— Вот как ты заговорил? Я думал, ты удивишься тому, что твоя женушка хотела тебе сказать этой ночью. Правда, она и не успела бы сказать. Вернее — ты не успел бы этого услышать. И не успеешь. Потому что я пришел не за Танрэй. Я пришел за тобой, думая найти здесь Ала — и увидел что-то необъяснимое. Кто ты, зима тебя покарай? Кто ты?!
Ал горько хмыкнул и посмотрел в окно. Орэмашины Тепманоры уничтожали его страну.
— Я вижу, цивилизация разума и техники победила... — проговорил он, оценивающе поджимая свои красивые губы. — Ну что ж, тем хуже для всех нас...
— Да, братец, да! — по-прежнему не то женским, не то мужским голосом выкрикнул Тессетен, вставая на ноги и скидывая с себя нищенские тряпки. Под ними сверкнули дорогие вороненые доспехи полководца. — Мы пришли к тождеству, и ребус разгадан, но разгадан по-моему, любимый! Мой мир — мир смерти, лжи, предательства и алчности — победил. На этом жалком сфероиде всегда будут царить мои законы! Это мой мир, а не ваш! Будь ты проклят вместе со своей женой и тем, кого ты наивно считаешь своим сыном! Открой уже мне мир За Вратами и убирайся туда вместе со мной, нам не место здесь!
* * *
В зал ворвались "песельники" Тессетена, и Фирэ подал полководцу его заговоренный меч.
— Ну скажи хоть что-нибудь, звездочет! — Ормона не забыла первую профессию Ала, а Сетен тем временем примерил оружие в своей руке, не слыша и не понимая, о чем говорит покойная жена. Он и действовал, как заведенная кукла, он нарочно отключил все чувства, чтобы не дрогнуть в последний миг перед очевидным самоубийством. — Скажи напоследок!
— Зачем? — переспросил Ал и покорно опустил голову, освобождая шею от воротника.
И тут Тессетен увидел, как, повернув к нему незнакомое лицо, вдруг осклабился бывший друг, похотливо помотал высунутым языком, а в голове прозвучало: "Я предупреждал тебя, полководец: не доискивайся правды о том, зачем Ал тогда полез на Скалу Отчаянных! Я предупреждал тебя, что в день, когда ты познаешь истину, страшной смертью умрешь!" Тогда почудилось правителю Тепманоры змеиное шипение, что исходило от странного зеленого венца на голове существа, и желтый плащ на плечах склонившегося перед ним Ала.
— А-а-а, меч Тассатио! Меч, который, в отличие от хозяина, не забыл ничего! Да, дружок, немало мы с тобой повеселились на Горящей! Давай же, бей, избавься от меня навсегда, малыш Ал! — вслух подбодрило чудовище человеческого вида, ухмыляясь и подставляя шею. — Давай! Давай!
С криком отчаяния Тессетен размахнулся и опустил меч. Клинок прошел сквозь плоть, не встречая препятствий, словно рассекал бумагу. Боль прошила и самого правителя Тепманоры, когда голова Ала с глухим стуком упала на плиты пола, а тело, скорчившись, завалилось набок.
— Будь проклят, Соуле! Будь проклят, изверг рода человеческого! — сказала женщина устами фондаторе Тсимаратау, толкая ногой труп в луже черной крови.
Ответом ей был смех победителя...
— Но это был и Ал... — прошептал Сетен, садясь на ступень и тяжело опираясь на меч. Ему всё казалось сном, когда спрашиваешь — и не получаешь ответа, когда что-то доказываешь, а тебя никто не слушает, когда ты прав, а побеждает негодяй. — Там был и мой друг...
* * *
Танрэй пробежала по опустевшему порталу Тизского дворца на половину мужа. Ветер рвал с нее легкую накидку, дождь промочил ее одежду и волосы насквозь.
Небесный обстрел закончился. Наверное, многие горожане умерли сегодня в блаженном неведении, так и не осознав, что произошло. Ей казалось, что весь город разрушен, и Танрэй испытала облегчение, когда, выскочив наружу, увидела полностью уцелевшие здания в городской черте — дым валил откуда-то из пустыни, но зарева не было.
В одном из коридоров она заметила Фирэ и его зверя. Оба внимательно смотрели на нее.
— Где Ал?! — крикнула Танрэй.
Фирэ молча указал в конец коридора, на двери покоев ее мужа. Ничего не произнеся, подхватив путавшуюся в ногах юбку, женщина бросилась туда.
Гостиная пустовала. Рыбки беззвучно жили своей жизнью за стеклом аквариума.
— Ал! — крикнула Танрэй, все же чувствуя чье-то присутствие. — Ал!
Занавес за колоннами двинулся. Навстречу ей вышел Тессетен, но не тот оборванец, каким она видела его вчера и сегодня днем. И совсем не тот долгожданный попутчик, с которым она провела прошлую ночь. На этом Сетене красовались черные доспехи и широкий, длинный, тоже черный, с серебристым подбоем и капюшоном плащ из непромокаемого материала.
— Где Ал?! — закричала Танрэй, и эхо множество раз повторило под сводами ее отчаянный зов.
— Все было так, как должно было случиться! Иди сюда! Ты свободна, но есть еще один короткий обряд, в котором, увы, придется принять участие тебе. Я хотел бы избавить тебя от этого зрелища, но никак... Мы вернем Ала, он очистится от той скверны, которую впустил в себя от отчаяния — решив, будто мы ничего не сможем исправить в этом воплощении!
— Верни Ала. Мы с ним покинем эту страну, если она нужна тебе! Отпусти его. Я не хочу больше знать тебя, за кого бы ты себя ни выдавал и кем бы ни был на самом деле!
— Еще вчера ты готова была бросить всё ради нищего, так неужели ты не сделаешь этого ради правителя Тепманоры?
— Верни Ала!
Танрэй уже все поняла, но в каком-то ступоре продолжала твердить одно и то же. Она не могла поверить, что Сетен пошел на это.
— Неужели ты решила, что я сделал это из ревности?! Ты так решила?
— Да плевать мне на твою ревность, Сетен! Выгляни, посмотри, что сделали с моей страной твои орэмашины!
Уже готовый схватить ее за плечо, Тессетен отдернул руку. Женщина заступила на его место.
— Тебе нужен Ал? Подавись! — крикнула она "раздвоенным" голосом, и Тессетен швырнул под ноги Танрэй доселе скрываемый под плащом меч.
Лезвие было оплавлено кровью, и Танрэй, догадавшись, что это кровь ее мужа, истошно закричала. Когда дыхание вышло из груди без остатка, несчастная поперхнулась и закрыла глаза. Женщина в лице Тессетена наблюдала за нею с холодной усмешкой.
— Как его тело отделено от головы, так и защитник будет всегда отделен от вас! — насладившись зрелищем, фантом столь же неожиданно исчез, сколь и появился. И тогда Тессетен почти совсем тихо добавил: — Я надеялся, что все произойдет иначе... Но надо завершить это к проклятым силам и забыть, как страшный сон. Это все ужасно, но выхода нет, Танрэй, у нас нет выхода — иначе Соуле угробит нас всех... Он уже здесь, твой муж привел его сюда своим унынием! И для чего только Паском все рассказал ему? Ал всегда был слабаком, просто удачливым слабаком... Ты ведь помнишь, как притягивать душу? Тебе надо будет просто быть рядом, просто повторять вместе со мной, но ты... ты можешь закрыть глаза, чтобы не видеть этого... Вместе с тобой у нас теперь получится все, что угодно!
Правительница страны Ин вскинула руку и прикусила кулак, не в силах оторвать взгляда от проклятого меча.
— Танрэй! Танрэй, все будет правильно! — торопливо, как никогда прежде, заговорил Сетен. — Ал вернется. Настоящий, не этот. Ты возродишь его, ты — так же, как это сделала аллийка Танэ-Ра. Я уже готов поверить даже в это, Танрэй!
Он обнял ее и зашептал, склонившись:
— Пусть наследником правителя Тепманоры будет Ал. Это было бы единственным выходом из того тупика, куда мы сами себя загнали. Просто ты должна призвать атмереро в ее новое вместилище, — Сетен слегка коснулся ладонью ее живота под мокрым платьем. — И ты дашь настоящему Алу новую жизнь, новый шанс, понимаешь? И с нашей помощью он выкарабкается, мы с тобой сделаем для него всё, Танрэй! Только в нас я могу быть уверен от начала и до конца, только в нас! Ты ведь хотела этого, не спорь! Лишь при обоюдном желании двоих ори вспыхнет жизнь третьего!
Танрэй знала о новой жизни. И желала ее. Еще вчера ночью, еще утром, еще днем. Да что там — даже час назад, даже пять минут... Но не теперь! И этот новый не может стать Алом, хоть никто и не ведает путей "куарт". Туда, в это "вместилище", не может быть помещена душа Ала, ведь их сын Коорэ почувствовал там... О, Природа, что же они все натворили!..
Она оттолкнула Сетена, отскочила к двери и бросилась прочь. Правитель Тепманоры побежал за нею, однако искалеченная нога снова подвела его.
* * *
Царица избрала тайный коридор, о котором не знали головорезы Тессетена.
Фирэ успел заметить, куда метнулась маленькая женщина в легком платье.
— Задержи ее, Фирэ! — крикнул Сетен. — Мы не успели завершить этот хренов обряд, будь он проклят вовеки веков!
Пристегнув рванувшегося вперед зверя к металлической скобе в стене, молодой воин бросился на призыв Учителя. Потянулся к беглянке, как и тогда, в лечебнице. Увидел только что вспорхнувшего над нею серебристого мотылька, опешил. Не наследник Тепманоры жил в ней. Наследница. И Фирэ теперь точно знал, кто "куарт" этой нерожденной девочки...
— Танрэй! — в отчаянии вскрикнул он, догадавшись, что она замыслила. — Не выходите наружу, атме, там гроза!
Танрэй пробежала под секущими плетьми холодного ливня по открытой анфиладе, юркнула в один из порталов и, преодолев несколько шагов по песку, достигла подножья скалы, из которой Кронрэй и ее сын на досуге вручную вытесывали памятник Паскому. Не помня себя, она карабкалась все выше и выше.
— Стой! Сестренка! Ради Природы! Ты уедешь, куда захочешь, никто не посмеет прикоснуться к тебе! Перестань! Я не стану неволить тебя! Клянусь памятью Оритана, клянусь чем угодно! Ты не увидишь меня больше! Не делай этого! — задыхаясь, Тессетен по-прежнему сильно отставал от нее и от приемного сына. — Вернись! Провались он сквозь землю, этот обряд — мне ничего от тебя не нужно! Просто вернись и делай что хочешь!
Зато Фирэ уже почти настиг Танрэй, готов был схватить, унести отсюда, спасти их обеих. Он на секунду оглянулся на Учителя, и тот в последнем рывке вдруг прибег к последней возможности: облекся мороком. Молодой человек вскрикнул от ужаса. Вместо прекрасного золотистого тура по камням неслось бронированное черное чудовище — химера с герба Тепманоры.
— Пусть лучше так... — вскрикнула Танрэй.
Ветер сдернул мокрую накидку с ее плеч и швырнул в лицо Сетену. В морду химере...
Вспышка молнии ослепила Фирэ. Закрывшись рукой, он резко отвернулся в сторону. "Нет, нет! — шептал он, не веря в то, что случилось. — Нет, это была просто молния! Саэти, это ведь была просто молния?!" А сердце кричало о том, что, оказавшись рядом, попутчики становятся всемогущими, и даже Танрэй способна повелевать стихией, когда за ее спиной — Ал, пусть в чуждом обличье, но Ал...
Танрэй лежала ничком, щекой на кисти руки, будто заснула, да только глаза были открыты... Она сумела это сделать, она прекратила грозу, обратив последний разряд против себя!
Тессетен стоял на одном колене возле нее — второе просто не сгибалось, и нога нелепо торчала в сторону. Подняв попутчицу с камня, он еще надеялся спасти ее. Он еще верил, что она жива.
Фирэ подошел к ним и заглянул в ее распахнутые стеклянные глаза. Зеленые огоньки жизни погасли в пустых зрачках. Там больше не было души.
— Учитель... — он положил ладонь ему на плечо и ощутил лед чешуи.
Блестящий от ливня черный плащ раскинулся на голове каменного изваяния двумя громадными крылами нетопыря, стальные когти крошили известняк, змеиная голова, увенчанная длинными и острыми отростками-рогами, горько прижалась к телу мертвой.
И тогда жуткий рев отчаяния огласил пустыню Тизэ...
Послесловие
soundtrack
От неприютного берега Перекрестка до Мирового Древа протянулся мост хрустальной радуги. Реальность расцветило всеми красками солнечного спектра.
Двадцать четыре серебристые кометы, прочертив пространство россыпью ослепительных брызг, сошлись в единой точке — на самом верху семицветной дуги, и ориентиром им был сидящий там старик с черными раскосыми глазами.
Врезавшись в Радугу, каждая из двадцати четырех комет обрела сначала призрачные очертания человеческой фигуры, а затем и вовсе, уже на ходу, приняла плотский облик мужчины либо женщины — тех и других было поровну. И все они собрались вокруг старика.
Он открыл подведенные сурьмою глаза и велел им присесть, как когда-то.
"Да будут справедливы к нам все мировые течения, — не раскрывая рта, вымолвил он в сознании у каждого. — Я рад вновь увидеть вас! Вы, наверное, думаете: ну вот, снова нет покоя от этого Паскома!"
"Мы рады вам, Учитель!" — искренне отвечали попутчики и попутчицы.
И лишь Рарто добавил:
"Но я все еще не вижу среди нас Ала. Его так увлекла та реальность, или достались упрямые ученики?"
"Ему досталась нелегкая судьба. И строптивый характер. Потому я вас и позвал на нашу радугу, как в былые времена, и счастлив, что вы откликнулись все до одного".
"Могло ли быть иначе?" — удивился Рарто.
"В этих вселенных чего только не бывает! Но мы ждем еще одного участника, и он вот-вот объявится на Перекрестке, ибо часы его жизни на земле сочтены. В Ростау идет страшная битва, а заговоренный меч Тассатио все еще жаждет крови, и ему уже все равно, чья эта кровь — в нем пробудилась память деяний на Горящей".
И тут все увидели в дымке Перекрестка среди воспаленных синих спиралей перехода корчившегося в агонии человека. Смутный след меча все еще оставался в его груди, пробив самоубийцу насквозь.
Пока забвение не одолело вновь пришедшего, Паском простер к нему руку и втянул на Радугу.
"С приходом, Фирэ!"
— Где я? — вскрикнул молодой мужчина, хватаясь за грудь и озираясь по сторонам.
"Ты у Мирового Древа, Фирэ!"
— Как... вы назвали меня? Вы ошиблись, перепутали с кем-то — я Ал-Демиф! Я должен был убить себя собственным мечом, ведь Хор, сын златовласой Исет, победил в том бою, а для меня как командира это страшный позор. Наверное, я все же убил себя — и я в Дуате, верно? Но почему нет крови? — он отнял от груди и показал собравшимся чистую ладонь.
"Ты убил, убил себя, Фирэ, насчет этого будь спокоен, — Паском и его ученики заулыбались, точно речь шла не о смерти, а о предстоящей увеселительной прогулке. — И это хорошо, что ты все еще помнишь. Но сейчас тебе придется вспомнить больше, чтобы помочь своему Учителю".
— Сетху? Что будет с ним? Он тоже погибнет в этой битве?
"Нет, в этой битве он не погибнет. Встань, воин!"
Вновь пришедший поднялся на ноги. От Мирового Древа к нему устремилось семь нитей, и они пронзили его сущность от затылка — и по всей длине позвоночника. Распятый на них, словно на музыкальных струнах, он блаженно закрыл глаза и приподнялся над Радугой. Память былых воплощений возвращалась, как и должно быть с любым "куарт". И даже страшное воспринималось им сейчас так, будто он смотрел на жизнь свою со стороны, читая живописание о ком-то ином, а не о себе. А прекрасное и подавно кружило голову своей тайной.
