Танрэй закатила глаза, покачала головой, изображая, как ей было плохо, и охотно подала ему руку, принимая предложение прогуляться.
— За основу графического выражения этого языка я хочу взять принципы нашего начертания, — продолжала хозяйка, заглядывая через борт и улыбаясь стайке дельфинов, решивших состязаться с "Сэхо" в скорости. — Только чтобы упростить, исключу наши дифтонги и трифтонги. Логичнее будет оставить знак, обозначающий или гласный, или слог — сочетание согласного и гласного...
— Принципы нашего начертания — это ты об оранагари* над символами?
— Да.
___________________________
* Оранагари — непрерывная черта над сочетанием символов, указывающая конец одного слова или предложения и начало другого.
— Думаю, это разумно.
Танрэй обернулась, взглянула на него снизу вверх, как ученица на учителя:
— Спасибо, что не махнул на меня рукой... Меня даже наставники отговаривали от этой темы, предлагали взять более разработанную кем-то, еще до меня. Но мне почему-то казалось, что если я так и сделаю, то подведу тебя...
Нат встряхнулся. Она сама еще не понимает того, в чем разобрался Тессетен, ей кажется, что она испытывает удовольствие от его общества исключительно из-за схожести интересов, из-за того, что им невероятно легко друг с другом и говорить, и молчать. Но нет-нет, да нарочно оказывалась чуть ближе к нему, чем требовалось; и Сетен, бывало, наклонял к ней голову, чуть ли не касаясь — на грани фола! — губами ее пышных рыжих волос. Говорила все больше она, а он слушал и как-то странно менялся в лице. Однако, увлеченная беседой, Танрэй мало смотрела на спутника. Волк усмехнулся про себя: а жаль, она увидела бы интереснейшие метаморфозы... Правда, они, скорее всего, напугали бы ее не на шутку, ведь в эти мгновения рядом с хозяйкой шел совершенно другой человек, в ком не было ни капли сходства с ужасающей образиной хозяйского друга...
Но всему есть предел. Однажды она по своему обыкновению разглядывала прозрачную воду, над которой парил "Сэхо" и, напуганная резко выпрыгнувшей почти в лицо летучей рыбой, отшатнулась, наткнувшись на Сетена. Он невольно поймал ее за талию, Танрэй растерянно замерла в его тесных объятиях, и оба попросту не знали, как повести себя, потому что одинаково ощутили то, что никак не должны были ощущать мужчина и женщина, у каждого из которых давно была своя семья. Тессетен вдруг словно опомнился, и это положило начало их дальнейшему отчуждению, в результате которого они пристали к берегам Рэйсатру изумительно равнодушными друг к другу людьми. Во всяком случае, равнодушными с внешней стороны. И причиной стала запомнившаяся Нату сцена пару дней спустя после их первого разговора.
— У них странные взаимоотношения... — Сетен рассказывал о дикарях кхаркхи, насколько успел их узнать. Тот нелепый случай с прыгающей рыбой они оба негласно решили забыть и не объясняться. — Антропоиды прошли этап матриархата, сейчас у них острый кризис, когда их самцы еще слишком неуверенны в себе, чтобы не видеть в самке потенциального или даже открытого врага и не притеснять ее на уровне общественных устоев и даже религии.
— Религии? Что это такое? — поинтересовалась Танрэй.
— Как тебе объяснить... — он поглядел под ноги и улыбнулся, подыскивая ответ, ведь это словечко изобрел Паском для обозначения того, что делалось у дикарей на Рэйсатру. — Они считают, что все стихии мира действуют разрозненно друг от друга, непрестанно наблюдают за людьми и могут гневаться на членов племени за какие-то их проступки. И когда антропоиды их одушевляют, то называют их духами, покровительствующими той или иной стихии. Это духи-олицетворения. На них всегда можно и понадеяться, и спихнуть какие-то невзгоды.
— Так что же, они не знают, а только выдумывают? Они не знают?!
— Ну как же они могут знать, подумай сама: их век короток, прошлых воплощений они не помнят... Я даже не уверен в том, что их "куарт" развивается в таких условиях...
Танрэй покачала головой:
— Мне их жаль... Чтобы верить во что-то, надо знать все законы, а они выдумывают, подменяют... Ужасно...
— Да, подменяют... Но, в принципе, это удобный подход к управлению теми, кто ниже в стае... то есть в племени...
— Только не предлагай мне придумать еще и какую-нибудь адаптореги... рели... В общем, её!
Они засмеялись.
— Почему бы нет, — пошутил Сетен. — Главное — подкрепить этот ритуал кровавой жерт...
Он вдруг замер, словно чем-то осененный. Танрэй изумленно посмотрела на него, настолько внезапно он осекся на полуслове: его будто не стало рядом.
— Что такое?
— А? Нет, ничего такого. Знаешь, а ты покажи мне, сможешь ли ты защититься в джунглях в случае чего. Это опасное место, и там надо держать ухо востро.
— Но там ведь есть город, а джунгли далеко! — пыталась возразить она, однако Сетен снова затащил ее наверх, на большую свободную площадку, где при желании могли бы без тесноты собраться все многочисленные пассажиры "Сэхо".
— Это только так кажется. Тебя ведь учил чему-то Паском?
Танрэй опустила глаза:
— Ну да... чему-то учил...
— Тогда стой тут и готовься!
— К чему?
— Я твой противник. Я твой смертельный враг. Одна твоя оплошность, и я тебя уничтожу. Будь серьезна, отбивайся в полную силу! Останови меня, Танрэй! — его глаза искрились рождением очередной странной идеи.
Нат подбежал поближе и присел возле связки канатов. Он видел, как просто ей далась связь со стихиями — то, что раньше она делала с трудом, жалуясь, будто неспособна сосредоточиться. А Сетен уже бежал на нее в своем мороке, вызывая оторопь уже одним своим видом. Мало кто останется невозмутимым при виде громадного золотистого тура с нацеленными на жертву рогами. Танрэй одновременно сделала перед собой преграду и отпустила ему навстречу сбивающий с ног поток воздуха, развернувшегося из тугого клубка ветра, что родился между ее ладонями всего миг назад. Она еще не умела скрывать свои действия.
Тессетен не успел начать защищаться, когда летевший в него ураган распался по пути, и лишь легкий бриз смахнул с его лица остатки бычьей гримасы.
Люди стояли друг против друга и изумленно переглядывались. Только для волка тут не было ничего удивительного: все это он понял еще в их первую встречу на ступенях портала Новой Волны.
— Ну... — она смущенно втянула голову в плечи и растянула губы в попытке улыбнуться, — я не слишком способная ученица у Паскома...
— Стой!
Сетен отступил на шаг и что было силы запустил в нее то, что звалось волной смерти. Это было от отчаяния: друг хозяина наконец тоже все понял.
Волна вдребезги разбила зыбкую преграду Танрэй, а дальше развеялась сама, не коснувшись хозяйки.
— Зимы и метели! — прошептал Сетен. — Пропади оно всё... — и едва ли не простонал: — Ну и за что это нам?!
— Что случилось? — встревожилась Танрэй.
— Отойди! — буркнул тот, промчался мимо и снова заперся в своей каюте.
А потом пошел тот разлад. Изо всех сил сопротивляясь, Сетен строил баррикады, чтобы не переступить запретную черту, за которой, возможно, для них двоих, истинных попутчиков, простиралось царство великого земного счастья и прочие радости жизни. Но уж кому, как не циникам и пессимистам вроде него, знать, что вход в чертоги земных наслаждений для одних — это выход во владения боли и несчастий для других. И двери, ведущие в неведомую страну, старательно загораживались подручным хламом — от ничего не значащих холодных острот до откровенно язвительных и не заслуженных ею подначек, тем более обидных, что Танрэй не видела их скрытого смысла. Он только что был спокоен — и вдруг ни с того ни с сего одергивает ее, а затем уходит. И это было так похоже на Ормону, что бедная жена хозяина начинала его ненавидеть, перебирая в мыслях самые оскорбительные прозвища. Но сердце у нее было отходчивым, и в следующий раз они встречались, как ни в чем не бывало, за пустым разговором или обсуждением все той же адаптолингвы. Он просто перестал подпускать ее ближе, не давал касаться даже одежды, пресекал лишние, с его точки зрения, разговоры.
Волк отлично понимал Тессетена. Однако понимать — не всегда значит одобрять.
— Я до последнего надеялся, что это неправда! — услышал он однажды краем чуткого уха разговор Сетена с кулаптром Паскомом — да и от кого бы им таиться? Не от пса же! — Как может быть такое, Учитель?
— А ты подумай сам, — ответил ему бывший духовный советник. — Вспомни о том, что получил от отца в шестнадцать...
— Если это означает то, о чем я думаю, то мир перевернулся вверх тормашками...
— А неужели ты это только что заметил, мой бедный, бедный ученик?
Нат вздохнул. Да, мир перевернулся. И это придется просто принять: они ведь не дикари-кхаркхи, чтобы взваливать свою вину на неведомые олицетворения стихий...
* * *
Суша тянулась по левому борту непрекращающейся зеленой полосой на горизонте. "Сэхо" входил в небольшую бухту, образованную внутри океанского залива: здесь полуостров Экоэро — Земля Болот — сливался с южной частью материка Рэйсатру. К востоку бухта превращалась в дельту большой реки — здесь ее называли Кула-Шри, и севернее, где река после ливней реже, чем где бы то ни было, создавала наводнения, на ней стоял город Кула-Ори.
Полуостров Экоэро был почти единственным участком континента, где на поверхность выходили древнейшие породы праматерика, существовавшего еще в те времена, когда на планете не было ничего живого. Это позже, в результате бесконечных преобразований в земной коре гигантская суша начала где-то дробиться, где-то сминаться в горы, в океанах зарождались глубочайшие разломы и подводные хребты, вулканы и бездонные впадины.
Но сам полуостров геологов-ори не устроил по многим причинам, и они порекомендовали для расселения материковую часть Рэйсатру, несмотря на то, что и здесь из-за близости гор было сейсмически неспокойно, а климат подчинялся веянию муссонных ветров. Лето тут было невыносимо влажным и жарким, и тогда казалось, что на землю опустилось облако пара. Однако сюда не засматривались аринорцы, физиологически не переносившие жару. А чтобы у них не было соблазна разрушить поселение врагов, ори строили свои дома совершенно в другом стиле, чем это делалось на Оритане и Ариноре. Здесь все постройки имели углы, как у хижин аборигенов. Кроме того, Кула-Ори строился так, чтобы органично влиться в природный ландшафт, и деревья вырубались очень редко, словно из благодарности скрывая в зелени крыши новых домов. Словом, джунгли оказались отличным укрытием для эмигрантов.
А климат... К нему южане почему-то быстро привыкали, но теряли способность переносить холода. Паском говорил, что в незапамятные времена, еще до рокового Сдвига, такая погода стояла на большей части Оритана, вот почему генетическая память его жителей так легко поддалась на провокацию. Ори были людьми тепла, любимцами Саэто.
Близ дельты в бухте виднелось множество островков, обжитых разноцветными птицами и какими-то бестиями удивительного облика, а в акватории вокруг этих кусочков суши сверкали чешуей на ярком солнце подводные обитатели, сбиваясь в стаи на радость пернатым морским охотникам.
Пассажиры высыпали на палубу и, гомоня, с восторгом разглядывали все это великолепие.
Нечто напоминающее маяк высилось посреди каменной гряды на берегу, а странноватое четырехугольное здание — многие вообще впервые видели такую архитектуру и дивились ее нелепости — и причал были окружены высокими густолиственными деревьями, ветви и стволы которых оплетались непонятного назначения канатами.
"Сэхо" подобрался к причалу. Команда выбросила сходни и забегала между пристанью и трюмом.
Щурясь на солнце, Ал поглядел в бинокль и увидел на дороге, проложенной прямо посреди лесного массива, целую вереницу грузовых машин. Многие доставили сюда диппендеоре, и неодушевленные пока гиганты лежали в своих ящиках.
Воздух трепетал от избытка солнца, от головокружительных ароматов вечного лета, от непривычных уху звуков — визга, писка, стрекота, трелей, плеска волны и шипения мелкой гальки, катающейся по камням.
Ал поднял ручную кладь и взглянул на жену. Та, кажется, пребывала в замешательстве. От многодневных прогулок под солнцем ее волосы и брови заметно выцвели, а веснушки, наоборот, потемнели и, кажется, их стало вдвое больше. Словно густой румянец, они выступили на скулах, крыльях носа и щеках, здорово опрощая лицо Танрэй, в другое время очень милое и нежное. Сейчас оно напоминало скорлупу перепелиного яйца и совсем не нравилось Алу, привыкшему к утонченности женщин-ори, которые следили за собой всегда и повсюду.
— Идем? — спросил он, отделываясь от неприятных сравнений и думая о том, что увидит сейчас безукоризненную Ормону с ее бархатным загаром, упругими мышцами и прекрасной кожей и ему нечего будет противопоставить ей в собственных глазах. Ведь жена всю поездку чирикала о своей адаптолингве и скакала под открытым солнцем на соленом морском ветру. Ерунда, конечно, но Ал слишком хорошо помнил язвительные манеры жены Сетена, любившей поддеть и крупно, и по мелочи, а ее мнение для него отчего-то было небезразлично. Даже в таком пустяковом вопросе, как внешность. — Ты займешься вещами на берегу, не то что-нибудь разгрохают или забудут — с них станется...
Танрэй лишь кивнула, и они спустились на берег. "Канаты" на деревьях оказались растениями — лианами. Такие не росли даже в экзотических садах на Оритане...
Навстречу им шла Ормона, однако та, кажется, мало интересовалась ими и высматривала мужа. Да, Ал не ошибся в своих ожиданиях: она стала еще обольстительнее, чем четыре года назад, хотя носила самую простую рабочую одежду на мужской манер и не слишком возилась с прической, забирая волосы в хвост на затылке. За нею ковылял коротконогий, улыбающийся во весь рот абориген. При виде нее гвардеец Дрэян так и замер, будто молнией пораженный, но женщина прошла мимо, а губы ее покривила презрительная усмешка, и Ал услышал:
— Все-таки он приволок с собой этих габ-шостеров!
— Пусть не иссякнет солнце в твоем сердце, Ормона! — первым поприветствовал, приобняв ее, Ал.
— Да будет "куарт" наш един, — отрывисто бросила она, явно стремясь к кораблю, и лишь нелепый вид перезагоравшей Танрэй чуть отвлек ее и заставил насмешливо улыбнуться. — Ишвар, найди для атме Танрэй свежей сметаны, ей необходимо привести себя в порядок.
Абориген раскланялся и куда-то убежал.
Тут на палубе наконец-то объявился Тессетен и, забыв о приезжих, Ормона взбежала по сходням.
— А-а-а, родная моя! — воскликнул он, обнимая жену. — Давно ждете нас?
— Вы могли бы и поторопиться, — прошептала она, нежно оглаживая его лицо, словно им можно было любоваться. — Освобождайте судно. Пора поднимать диппендеоре, иначе мы будем разгружать трюм до ночи.
И Ормона на глазах у проходивших мимо семей эмигрантов впилась поцелуем в его губы, словно он был сосудом с живой водой, а она — бродягой, целый день изнывавшим от жажды в пустыне. Ей было плевать на чье-то мнение, она была здесь безраздельной хозяйкой. Краем глаза Ал заметил, что Танрэй согнав с лица неприязненную гримаску, поспешно отвернулась и стала составлять брошенные как попало вещи.
