Юноша выбрался обратно, в себя, перевел дух и открыл глаза.
Учитель смотрел на него с восхищением и теперь даже не пытался скрыть это под циничной маской.
— Ты и прежде был нерядовым целителем, Коорэ, сколько я тебя помню! — проговорил он. — Скажи, а ты помнишь, как однажды смог оживить мертвого мотылька?
Фирэ уже хотел было отказаться, ведь отныне он не помнил уже почти ничего и не имел права называться своим именем, как вдруг в голове возникла отчетливая картинка.
Он не знал сейчас, сколько ему там лет, потому что видел из собственных глаз, но судя по молодости отца-Учителя, еще того, не Падшего, Ала — не больше десяти-двенадцати. Они только что о чем-то беседовали, сидя на берегу узкого ручейка, что чуть ниже впадал в бурную Ассуриа, как вдруг течением к ним принесло утонувшую бабочку с огромными алыми крыльями, похожую на чудесный, но сорванный и увядший цветок.
"Вот об этом я и говорил", — вздохнул Ал, поднося ее на ладони к сыну и отбрасывая за плечо прядь длинных темно-русых волос.
Они оба склонились над погибшим насекомым. Фирэ увидел собственные детские руки. Увидел детально, с этой траурной каемкой под ногтями — еще бы, столько лазить по горам и пещерам, сколько он! — мозолями на ладошках и царапинами от мелких шипов какого-то растения. Одна поддержала кисть отца с внешней стороны, вторая накрыла "домиком" ладонь с алым мотыльком. Ал смотрел на него со своей обычной мягкой улыбкой и ждал, не гадая о том, что будет. В его серых мальчишеских глазах — обычное любопытство ребенка, который, даже став взрослым, не пытается предсказывать или объяснять, а попросту впитывает данность.
Насекомые просты, и оттого передать одному из них матрицу жизни нетрудно, если погибло оно не слишком давно. Фирэ сосредоточился, и темный силуэт мотылька постепенно начал сиять — сначала тельце, потом контуры, прожилки в крылышках, нимб вокруг крылышек...
Они с отцом раскрывают руки — и, победно сводя-разводя паруса огромных алых крыльев, лишь слегка поблекших от воды, на ладони Ала сидит живая бабочка. Да, она умрет ближе к вечеру, ей не встретить завтрашний восход, ее срок придет сегодня. Но она пережила свою смерть — это ли не чудо?!
Тессетен смотрел на Фирэ с тем же выражением, что и Ал в воспоминании, теми же мальчишескими серыми глазами, с той же полуулыбкой ожидания чуда. Но чудеса кончились, вернулась реальность.
— Помню... — прошептал Фирэ и посмотрел на собственные изодранные горной кошкой руки.
— Это всё наносное, — Сетен коснулся его запястья и своей ноги. — Это все сгорит или, на худой конец, сгниет. Не надо за это цепляться. Когда ты оживлял бабочку, ты смотрел в суть вещей. Ты всегда умел возвратить меня в этот мир, в эту реальность, если я слишком уж забредал в чащу условностей и сложных понятий...
Он по очереди спустил ноги с постели и взялся за костыли:
— Идем сейчас со мной. У меня есть к тебе дело.
Фирэ встал и помог подняться ему. Учитель ни за что не попросил бы сам, не признал бы, как его ослабила эта болезнь. Он упрямо двинулся к выходу, подволакивая увечную ногу. Молодой кулаптр видел, как от напряжения трясутся его руки, когда он переносит вес тела на костыли, и юноше казалось, что надо как-то прекратить это самоистязание.
— Ну что ты там ползешь? — недовольно буркнул Учитель, раздосадованный, что не может просто взять и обернуться, как прежде. — А то, наверное, рано тебя отпусти... Хах! Смотри-ка!
Он указал подбородком во двор лечебницы, и догнавший его Фирэ увидел, как из кустов им навстречу выбирается огромный серебристо-серый волк, приветственно взмахивая пушистым хвостом. Юноша вспомнил его: с появлением этого волка тогда у него появилось неотступное ощущение, что где-то рядом и Ал:
— Это волк вашего друга, того черноволосого ори. Этот пес однажды бегал за нашими с братом санями... еще на Оритане... Неужели он такой старый?
— Поди сюда, бродяга!
На старика этот волк не походил нисколько. Он завертелся между Учителем и учеником, приветствуя то одного, то другого.
— Отличная компания! — продолжал Тессетен. — Клэдиорэ*, мутциорэ и кэдуттиорэ**!
— Немой? А кто Немой?
— Иногда Нат кажется мне человеком, который просто в мороке и не может говорить. Про себя я зову его Немым... Вот сам посмотришь, какой он умный зверь!
И втроем они побрели к дому Тессетена.
__________________________________
* Клэдиорэ — (орийск.) хромой.
** Кэдуттиорэ — (орийск.) падший.
Внутри жилища витал какой-то особый запах, и целый сонм разогнанных по темным углам воспоминаний заплясал в голове Фирэ. Это был запах его родного дома — не того, что дотла сгорел в пламени безумной войны в Эйсетти, а настоящего, записанного не в плоти и крови — в душе того, кто должен был стать Коорэ и не стал им, а сделался Падшим.
Сетен тоже остановился и тоже с наслаждением втянул в грудь этот запах.
— Чувствуешь? — спросил он. — Это она!
Но что-то влекло, неудержимо влекло Фирэ вглубь дома, и вряд ли кто-то смог бы его остановить теперь. Тессетен едва поспевал за ним на костылях, а Нат, наоборот, вырвался вперед, будто показывая дорогу.
— Ишь, заскакал! — подтрунивал Сетен над прытью ученика. — Не иначе, как и тебе он снится в звездной вышине?!
— Да, да! Снится! Конечно, снится! — почти прокричал Фирэ, распахивая двери большой круглой комнаты, обитой шелком цвета морской волны.
И под веселый хохот Учителя юноша подбежал к стене и вытащил из креплений наследный меч великой цивилизации древних аллийцев. Такой же восторг на его памяти был испытан им прежде лишь раз — когда он повстречал попутчицу на том летном поле, куда его притащил Дрэян и сопроводил таинственный Нат. Вот о чем ему твердил бедняга-брат, с детства вынужденный ходить мимо собственного меча и не иметь права сжать его рукоять, провести пальцами по зеркальному клинку...
Фирэ взглянул на свое отражение и оторопел: оттуда на него смотрела юная копия Ала, всего три четверти часа назад увиденного в воспоминании. Такой, да чуть иной — в серых зрачках этого юноши синеватый отлив, волосы светлее отцовских, с пепельным оттенком, и улыбка сдержаннее, и черты лица красивее... Такой да не такой. Тот самый, что мелькнул тогда в отражении на мече Дрэяна, который Фирэ так и не смог взять в руки. Не Фирэ.
— Это я?
— Это Коорэ. Ее глаза, ее улыбка, да? Нам всем есть, к чему стремиться — для этого нам достались мечи аллийцев. Они должны вернуть нас к целому, и когда наш лик здесь и наш лик на клинке будет неотличим, значит, мы добились своего.
Фирэ ощутил долгожданное состояние покоя. Он наконец нашел то, что искал, и тех, кого искал.
— Теперь этот меч принадлежит тебе по праву, — продолжал Тессетен, переглянувшись с Натом и словно заручившись его согласием. — Мне он уже без надобности, — он небрежно постучал костылем о дверь.
Юноша покачал головой, все еще не в силах оторвать взгляд от прекрасной реликвии:
— Нет. Будет справедливо, если он останется в вашем доме. И если вы, как мой Учитель, покажете, как с ним обращаться... когда выздоровеете. Меня ведь никто не учил этому...
— Я покажу. Но давай поговорим о деле.
Нат тревожно вскинул взгляд на друга своего хозяина.
— Что ж, — Сетен взмахнул левым костылем и улыбнулся, — на сегодня для волков сеанс окончен, я хочу отдохнуть и поболтать с учеником. Фирэ, будь так добр, отведи Ната на улицу и вернись. Может быть, у тебя получится еще подлатать этот обрубок...
Нат, оглядываясь и словно желая о чем-то предупредить, вышел из комнаты, настойчиво увлекаемый Фирэ.
Когда молодой кулаптр вернулся обратно, то застал своего учителя сидящим в кресле с высокой спинкой. Сетен сидел у окна, спиной к свету. Костыли валялись подле, а пальцами он в задумчивости слегка поглаживал широкий браслет на запястье.
— Теперь шутки в сторону, Фирэ. Ты готов помочь Ормоне?
— В чем? — растерялся юноша.
Тессетен слегка двинул руками, и все звуки зазвучали приглушеннее, будто на комнату накинули невидимый купол.
— У нас до сих пор нет от них вестей, а они там уже десять дней.
— Мне нужно отыскать ее? Но как я это сделаю?
— В течение многих десятков, если не сотен воплощений ты был ее сыном. Всегда. Непременно. Ты и теперь должен был... да ладно, дело прошлое, раскол, будь он проклят! Она передала тебе от себя столько же, сколько этот меч, — Сетен мотнул косматой головой на стену в изголовье кровати, — впитал от Ала и от тебя. Только ты способен удвоить ее возможности и превзойти за счет целительских особенностей. Ты ведь часто замечал в себе, что четко ощущаешь испытываемое кем-то другим?
Фирэ кивнул. Это было ему знакомо. И чаще всего ему было очень больно, потому что он лечил этих "других", раненых, искалеченных, с выжженной душой.
— Если ты поможешь моей жене расположить к себе тепманорийцев и уговорить на сотрудничество, ты спасешь весь Кула-Ори от деградации.
— Так каким образом мне этого достигнуть?
— Отыщи ее, осмотрись, что там делается. Защити ее, если нужно. Она как-то делала это, когда искала тебя, и я теперь знаю, что это возможно.
— Она искала... меня?!
— Да.
Юноша стал озираться:
— Н-наверное, мне нужен какой-нибудь предмет, который принадлежит ей и который она долго держала при себе... Что-то из одежды, может? Украшение? Да, наверное, подойдет даже волосинка!
— Надо поискать. Если она не прихватила все нужное с собой, то у нас есть шанс...
— И еще... Есть тут где-нибудь зеркало?
Тессетен покачал головой:
— Я убрал все зеркала, когда понял, что они вытягивают ее в иные пространства во время сна. Ей я сказал, что не желаю лицезреть свою образину, и ее этот ответ, кажется, устроил. Чем она пользовалась, так это нашим мечом или собственным отражением в воде. Поскольку делала она это осознанно, не во сне, риска не было, и я не возражал. А еще... вот, — он подкатал рукав рубашки и показал браслет полностью. — Много лет назад, как только мы стали жить в этих краях, жена подарила мне его и потребовала обещания не снимать ни при каких обстоятельствах. И он всегда напоминает мне о ней, как ни посмотрю. Попробуй с ним! — Сетен сделал движение расстегнуть зажимы, но Фирэ с отрицающим восклицанием ухватил его за руку.
— Не снимайте. Он бережет вас!
— Ты думаешь? — удивился Учитель, уже другими глазами рассматривая причудливый орнамент.
— Я не думаю, я вижу.
Он уложил руку собеседника на подлокотник, снова снял со стены меч и, сжав ладонью браслет, заглянул в отражение, уже не удивившись иной внешности человека, смотревшего оттуда. Образ его растворился, словно марево, и пропустил глубже. Замелькали горные отроги, снега, тучи и позёмка. Миллионы ликов растаяли за считанные секунды, унося его воображение в неведомую даль.
— Покажи! — шепнул он, и тучи разошлись, а ветер прицельно раздул сухой морозный снег на заледеневшей поверхности озера, а там, в прогалине, в черной воде показался город. Этот город затягивал в себя, в омут, и Фирэ не стал сопротивляться, даже прыгнул очертя голову вперед.
Кажется, он на мгновение лишился чувств, а когда пришел в себя, то понял, что стоит и смотрит на каких-то ребятишек, которые выстроились на возвышении под дружным рядом безлиственных деревьев с белыми стволами. Дети, кажется, пели — он все еще был оглушен, а звуки всегда приходят в последнюю очередь.
Все кругом было белым-бело от снега. Он не без труда заставил себя повернуть голову и увидел ту, ради которой отправился сюда. Она вдохновенно взирала на поющих и, застигнув его взгляд, ответно улыбнулась — так, слегка, одними глазами. Ормона куталась в широкий меховой плащ с капюшоном, румяная, с огнем во взоре, совсем юная девушка, если не знать ее истинного возраста.
Появились звуки. Дети пели какой-то гимн, старались, а взрослые светловолосые и укутанные люди с гордостью взирали на них из "зрительного зала" — небольшой круглой площади посреди города. За сценой росли странные деревья, каких прежде Фирэ не видел.
— Прекрасно! — дослушав певцов, защелкала пальцами в перчатках Ормона — единственная из всех брюнетка на этой площади. — Господин Ко-Этл, вы растите великолепную смену!
— Благодарю, — выговорили губы Фирэ, и он в смятении опустил глаза, разглядывая незнакомую, но свою собственную одежду.
Она пригляделась, что-то мелькнуло в ее лице, и она сделала ему знак затаиться.
"Здесь, в городе, у них есть один Помнящий! Если он что-то заподозрит, нам не жить!"
"Понимаю!" — отозвался Фирэ.
"Уходи назад. У нас все хорошо, мы с тримагестром скоро вернемся — когда эти снобы уже иссякнут в своем чванстве и покажут все свои достижения! Я узнала уже почти все, что хотела узнать. Передай это ему!"
Фирэ уже хотел спросить, что передать, как перед мысленным взором возник алый мотылек. Он влетел ему в грудь, и кровь горячим потоком трижды совершила свой обычный путь в теле, прежде чем все вернулось на круги своя.
— Думаю, это вам, — вынырнув, сказал Фирэ и, не отпуская браслет, переправил мотылька Тессетену.
Тот слегка ахнул от неожиданности и улыбнулся расцветшими васильковыми глазами:
— Вот это послание так послание! Что там у них?
— Все хорошо, — Фирэ вернул меч на стену и присел у ног Учителя. — Она сказала, что скоро вернется, ей осталось узнать что-то еще — и они завершат миссию...
— Отлично!
Сетен уже не выглядел больным и подавленным. В зрачках веселым мотыльком плясала жизнь.
— Тебе нравится этот дом, Фирэ? Оставайся здесь!
— Да, но я не хотел бы стеснять вас и...
— Если ты только из-за этой ерунды, то заткнись и не перебивай. Другие возражения есть?
— Нет, — отозвался Фирэ, смеясь над его словами.
— Тебе надо жить здесь. Это твой дом, во всяком случае, он всегда был твоим домом. Он просторен, и при желании тут можно потерять друг друга. Мне нужно, чтобы ты был рядом. Мне и ей так будет спокойнее.
— Хорошо. Тогда я приберусь тут?
— Феерическая мысль! Тут давно уже надо прибраться! Мы все запустили к зимам и вьюгам с этой моей гадской ногой!
И, подхватив костыли, Тессетен подскочил с кресла.
* * *
Споро крутился гончарный круг. Раздумывая о своем, Тессетен смачивал руки в миске с водой и оглаживал мягкие глиняные бока будущего сосуда. Он еще не решил, что это будет — кувшин, ваза... а может, чаша? Здесь, в мастерской, он мог просто исчезнуть для всего мира и направить мысли в нужное русло.
— Кто-нибудь есть в этом доме? — послышался приглушенный женский голос.
Танрэй, хоть и прожила здесь почти год, не знала и не могла знать о хитростях системы вентиляции помещений, что позволяла слышать из подвала все, что происходит наверху.
Он замешкался, еще не уверенный, нужны ли ему сейчас гости, но подумал о Коорэ и, протянув руку, сдвинул заслонку:
— О, сестренка! Что за поздние визиты?
— Поздние? Да сейчас только закат! Ты где, Сетен?
Он вздохнул, скомкал начатую работу:
— Обойди дом, загляни в нишу за дверью кладовой — помнишь, где кладовая?