязательства. Но, по-моему, она не слишком-то старается...
— А по-моему, это не твое и не мое дело.
— Будь проще. Если нам придется жить с ними бок о бок на Рэйсатру, все должно быть так, что не придерешься.
— Вот и не лезь в их жизнь.
— Я расскажу тебе об этой девочке. Она закрывалась от меня все время, пока мы были с нею вместе, но ее видно, как на ладони. В их семье всем заправляют женщины. И так было всегда. Но не потому что женщины такие сильные, а из-за того, что мужчины там еще слабее. Женщины их капризны и прихотливы. Чуть что — хватаются за виски и жалуются на нездоровье, и тогда мужья начинают прыгать вокруг, пытаясь им угодить...
Ормона так вошла в роль, что сама не заметила, как подскочила и стала показывать все в лицах под хохот мужа, оставшегося на месте, в гамаке.
— А когда в их семье рождается девочка, они носятся и с ней, пока она малышка. Уси-пуси, Танрэй, какой у тебя великий... "куарт"! Какая ты вся... избранная! В итоге Танрэй настолько проникается идеей о своей предназначенности в попутчицы величайшему из великих — Алу, что перестает чего-то добиваться сама. И когда из милого цыпленочка выросла такая же милая квочка, выясняется, что она ничего не умеет...
