— Помню. А вы наконец-то навели тут порядок!
— Есть такое. Слушай дальше. Так вот, за дверью кладовой, в стене, есть ниша, в этой нише внимательно присмотрись к полу. Там одна плитка заметно отстает. Убери ее, потяни на себя кольцо — и спускайся!
Со стороны Танрэй возникла пауза. Сетен прикрыл заслонку и фыркнул от смеха.
— Ты в разведке никогда не работал? — переварив услышанное, в конце концов спросила она.
— У каждого человека должно быть убежище. Ты сама найдешь, или тебя встретить?
— Найду, не беспокой ногу!
— Будь там осторожнее — лестница крута.
А ведь правда — еще светло! Он думал, уже совсем ночь... Вот как раз закатный Саэто теперь пробирается лучом точно в маленькое оконце у самого потолка, наполняя мастерскую загадочным золотистым свечением.
Ополоснув руки, Сетен взглянул было на костыли, но сразу же передумал. Не хотелось стоять перед ней, как немощному инвалиду. Терпя боль и хромая, он подошел к лестнице.
Люк наверху открылся, впустив еще один луч.
— Что ты там делаешь? — спросила Танрэй, аккуратно ступая на причудливо изогнутую лестницу.
— Валяю дурака, безусловно.
— Ты невозможен! Тут можно переломать ноги!
— В доме повешенного не говорят о веревке! Не спеши! — он снял с головы почти совсем развязавшуюся и наехавшую на брови холстину, что защищала волосы во время работы.
Придерживаясь за перила и чуть неуклюже, по-утиному переваливаясь из-за мешающего ходьбе уже довольно большого живота, Танрэй встала на предпоследней ступеньке, оглядывая видимую часть его берлоги.
— Ого! А что это всё? — растерялась она.
Сетен протянул ей руку, чтобы помочь спуститься, а потом подал холстину и наклонил голову:
— Послушай, если тебе не трудно, сестренка, подвяжи...
Ее маленькие руки закопошились в волосах, и ему захотелось, млея, потереться о нее затылком и замурлыкать, как эти рыжие тварюшки, которых приволокли из Виэлоро Ормона и Фирэ.
— Я сейчас растаю и растекусь лужей по полу! Управляйся побыстрее, сестренка!
— Ты несносен! Готово!
Он в благодарность поцеловал ее руку и пригласил пройти с основную часть убежища.
— Я ни разу не была здесь...
— Здесь никто не был, кроме меня.
— Святая святых?
— Да нет. Просто никому больше не интересно. Это вроде как черновики непризнанного писателя.
И они вышли в мастерскую. Танрэй замерла и, закрыв рот обеими ладонями, еле слышно простонала:
— О, Природа!
Полные неизъяснимой красы, ее взору предстали скульптуры и статуэтки, которые он, даже не помня этого, ваял в разные годы, чем и спасался в минуты отчаяния, тревоги и уныния, как сейчас, когда сидел и гадал, что там с уехавшими в Тепманору и почему так затягивается миссия.
— Но почему ты прячешь это? Даже не так: как ты смеешь прятать все это?!
— А кому оно нужно, сестренка? Это глина, она едва ли переживет нас с тобой. Это просто мое лекарство.
Танрэй издала возмущенный вскрик, а он, вытянув больную ногу в сторону, сел за круг и качнул педаль здоровой. Заготовка подсохла, ее пришлось смочить. Когда бесформенный комок снова раскрутился, он промокнул пальцы и мягко повел линию, изменяя форму глины. Танрэй, как зачарованная, едва дыша, следила за движениями его рук.
— Безумно красиво! — выдохнула она. — Ты касаешься ее, как... как...
— Я понял, — он усмехнулся, — можешь не продолжать.
— Я не знала, что ты созидатель. И Ал мне ничего не говорил!
— Потому что я запретил ему говорить.
— Почему?
— Потому. Чтобы не выслушивать твои занудные нотации, которые ты читаешь мне сейчас, и я уже жалею, что пустил тебя сюда!
— Значит, там, в галереях комплекса Теснауто...
— Не только я. Там одному было бы не справиться.
— Но... человек с волком...
— Да. Угадала.
И тут она увидела себя, вылепленную из глины. Румянец озарил ее щеки: она наверняка представила, как его руки вот так же скользят по ее податливому мягкому лицу, подбородку, длинной шее, плечам, груди... Скульптура заканчивалась, отображая ее по пояс и была явно недоработана, как будто мастер бросил ее на самом последнем этапе и забыл. Сетен снова ощутил ее магическое влечение — этот проклятый зов попутчицы, притяжение, которого не должно было происходить между ними. Тем более, теперь. Хотя именно теперь она и притягивает сильнее всего, потому что лишь попутчица могла носить под сердцем воплощение "куарт" Коорэ... Как ему опостылела эта путаница! Как надоело все время быть начеку, словно дворовому псу. Он не хочет никаких осложнений, у него есть друг, у друга есть жена — и всё. А еще есть та, которую он любит по-настоящему, и пусть она хоть трижды не попутчица — она его, она с ним и она за него. Больше не нужно ничего. То, что он по юности и глупости считал застарелой болезнью и привычкой, оказалось истинным, и ему было жаль времени, потраченного в идиотских метаниях.
— Тассатио... Значит, это не просто легенда... — проговорила Танрэй, не сводя глаз с глиняной женщины, о существовании которой он давно уже забыл, когда-то побеседовав с нею во время лепки по памяти и найдя для себя ответы, которые в его фантазии якобы произносило творение.
— Это просто легенда! — прервал ее Сетен, не желая, чтобы она развивала эту тему и воображала себе несуществующее. — А вот это, — он обвел руками комнату, — просто жизнь. Не будем путать небесные сферы и навоз под ногами.
— Но зачем эта жертва?! Почему ты — экономист? Ты же талантливейший скульптор! Ты сам поддерживал меня в моей профессии, а чем они различаются по своей направленности?!
Он искоса поглядел на нее — возмущенную, даже негодующую. На лице ее почти не осталось веснушек — они таяли и пропадали с каждым днем. Танрэй похорошела и теперь стала не просто смазливой куколкой, как прежде, а созданием, источающим свой собственный внутренний свет. И Сетену была известна причина этих изменений — она сейчас ворочалась и потягивалась в ее располневшей утробе и время от времени порхала у нее за плечом, словно любуясь своей будущей матерью. Таков был Коорэ. Он не мог иначе, этот чудесный мальчишка, преобразовывавший мир одним лишь присутствием в нем собственной души. Жаль, что Танрэй ничего этого не видела и не знала, а Ормона изводилась от бессилия и навсегда разрушенных надежд...
— Таких талантливых — в ряд по три штуки на два лика... — фыркнул Тессетен и сухо, с насмешкой добавил: — Если мы все примемся рисовать бабочек и сочинять стихи, нам придется несладко в этой грубой реальности. Ты присядь. Вон есть чистая скамейка, и ты не запачкаешь свою красивую белую юбку.
Танрэй уселась и расправила складки на подоле легкого светлого платья. Закатный луч освещал ее рыжие волосы, и паутинка-мотылек над нею, купаясь в теплых объятиях Саэто, из серебристой стала золотой. Жаль, не передашь такое посредством камня, гипса или глины...
— Вообще-то я пришла спросить, как там Ормона и почему так долго ничего не слышно об их поездке.
Он едва сдержал кривую ухмылку. Можно ли всерьез переживать за человека, который обрадовался бы твоей смерти? Но Танрэй не притворялась. Она умела быстро забывать обиды и не держала зла ни на кого. Вот бы всем научиться тому же... Утопия!
— Пока известно лишь то, что они долетели и что им показывают город.
— Но ведь прошел уже почти лунный цикл, как они там!
— Такие дела быстро не делаются. Да, кстати, мне удалось подсунуть ей твой плащ. Думаю, он ей пригодился в тех краях, там сейчас ого-го как холодно...
— Ты показал ей потайной карман, где можно прятать все, что угодно? — она подвигала бровью, намекая на всякие опасные острые предметы для самозащиты.
— Показал, показал, — засмеялся он. — Какие же вы все коварные!
— Да и она не за цветочками поехала. Но надеюсь, ей этот карман не пригодится. Хотя, сказать по правде, я возилась с ним почти неделю, я ведь не умею шить...
— Хорошо, так и быть, скажу. Но только тебе!
Ее зеленоватые глаза — зеленцы в них теперь стало куда больше прежнего — вспыхнули радостью, она закивала.
— Они с Солонданом сейчас склоняют тепманорийцев к ответному визиту.
Ее взгляд переменился, она захлопала ресницами:
— Как? Но... если те приедут сюда, они сразу поймут, что мы хотим их использовать! У нас же всё приходит в упадок!
— Будь честнее: пришло в упадок!
— Ну да!
Сетен промолчал. Танрэй не нужно знать некоторых вещей. Не потому, что это повредило бы ее хрупкому самочувствию, а вообще не нужно — никогда.
— Танрэй, темнеет, — напомнил он, после долгого обоюдного безмолвия, когда поскрипывал в тишине один только гончарный круг.
— Да... мне пора... теперь и правда поздно...
Женщина поднялась. Он ее не задерживал, хотя в глубине души хотел бы пообщаться с Коорэ еще — ведь главного во время их молчания она не замечала, а все это время они с "куарт" ученика говорили друг с другом, только без слов. Родившись, где-то глубоко-глубоко в сердце мальчик будет помнить эти их беседы с Учителем.
— Может быть, тебя проводить?
— Меня ждут Ишвар и Нат, — ответила Танрэй. — Они тут, неподалеку.
Дойдя до лестницы, она оглянулась:
— Что это была за статуя?
— Ты о чем?
— Много лет назад, когда мы с Алом жили в вашем доме, в Эйсетти, а вы приехали отсюда на празднование Теснауто, Ормона спросила, куда подевалась какая-то ее любимая статуя танцующей пары. Ее ведь тоже сделал ты?
Сетен только теперь ощутил, как невообразимо давно это было и с какой скоростью промелькнуло, словно дым во время урагана.
— Да... — вздохнул он, прихрамывая вслед за нею. — Это была моя экзаменационная работа по камню. Почти в человеческий рост, с ума сойти!
— Жалко, что ты разбил ее...
Он отвел взгляд:
— Я ее не разбил. Она не из глины — из мрамора — ее не так просто было бы разбить...
И он указал рукой куда-то под лестницу, в темноту. Женщина вгляделась в смутные очертания, напоминающие фигуры людей. Сетен зажег лампу.
— О, нет! — охнула она, хватаясь за сердце и теряя равновесие, он едва успел подхватить ее под локти. — Мутциорэ! И... твоя жена...
Он всмотрелся. В самом деле — танцовщица в этой паре была почти точной копией Ормоны. Может, потому жена так любила когда-то эту скульптуру? А вот ее партнер... Сетен сощурился: так легче увидеть то, что не сразу бросается в глаза. И он узнал этого мужчину в старинной одежде и с длинными, перехваченными лентой в хвост, волосами. Много лет назад, еще на Оритане, Тессетен, проведав разбившегося в горах Ала, забрел в "кратер" эйсеттского пруда в парке, а там... Он до сих пор так и не разобрался, было то реальностью или наваждением. Его вызвал на поединок мастер-мечник, незнакомый мужчина, за каких-то полчаса состязания обучивший молодого, еще почти юного Сетена самым мудреным приемам, знание которых дремало где-то в глубине его памяти и было разбужено молчаливым дуэлянтом, который, загоняв противника, затем бесследно исчез.
И теперь Тессетен увидел: мраморный мужчина был тем самым незнакомцем, отразившимся в аллийском, тоже воображаемом, мече... Вот только Сетен теперь уже не мог точно вспомнить: отразившийся рядом с ним или вместо него?
Но статуя была сделана задолго до того странного боя! И задолго до первой встречи с будущей женой!
— Как... как ты назвала его? — спросил Сетен, медленно поворачивая голову к Танрэй.
— Это Немой. И я... знаю этого человека. Он является, когда хочет, он все время, все эти годы, учил меня управляться с мечом, а последний раз я видела его, когда он увел меня в ту ночь из павильона... перед самым обрушением...
А перед глазами Сетена возник бегущий к нему по сугробам волчонок-Нат.
Морок рассеялся. Вверху, на ступеньках, что вели в мастерскую, выпустив язык и улыбаясь, стоял и смотрел на них старый волк Натаути.
Глава восемнадцатая, где много внимания уделяется магии крови и большой игре, затевающейся между кула-орийцами и жителями Тепманоры
Скоро Фирэ понял, что в Кула-Ори происходит что-то дурное. Дикари, которых воспитывала рыжеволосая атме Танрэй, часто рассказывали жуткие истории о чудовищах, которые приходили в селения из джунглей и утаскивали с собой людей.
— Человек становится больным, — почти на чистом ори объяснял ему ученик Танрэй, Ишвар. О нем Фирэ сказали, что прошлых жизнях это был его лучший друг Атембизе, северянин Эт-Эмбизэ. Приглядевшись к потаенной вселенной за зеркалом его глаз, молодой кулаптр с трудом, но узнал "куарт" когда-то Падшего, весельчака-приятеля, преданного всей душой ему и Учителю. Атембизе и погиб тогда лишь потому, что не смог сломать себя и покинуть тонущих Ала и Коорэ. — Потом он впадает в горячку и убегает в джунгли, на растерзание чудовищам...
— Там не одно чудовище?
— Их много. Они ждут.
— Чего ждут?
— Пятого солнца. Они вырвутся из своих подземелий и уничтожат мир огнем. Люди станут злыми, как обезьяны джунглей, люди начнут отрезать друг другу головы и ненавидеть брат брата, а сестра сестру. Чудовища ждут их атмереро, они питаются душами.
Фирэ всматривался в смуглое лицо туземца и не мог понять, где заканчивается примитивное суеверие и начинается то, что у ори называется "алта-тейаари"*. Так же точно чудовищным образом в личности Ишвара смешивался древний-древний мудрец и пещерный антропоид. Остатками зрения "куарт" юноша видел одновременно и русоволосого красавца-богатыря с сияющими зелеными глазами, и коротконогого уродца-кхаркхи с низким лбом и широким носом.
___________________________
* "Алта-тейаари" — (орийск.) основа мифа.
— Как же они выглядят?
— Никто никогда не видел их близко. Увидеть их близко — смерть! Самое страшное среди них — то, которое последним смотрит в глаза. Оно высасывает их внутренний свет.
Фирэ удивился. Значит, кхаркхи уже знакомы с кем-то, кто оперирует приемом вытягивания атмереро... Но кому и зачем нужны их недоразвитые душонки? Если бы чудовище в самом деле искало души, оно охотилось бы на ори, ну или, на худой конец, за тем же Ишваром-Атембизе с его орийским "куарт".
И тут в голову Фирэ пришла неожиданная мысль. Когда они с Учителем затеяли грандиозную уборку в их с Ормоной доме — доме, где теперь жил и он сам — юноша обнаружил большую библиотеку. Ему не доводилось читать книг с того дня, как его отняли от Новой Волны и закинули на Полуостров Крушения, и первый же подхваченный томик он пролистал, стоя на лесенке, с тряпкой в руке. Эта книга будто позвала его, попросилась к нему. Она была напитана Ормоной, словно магическими притираниями, каждую ее страницу женщина перечитывала по несколько раз. Он отложил томик тогда, чтобы не заставлять ждать Тессетена, а теперь наконец вспомнил о своем намерении узнать, что же такое таит в себе трактат древнего философа, написанный удивительно современно и понятно — как все гениальное.
— Вы читали ее? — спросил он Учителя.
Тот взглянул одним глазом через плечо:
— Здесь только то, что я читал. Решил предаться разврату просвещения?
