Кажется, стукнули в окно...
Не разжигая лампаду, выглянула в сени Афелеана:
— Кого там?..
— Я это, хозяйка! — отозвался голос Соуле. — Ты бы открывала скорей, льет ведь нешуточно!
— Сейчас, сейчас, славный господин!
Качая головой и улыбаясь, отодвинула она засов. Ей-то от дум не спится, да ноги ноют, исхоженные, на погоду ненастную. А он, видать, по другой причине заснуть не может. Уж знаем мы ту причину!
— Что, спите?
— Как же не спать? Все люди добрые ночами спят. Это только злодеи да влюбленные покоя не ведают, — она подмигнула.
Одет он был в походное, в темное. Без желтого плаща и не признать. И намека ее, кажется, не понял, а то и притворился, что не понял.
— Так что, позвать вам ее, вельможный господин?
— Кого? — отвлекшись от других мыслей, переспросил Соуле.
— Танрэй-то?
— А... Зачем только Танрэй? Вы обеих сестер будите да собирайтесь. Ехать нужно. Есть сведения, что движется в наши края войско Тимаратау. Оттого владыка и велел доставить вас поскорее в крепость.
— А наследник что ж?
— Его следом понесут, бережно, своим ходом, чтобы не растрясти.
Ничего не ёкнуло в сердце у бывалой путешественницы, а зря — надо бы...
В тревоге, но уверенности, что помогут, не бросят на растерзание злым степнякам, ринулась Афелеана будить девочек.
— А Миче как же? — кивнула Танрэй на ребенка. — Кто его повезет?
— Не твоя забота! О тебе пекутся, ты только и знай что выполнять, дурных вопросов не спрашивай! — шикнула на нее старшая подруга.
Едва оделись и начали собирать скудные пожитки, Соуле — как сквозь стену видел! — крикнул им из сеней:
— Вы с барахлом не возитесь. Его за вас есть кому собрать да нести! Не пропадет ничего!
— Ты не упускай случай-то удачный! — шепнула Афелеана, подмигивая Танрэй в сторону двери. — Эдакая оказия — когда еще повторится? Бери быка за рога!
Та с непониманием посмотрела на нее и, завернувшись в ветхую шаль с наставленными Эфимелорой заплатками, вышла. Дольше всех возилась сестрица Ала и рассердила Афелеану.
Соуле самолично довел их до крытой повозки, как-то мудрено звавшейся у богатых. За ручку, будто дворянку какую, подсадил каждую из них на ступеньку под дверцей. И дернулись бежать сытые да ухоженные мулы. Прощай, нищета! Ждут их хоромы, богатство и почет до конца дней.
Когда приехали, тайного определителя поблизости уже не было, да и солдаты не больно-то охотно отвечали на вопросы Афелеаны — где он и куда это их ведут по какому-то подземелью. Одна Танрэй, как потом частенько вспоминала Афелеана, раньше всех поняла, что их ждет.
* * *
— Я ведь говорил, владыка, нельзя настолько доверять ведьмам, — смиренно вспоминал Соуле, опустив голову перед растерянным правителем. — Нельзя было одним стражником ограничиваться. Они его отравой какой-то опоили, а когда он дух испустил, так и сбежали. Сколько волка ни корми, он все в лес глядит. А если бы я не почуял неладное и не отправил туда с досмотром? Что бы Миче один в их хибаре делал?
— Так и не нашли их?
— Как сквозь землю канули, владыка. Теперь если найдут, несдобровать им: больно уж они солдат обозлили, их товарища погубив. Могут и не довезти живыми...
— Жаль... И что им не сиделось, почему бежать вздумали? Я их честно наградить хотел, в замке поселить, чтобы под рукой всегда были, если еще чего понадобится...
— Значит, это знак Единственного и Превеликого. Не хотел он гневаться на тебя за кощунство, грех это смертный — ведьм приваживать, они ведь мраком своим все вокруг поганят.
— Какой же грех, если они светлое чудо сотворили, чаду жизнь спасли?
— Не обманывайся, владыка, не очаровывайся, поддаваясь искушению мракову. Так они и промышляют: на одно доброе дело десяток мерзейших, за каждое из которых после смерти ждут пытки немилосердные, да не тело страдать будет, а душа, не ведающая смерти, а потому подверженная бессрочному наказанию длиною в вечностью Сбежали — значит, такова их планида, а солдат тот в добрые края попадет и счастлив там будет, пострадал без вины. А тебе, владыка, сейчас следовало бы увезти сына из города. Тайные гонцы скверные вести несут: близко уже совсем бесчисленное войско Тимаратау-хога... Да, а заметил ли ты, что ведьмы те тоже из хогова племени были?
Правитель погладил короткую и острую черную бородку:
— Из хогова-то из хогова, да и ты ведь из тех. Нет разве? Или и тебе теперь доверять нельзя, если о племенах раздумывать?
— Я-то ведь родился здесь, владыка, — сурово и слегка обиженно вымолвил Соуле, мрачнея еще больше. — А эти, почитай, перед самым его походом пожаловали. Как бы не они и есть шпионки Тимаратау злонамеренные! Он хитер, зверь в человеческом обличии, его шпионом любой быть может — хоть девица, хоть малец безусый, на кого и подумать не можно. Сам видишь, как совпало все.
— Ох, прав ты, наверное, Соуле! Пусть соберут нас с Миче в дальний путь. Увезу его в глушь, к родичам, а сам сразу же и вернусь, к началу осады, глядишь, поспею. Ежели случится она, та осада...
— Недоверчив ты стал...
— В чудеса я поверил, Соуле. В хороший знак!
— Что ж, тогда и не спеши. Найдется, чем армию вдохновить.
* * *
— Ну, что там она?
Соуле кивнул на тяжелую перекошенную дверь.
— Питаться отказалась, господин, — пожаловался стражник, чересчур уж слезно, чтобы тайный определитель поверил его сытому огорчению.
— Да что ты? А может, и бьет она там сама себя?
— Вы же сами велели, чтобы ни пальцем...
— Велел, велел.
Соуле отодвинул его и вошел.
Обняв колени, Танрэй сидела на соломенном тюфяке в углу низкой камеры. От непривычно яркого света его тусклой лампадки она прищурилась. Тайный молча подошел почти вплотную и знаком повелел встать.
— Что с сестрами? — спросила она, поднимаясь.
— Здесь я спрашиваю...
— Ты молчал, вельможный.
— ...и я же первым начинаю разговор!
— Уже, как видишь, не первым.
Дерзкая! Но что хороша — того не отнять. Остерегаться таких красавиц следует, равно как и уродливых. Что та, что та крайность от мраковых затей исходит. А у сестрицы ее, тоже лицом удавшейся, еще и печать на лице имеется — пятнышко на щеке, маленькое, но выпуклое, верный признак.
— Сестры твои сознаются сейчас в ваших темных делах, противных Превеликому. И ты расскажешь, а потом я подумаю, как помочь твоей заблудшей душе.
Танрэй отвернулась и опять села, полностью равнодушная теперь ко всему.
— Мальчика-то хоть отдали отцу или и его сгубишь, чтобы нас виноватыми выставить?
Он поразился. Здесь были владения страха. Попадая сюда, даже здоровые бугаи-воины, заподозренные в ворожбе, блажили и каялись. А ведьма говорила на равных и, кажется, давно разгадала его замысел. Соуле впервые в своей жизни ощутил тень уважения к женщине.
— Ты из племени хогов, так? — не ответив ей на вопрос о Миче, вымолвил тайный.
— Да ведь и ты не из здешних, вельможный господин! — почти точь-в-точь повторила она слова владыки, как подслушала.
Соуле наотмашь, безо всяких чувств ударил ее по лицу. Ведьму отбросило на тюфяк, а из прокушенной изнутри щеки полилась кровь, стекая с краев губ.
— Не чувствую я никакой боли, не старайся, — осклабив красные зубы, прохрипела она, сплюнула и поднялась. — Я ведь ведьма, а наше сословие к пыткам равнодушно, али не знаешь, хог?
Он ударил еще раз, уже кулаком в скулу.
— Изувечишь — говорить не смогу, хог. Да тебе, видать, и не надо.
— Надо. Поверь, я найду массу способов изувечить тебя так, чтобы все тело твое было сплошной раной, а язык остался цел. Познакомить тебя с колыбелькой? Слыхала о такой? Нет? Ну так слушай: это два листа железных, соединенных "домиком". Посадят тебя на ребро того "домика", а на ноги тяжести примотают. И тогда посмотрим, чувствуешь ты боль или нет. Кто пробовал, говорят, что на любовные утехи мало похоже, не того любовника седлают.
В глазах ее зажглась ненависть, и он улыбнулся: дело движется!
— Есть еще каруселька. Милое дело: руки тебе за спину выкрутят, за них привесят, на ноги, опять же, груз — и давай на колесе катать туда-сюда, да рывками. Детская забава, одним словом! Кто катался — блажили от счастья. Но не будем спешить, мы с малого начнем, да и то если говорить откажешься. Знаешь ли ты хога Тимаратау?
— Вот от тебя услыхала — теперь буду знать...
— Знавала ли ты его прежде?
— Откуда мне его знать, вельможный Соуле? Мы десяток лет в бегах. Как наш поселок разорили степняки, так мы с сестрами и скитаемся по свету, горя никому не приносим. Думаешь, нам без хога Тимаратау не о чем печалиться?
Она, конечно же, не лгала. Каждое ее слово было правдой, и Соуле знал, что скрывать ей нечего. Но эти три чужачки смертями своими должны сослужить великую службу его государству, и они ее сослужат.
— Есть сведения, что вы разбойников на продуктовые обозы наводили, чтобы горожан голодом заморить, а душегубы с вами за то провизией делились. Или не так все было, скажешь?
— Ты бы, вельможный Соуле, хоть позвал кого послушать речи свои заливистые. А то много ли стоит придумка твоя без ротозея-зрителя?
Соуле улыбнулся:
— Зрителей хочешь? Будут тебе зрители. Больше, чем тебе хотелось бы... А сейчас, ведьма, тебе придется принять учение Превеликого и отказаться от службы мраку.
Танрэй плечи поджала:
— Да я разве против? Что делать-то надо?
Он фыркнул:
— Ничего-то у вас, продажных баб, святого нет! Я проверял, как скоро отречешься ты от своего покровителя. А тебя и на миг не хватило.
— От кого мне отрекаться-то, вельможный Соуле? Кабы знала, так отреклась бы... Ты дорогу покажи.
— Будет тебе дорога. Это доска такая, с гвоздями. Походишь еще, — пообещал он и голос свой, ставший вдруг женским, услыхал как со стороны. И если бы видел себя Соуле глазами пленницы, то узнал бы в синеглазом лице своем ее черты.
Выглянув за дверь, тайный определитель окликнул стражу: "Она ваша!" — а сам, выйдя из камеры, встал сбоку от двери — слушать. Внутрь с топотом вошло пятеро здоровенных мужиков.
Поначалу не слыхать было голоса Танрэй, только возня да вопли: "Вот ведьма!", "Ворожишь, тварь?", "Руки ей держите, руки!". Судя по звукам, летали детины там по всей камере — сильна была пока еще дочь хогова племени, не измотана пытками. Злился Соуле все больше, до тех пор пока не услышал сдавленный ее вскрик, мужской хохот и пыхтение.
— Водой ее, чтоб ожила! — рявкнул начальник караула.
— Смотри-ка, а ведь девицей была!
— Это она нам глаза отводит!
Соуле вернулся на третий день и едва узнал былую красавицу в истерзанной заключенной.
— Отпираться по-прежнему будешь? Не наводила, значит, грабителей на обозы? Не имела сношений с Тимаратау-хогом и не шпионила в его пользу?
Он надел перчатку, чтобы не измазаться в крови, и схватил ее за лицо. Ударом огромной силы, погашенным от неожиданности не сразу (он-то думал, что она все выкачала, борясь с насильниками), отбросило его к двери. Тут уж Соуле разгневался не на шутку. Он ответил ей тем же, она врезалась в стену и пришла в себя нескоро, а когда очнулась, то все тело ее было парализованным, кроме языка. Так он и обещал.
— Ты... — простонала она, — ты не силой своего Превеликого ворожишь... Тебя сила звезд и сила чрева земного, как всех, питают... Ты даже не веришь в своего Превеликого!
— Тебя это так удивляет?
— Ты лжец и погань.
Он пропустил ее оскорбление мимо ушей. Даже порадовался, что наконец-то она вышла из себя, а значит, стала слаба и уязвима.
— А сможешь ли, ведьма, отвадить отсюда Тимаратау-хога вместе с войском его? Я помог бы, сил нам на них вскладчину хватит... Они уж совсем недалече, теснят нашу армию, в городе беспорядки. Согласна?
Она молчала.
— Коли не согласишься, так все, что делается с тобой, с сестрами твоими в три раза сильней делаться будет. Ты пока еще не видела лютых пыток, а они уже их испытали.
— Глупости ты говоришь, вельможный Соуле. Не остановить нам, даже будь нас больше, целую армию — тем более, ежели не врешь, несметную.
— Так и говори, что не хочешь. Он тебя подослал, в угоду ему ты и служишь!
Соуле вернул ей возможность двигаться, но Танрэй все равно не пошевелилась.
— Ты женщина или мужчина? — спросила только.
— Надо будет волком стать — я стану, — вкрадчиво пообещал тайный определитель, не сводя с нее стального взора. — Так что ж, изгонишь армию Тимаратау или мне велеть приготовить для тебя карусельку?
Танрэй отвернулась, и они поняли друг друга.
* * *
Толпа ликовала: вот везут виновниц всех бед! Сейчас на лобном месте свершится казнь трех ведьм — и отхлынет осаждающая стены стольного града рать нечестивого Тимаратау-хога!
Избитых, изувеченных — самой старшей из сестер отрезали нос и уши, певице клочьями драли мясо из груди, а предсказательнице вывернули руки на "карусели" и "колыбелькой" покалечили детородные органы так, что идти и сидеть она не могла, лежала на соломе в телеге, полумертвая — везли их на грохочущих повозках на городскую площадь. Стража отгоняла швырявшуюся камнями шпану, чтобы не перепало ненароком возницам и мулам.
А с балкона главной городской башни на процессию взирали тайный определитель и его духовная свита. Не было только владыки: уехал он с сыном в провинцию, да не вернулся еще обратно.
* * *
То и дело пробуждаясь от толчков наскакивающей на камни телеги, Танрэй лежала на сырой и вонючей соломе. Она не слышала ни выкриков проклятий, ни лязга оружия, ни визга хлыста, ни размеренного перестука копыт и колес. Она даже не чувствовала боли и запахов смердящего города. Ей все было едино, силы давно ушли вместе с кровью, которую чуть ли не до последней капли выжали из нее на пытках, оставив ровно столько, чтобы доковылять до столба и не умереть, не испробовав последней, уже не самой страшной после всего, пытки.
Тут к месту, не к месту, но вспомнился разговор с чернобородым владыкой — тот, где вопрошал он о судьбе наследника. Может, правы они, называя ее пособницей мрака? Ведь сказала она ему тогда только половину правды: что, невзирая на кривую спину, вырастет теперь из Миче хороший воин. А может, надобно было сказать как есть? Или вовсе от лечения отказаться? Да поверил бы он ей разве, когда надежду выходить ненаглядное чадо получил? Злословьем бы счел, разгневался, а толка бы от того отказа, как с яйца, кочетом снесенного. Еще скорее бы в подземелья свезли...
Неспроста судьба лишила Миче ума и здоровья, а Танрэй вот вмешалась. Тем, наверное, она на руку злу и сыграла, а вовсе не тем, что исцелила болящего. Болящие — они ведь тоже разные бывают. А тут знала — и отказать не решилась. Вот это и есть грех, за то кару и несет...
Теперь вырастет из него разбойник, каких не видывал свет, свергнет и убьет родного отца много лет спустя. Только не было в том ее видении Соуле — с ним-то как обойдется Природа? Как распорядится им Превеликий, в которого он сам не верит?
— Вылезай, тварь! — гаркнули над ухом.
