— Информация о чем, Дрэян? О миграции слонов, пути которых пролегают по нашим полям? Или о диких зверях джунглей? Что тебя интересует?
Он поднялся с места и подошел к ней.
— Что происходит в Кула-Ори, атме Ормона?
Как удивительно в нем сочетается явная и давняя влюбленность с подозрительностью!
— В Кула-Ори, — ответила она, глядя ему в глаза, — происходит невесть что. Это я говорю откровенно. И если мы не найдем выход в ближайшее время, с каждым годом будет только хуже. Нам для жизни нужно многое — поэтому мне понадобятся твои люди еще и еще, Дрэян. Может быть, для вылазки на север, может быть, для других действий. Ты же не откажешь мне в просьбе, так?
Дрэян сдался первым, отвел взгляд и отступил.
— Мы могли бы поговорить об этом, скажем, сегодня вечером, — продолжала Ормона спокойным тоном, и только по лицу ее бликом пробежала сероватая бледность, глаза помутнели, а тело дернулось, будто потеряв равновесие, но тут же восстановило прежнюю позу; все это длилось какие-то секунды, напугав Дрэяна.
— Вам плохо? — он плеснул воды в стакан и протянул ей. — Выпейте! О, Природа! Вы сейчас так выглядели, словно переутомились, водя диппендеоре!
Она отмахнулась. Кожа снова обрела прежний бронзовый оттенок.
— Примерно так и есть. Что ж, я совершенно свободна сегодня после девяти. Если ты найдешь время прийти ко мне, мы могли бы поужинать и обсудить важные дела без лишних глаз и ушей.
Ормона нарочно нагнулась, чтобы поднять оброненный листок бумаги и чтобы грудь ее, ставшая теперь еще более соблазнительной, выгодно показалась в глубоком вырезе ворота. Дрэян, конечно, это заметил и потерял остатки здравомыслия. Если бы только глупый щенок знал, как ей сейчас не до всего этого! Габ-шостер уже давно истекает слюной по чужой жене и беспомощно старается это скрыть, хотя о его слабости идут досужие пересуды, и придется использовать в игре то, что положено в условиях, не имея лучшего инструментария...
— До вечера! — сделав ручкой, сказала она, а затем так же лихо, как и вошла, покинула кабинет.
* * *
Стараясь не попадаться никому на глаза, Дрэян дождался полной темноты и ровно в девять оказался у дома Ормоны. Та сидела на террасе в кресле и, кажется, спала. Даже москиты не лезли к ней — удивился молодой человек. Она была так странно неподвижна, как мертвая. Он, привыкший видеть эту женщину всегда в движении, полной сил и огня, растерялся, столь разительно отличалась увиденная им сейчас Ормона от прежней.
Услышав шаги, она раскрыла глаза — и сразу стала такой, как всегда.
— Простите, я не хотел вас побеспокоить. Вы спали — я, пожалуй...
— Войди в комнату и подожди меня, — потянувшись, перебила его Ормона.
Дрэян повиновался. В большой комнате стояла одна кровать — и больше не было ничего.
Она заглянула в окно с террасы, повела взглядом вначале по его фигуре, затем коротко указала глазами на постель:
— Располагайся, я сейчас буду.
Гвардеец ощутил тяжесть в ногах и сел на расстеленную кровать. Ему было не по себе. Вдруг он увидел на простыне длинный черный волос — конечно, это был ее волос! Дрэян осторожно взял его двумя пальцами одной руки и двумя пальцами другой провел от начала до конца.
С грохотом растворилась дверь и, грозная, на пороге возникла Ормона:
— Проклятые силы! Я сказала тебе располагаться, а не хватать то, что тебя не просили трогать!
Дрэян оцепенел, она же впилась взглядом в его руки, что-то прошипела и, сбросив одежду, нагая выскочила за дверь, как будто так и нужно. Волосинка в его руке рассыпалась в прах.
Что-то повлекло его пройти по дому. Может быть, она и разгневается, но желание и любопытство были сильнее Дрэяна. Испытывая почти эротическое возбуждение от поиска неизвестно чего, молодой человек стал заглядывать во все комнаты подряд. Он вдруг понял, что ищет. Зеркало! И нигде не было зеркал... Гвардеец что-то слышал о нежелании хозяина этого дома лишний раз видеть себя в отражениях, но как без этого важного предмета обихода могла обойтись женщина, да еще такая красивая, как Ормона?! И Дрэян искал зеркала так, как ищет юноша желанной близости с первой девушкой в своей жизни. Коридор привел его к лестнице на второй этаж. Дом был неправдоподобно огромен. Внутри он был очевидно больше, чем снаружи!
Поднявшись наверх, Дрэян толкнул очередную дверь, и его просто втолкнуло в большую круглую комнату — в ней единственной не существовало ни единого угла. Вся спальня была декорирована тонким шелком цвета морской волны, а в изголовье громадной кровати с балдахином и сеткой от москитов на стене крепился аллийский меч.
Молодой человек подошел ближе и всмотрелся в ледяную сталь равнодушного к нему клинка. И тут же волосы зашевелились у него на затылке: из отражения на зеркально отполированном лезвии смотрел незнакомый человек, ровесник Дрэяна или немного моложе. Дрэян отпрянул — отпрянул и неизвестный. Моргнул Дрэян — моргнуло отражение, пристально его между тем разглядывая.
— Это ты, — послышался голос из-под балдахина. — Это истинный облик твоего многовекового "куарт".
Усмехаясь, на зеленовато-синих подушках возлежала обнаженная Ормона. Дрэян вздрогнул, не понимая, как она здесь очутилась прежде него, но потом догадался, что во время его блужданий у нее было много времени, чтобы подняться сюда кратчайшим путем. А в следующую секунду вожделение охватило его с той настырной силой, которую невозможно перебороть ничем. Близость зеркального меча доводила его до исступления. Гвардеец кинулся к Ормоне и в ее объятиях узнал упоение жизнью, агонию смерти и безбрежное море неги, весь растворяясь в мире черных глаз, скрыться от которых было невозможно.
— Что тревожит тебя? — спросила она позже, медленно поводя гребнем по блестящим волосам, спадавшим на плечи, струившимся по спине и касавшимся простыней.
Дрэян прижался щекой к ее бедру.
— Думаю о брате. Он ведь остался в Эйсетти... Что там у него, как?..
— Кто твой брат?
— Фирэ... Но наш дед говорил, что по закону перевоплощений его "куарт" должен был родиться в теле твоего сына, если бы...
Ормона дернулась, словно от болезненного укола:
— Сколько ему лет?
— Осенью должно исполниться восемнадцать. Он меня младше на десять лет...
Она закусила губу. А Дрэян почувствовал, что ему хочется говорить и говорить. Может быть, это из-за вынужденного молчания и постоянного одиночества?
— Он получил имя Фирэ, а вот если бы родился в семье Ала, то...
— Коорэ! — сощурившись, прошептала Ормона. — Конечно, Коорэ. Так вот почему... а я думала... — она резко осеклась. — Где он теперь?
— На Оритане... — оторопевший от ее напора, пробормотал гвардеец.
— Где на Оритане? Чем он занят сейчас?
— Я не знаю. Он учился на кулаптра...
Женщина вскочила и со злостью рассмеялась:
— Ну конечно! На кулаптра! Это значит, что его в два счета заберут на бойню, протянет он там немного, а потом...
Ее мысли были так красноречивы, что в голове Дрэяна промелькнули образы Ала и Танрэй, склонившихся над каким-то свертком, испуганных, измученных. Никогда прежде он не имел способностей к телепатии!
Ему стало страшно. Ормоне было известно что-то запредельное — может быть, о смерти его младшего братишки?
— Отчего же мы не встречались с тобой раньше, до отъезда мужа и Паскома?! Они разыскали бы его и привезли сюда...
Дрэян растрогался. Она так сильно переживала за жизнь близкого ему человека! Это ли не доказательство искренности нежных чувств к нему, к Дрэяну?
Тут голова его отяжелела, перед глазами все поплыло, и Ормона сгинула. Молодой человек мучительно застонал, пытаясь сбросить с себя невесть откуда взявшееся покрывало. Он ощущал движение руки, на ощупь освобождался от влажного шелка, но глазами видел, что по-прежнему неподвижно и бездыханно лежит в чужой спальне, под чужим мечом, совсем голый, слушая доносящееся извне сбивчивое — собственное! — дыхание.
— Довольно! Довольно! Просыпайся живо!
Неимоверным усилием воли Дрэян заставил глаза еще раз открыться, будто исполняя чей-то приказ. Открывать открытые глаза было странно, он будто всплывал со дна к поверхности, сопротивляясь, но продолжая подниматься.
Мир разъехался вверх и вниз, а в образовавшуюся брешь хлынула иная реальность.
Гвардеец проснулся на постели в комнате у террасы, мокрый от пота, одетый, одной рукой все еще сжимая длинную черную волосинку, а другой отпихивая от себя покрывало. Над ним стояла Ормона — тоже одетая во все то, в чем он застал ее дремлющей на террасе, и, кажется, даже не собиравшаяся раздеваться. Она заставляла его открыть глаза и прийти в себя.
— Что это было? Который час? — скороговоркой спросил Дрэян.
— У тебя есть какая-нибудь вещь твоего брата?
Он покачал головой:
— Нет! А что? А зачем?
Ормона разочарованно присела рядом. Глаза ее померкли.
— Ты сейчас уснешь и забудешь, что ничего между нами не было, — глухо произнесла она, не глядя на несостоявшегося любовника. — Ты будешь думать, что все было на самом деле — отныне и впредь. Усни!
Она слегка толкнула его пальцами в лоб. Тот опрокинулся и сразу же заснул, на этот раз по-настоящему и без всяких гипнотических сновидений.
— Что ж, если это Коорэ, то почему же он семнадцать лет назад избрал... Проклятие! Я ведь тогда чуть не умерла... Я на пороге смерти каждый раз, когда думаю, что... когда надеюсь... А он уже давно здесь! Вещь... нужна его вещь... Но он же Коорэ! О, Природа, о чем я думаю! Я совсем потеряла разум!
Она вскочила с места и бегом поднялась в спальню, громко захлопнув за собою дверь. Зеленовато-синий шелк драпировки всколыхнулся, будто приветствуя появление хозяйки.
Ормона торопливо обошла идеально застеленную кровать и приблизилась к мечу, вглядываясь в отражение на клинке и всей душой желая увидеть там одного из двух...
Клубы тьмы осели, проявилось звездное небо, верхушки елей и сосен, какие-то искусственные сооружения. Ормона узнала старый парк Эйсетти. Уже близко, совсем близко, но смотреть стало неудобно...
В кустах шевельнулось что-то одушевленное, но без малейшего отпечатка "куарт". Ормона спешно перенесла себя в это тело, не желая терять времени понапрасну.
Поднявшись из травы, она всмотрелась вдаль и услышала голоса — мужской и женский. Чуткое ухо ловило слова, но понять их смысл существо не могло.
Возле сломанных каруселей стояли двое — среднего роста стройный юноша и изящная длинноволосая девушка, оба в плащах, несмотря на лето. На сердце у парня два переживания: скорбь по недавно умершему близкому и безмерная любовь к той, что стоит рядом, к попутчице. А девушка в смятении. Кажется, она куда-то звала попутчика, но он был связан двумя страшными клятвами, отпечатки которых опутывали, словно паутиной, его чистую и древнюю атмереро. Он не мог пойти с невестой туда, куда та звала его во имя спасения...
А потом предательский ветер качнул карусель, и они, обернувшись, увидели существо. Ормоне пришлось убраться в сторону, чтобы потом тайно проводить их до жилья девушки. Она терпеливо ждала, когда юноша пойдет обратно, но он так и не вышел из дома.
Клинок замутился вновь, и Ормона открыла глаза в своей спальне.
— Вот каким ты пришел теперь в этот мир, Коорэ... Таким... и глупым... Как можно давать эти клятвы без меча?! Как можно вообще давать клятву доблести кому попало?!
Она боялась. Она лучше остальных, даже лучше Паскома, понимала, что произойдет теперь, если этот юноша будет убит, а "куарт" его освободится. Покуда он в этом воплощении, детей у Танрэй и Ала быть не может, равно как и у них, но если он погибнет, Коорэ, связанный двумя ужасными клятвами ори, тут же пожелает воплотиться вновь. И коли уж он не пожелал прийти к Ормоне в прошлом, то маловероятно, что изберет ее и ныне. Он явится к своим извечным родителям — пусть от них остались только имена. И тогда... Ведь именно Коорэ всегда подталкивал отца-Учителя к самым неожиданным открытиям, к прозрению. В его обычае придумывать многоходовые планы, в том числе для следующего своего воплощения, и осуществлять их, пользуясь оставленными собою же, разбросанными в ключевых местах жизни подсказками.
Ормона улыбнулась. Да, когда-то, в незапамятные времена, она безумной любовью матери обожала его — так любить теперь осталось лишь Танрэй. Несправедливость жребия выделила Ормоне незавидную роль разрушителя, и она не в состоянии разорвать петлю кары, понесенной, по сути, ни за что. Это всем казалось, будто она — кукловод. А ведь тот, кто больше всех выглядит вершителем судеб, на деле является самой безвольной марионеткой мироздания...
Она вытянулась на постели. Опять все зря, опять будет боль и это ставшее уже привычным разочарование, пустота, одиночество... Знай она раньше...
Нежно коснулась пальцами подушки рядом.
— Ал... Ты уже не вернешься назад... Прости, моя любовь, я владею твоим сердцем, но пока оно живо, мне не пробиться к твоему разуму, а я хочу, чтобы оно было живо... И оно это чувствует, поэтому мы вместе. Оно справляется не хуже тебя, меня, атмереро и... Мне нельзя позволить тебе вспомнить мою боль — ту, полтысячелетия назад, моя любовь, когда ты пошел наперекор мироустройству и когда мироустройство покарало в ответ всех нас — тебя, меня и всех наших учеников, все тринадцать "куарт"... Это была твоя прихоть — и тогда родилась я. С первой же вспышкой ледяного страха Танрэй перед смертью родилась я и с тех пор набирала силу, отрезая по кусочку вашу память в каждой следующей жизни... Коорэ не должен вернуть тебе твою память, мою боль. Коорэ останется жить в этом воплощении — здесь или на Оритане. Прости, моя любовь, прости, но будет так...
Жгучие слезы проедали шелк наволочки. Плача и комкая ладонями подушку, женщина тягостно заснула.
* * *
Утро началось с сюрприза. Габ-шостер уже убрался из ее дома, и, услышав звонок в дверь, Ормона спросонья решила, что это он что-то забыл и пришел забрать.
— Идиот, — пробормотала она, — среди бела дня...
Ей было еще хуже, чем вчера, и припухшие после проведенной в слезах ночи и растрескавшиеся губы были не самым жутким по сравнению с ее ощущениями. На ватных ногах, борясь с дурнотой, женщина спустилась вниз, чтобы открыть дверь горе-любовнику.
На пороге стояла Танрэй.
— Ты сможешь потренировать меня еще?
Ормона взглянула на часы. Ненормальная квочка нарочно встала ни свет, ни заря, чтобы потом еще успеть на свои уроки.
— Живая? — впуская ее в дом и закрывая за нею дверь, насмешливо спросила хозяйка.
Танрэй тоже приволакивала ноги — сегодня у них это было совместной хворью, — но улыбалась. Что ж, у толстухи, по крайней мере, есть мозги и сила воли, что уже радует: у Ала не настолько дурной вкус, как иногда кажется.
— Завтракать будешь?
— Нет, спасибо!
— Я тоже, — с отвращением представив себе нечто жирное и жареное в тарелке и оттого сглотнув комок тошноты, отозвалась Ормона.
— Можно простой воды?
Та молча поставила перед гостьей наполненный стакан.
