И вот, когда вдали уже робко проступила синяя полоска моря и путешественники радостно закричали при виде нее, к Алу галопом подъехал молоденький гвардеец и доложил:
— Атме Ал, кулаптр Паском зовет вас к себе. Просил поспешить.
Ал сразу понял, для чего зовет его Учитель, и ожег свою гайну плеткой. Но все же дорога до повозки умирающего кулаптра показалась ему бесконечной. Вспоминалась вся жизнь, пробежавшая на глазах Паскома, который видел каждый его шаг. И никогда еще так не хотелось Алу повернуть время вспять и переменить то, что уже сделано.
Седой, как полярная сова, Учитель лежал на прикрытых шкурой буйвола узлах. Он угасал.
— Зачем вы нас покидаете? — спросил Ал, присаживаясь возле него на колени. — Ведь в ваших силах остаться, вернуть себе прежнюю молодость...
Старый кулаптр с трудом пошевелился:
— Нет мне смысла оставаться, вот в чем дело, мой тринадцатый. Когда-нибудь — нескоро — я приду к вам снова. Но будет это лишь в конце эпохи нового Солнца. Явлюсь посмотреть на закат былого дня...
Кажется, старик уже немного бредил. Ал и в лучшие времена не понимал многого, о чем твердил ему Учитель, а сейчас и подавно силился не упустить ни слова, чтобы чуть погодя обдумать каждое и отделить зерно здравого смысла от словесной шелухи больного человека.
— Но почему нет смысла остаться сейчас? Мы ведь уже почти пришли! Там дальше — море, благословенное море. Мы переплывем его и вскоре придем к Оганге!
— Потому что уход твоего друга от нас стал для меня окончательной приметой полного краха всего, чем я занимался последние лет четыреста...
— Вы о Тессетене?
— Да. Или у тебя есть другие столь же близкие друзья?
— У меня в друзьях уже нет и его...
— Вот видишь. Именно поэтому я и ухожу. Ком ошибок уже слишком велик, чтобы надеяться на их исправление в этой жизни. Отведенного срока вам не хватит. Увы мне и вам — плохой вам достался Учитель...
— Это неправда!
— Не перебивай. Я еще надеялся, когда впервые увидел вас с тем, первым еще, Натом, когда заглянул в ваши глаза, узнавая "куарт" и радуясь твоему долгожданному возвращению. Я еще надеялся, когда Сетен взял на себя Ормону — или она взяла его на себя, не знаю — и когда они открыли вам с Танрэй дорогу друг к другу, так как разум живет, лишь покуда жива оболочка. А Танрэй — она и есть жизнь, оболочка, виэталэа, поддерживающая тебя всегда и во всем, даже когда ты делаешь что-то ей во вред. Я не отчаялся даже и тогда, когда между всеми вами начались первые стычки, неурядицы. Но когда по вине твоей жены погибла Ормона, а Сетен навсегда запятнал свое сердце убийством человека, которого любил больше всего на свете, я уже понял, что вот оно — начало конца. Но мне пришлось задержаться еще, чтобы помочь вам, когда началось второе Потрясение, хотя мог уйти еще тогда — без всякой помехи для итога ваших нынешних жизней. Однако мне кажется, что в этих вопросах важен каждый день, каждый час, минута и даже секунда бытия. Это мозг забывает все, а душа не утрачивает ни мгновения и копит опыт. Все, что ни делается, делается ради нее — для той, которая однажды спасет вас благодаря накопленному и не забытому. Понимаешь?
— Нет.
— Да, я знаю. Я говорю сейчас не с тем, но тот не пожелал тянуть агонию. Но и тебе это важно, Ал. Остальные уже все поняли сами, кто раньше, кто позже...
— Кто — остальные, Паском? — уже окончательно сбитый с толку в попытках распознать, где правда, а где предсмертная околесица, спросил Ал.
— Натаути умер, Ал.
— Да, умер. Давно уже, в Новом городе.
— Ты снова понял не так. Натаути умер в тебе. Ты уничтожил атмереро, когда использовал ее силы и волю во имя убийства. Ты слышал голос? А ведь это Нат шептал тебе на прощание. Ушел не только Сетен, ушел и твой хранитель.
Ал вздрогнул. Ну это-то он откуда знает? Так всё и было: вечером после того боя, накануне бегства Тессетена и его отряда, он впервые услышал шепот. Кто это говорил, было не разобрать: голос не принадлежал ни женщине, ни мужчине. Ал будто слышал самого себя: "Я не приду больше, хозяин. Я умер"...
— Взрывы распада произошли не только на Оритане и в Ариноре. Они произошли и в тебе, в твоем мире. В вас. В вас — так отныне нужно говорить. Тебе надо было беречь твоего неприхотливого, вечного и бескорыстного хранителя из мира За Вратами, чтобы однажды он сберег тебя самого. Впрочем, он сделает это, конечно сделает, только ценой многих собственных жизней.
— Нат... вы хотите сказать, что Нат — это моя душа и что я...
— Ты родился без души и выжил лишь потому, что рядом с тобой всегда был волк — ее воплощение. Ты погиб бы, как погибают все, кто был зачат, но на кого не хватило даже осколка "куарт". Это сейчас происходит так часто... Я кулаптр, и за последние четыреста с лишним лет после катаклизма повидал всякое. Даже расколотых душ сейчас хватает не на всех, так тесно стало на планете. Именно оттого много лет назад родился мертвым сын Ормоны и Сетена: "куарт" Коорэ к тому времени уже увидел свет в другой семье. Им стал Фирэ, а иной души для них не нашлось, да и Ормона не желала видеть возле себя никого другого, кроме Коорэ...
Ал оторопел. Он никогда не слышал этой истории и потому не понимал многого в отношениях друга и его жены. Вот почему сбежавший с Оритана Фирэ всегда так льнул к тем двоим!
— Но с какой стати Коорэ должен был появиться у них?!
— Потому что доминанта Ала — не ты, мой мальчик. Ал — это в равной степени атмереро, дух, и коэразиоре, сердце. Нат и Тессетен.
Ночь наступила для Ала, он даже покачнулся и уперся рукой в днище повозки, чтобы не упасть.
"И что же теперь? Я вообще никто, но ведь не иду прыгать со Скалы Отчаянных!" — будто только что сказанные, вспомнил он слова Тессетена, который навещал его в лечебнице девятнадцать лет назад, пролетевших, как миг. Выходит, и Сетен еще не знал тогда, что таят в себе закоулки его души...
— Кто же тогда наш с Танрэй сын? Не Коорэ?
— Коорэ, Ал, Коорэ. С ним произошло то же, что однажды с тобой... с тем, целостным, Алом. Его "куарт" тоже раскололся, и Фирэ стал Падшим. Теперь дух его воплощен в твоем сыне, а сам он стал по отношению к нему коэразиоре. Сердцем. Сердцем, способным, как и любое сердце человеческое, на величайшее благородство и на чудовищное зло, сердцем любящим и ненавидящим со всей полнотой чувств, отпущенной ему, сердцем страдающим. С рождением твоего сына он утратил почти все свои способности — они перешли к своему законному хозяину, к доминанте, к Коорэ. Всё повторяется на Земле, и не будет конца этим циклам, Ал. Восходит Учитель — идут за ним вслед ученики и ученики учеников. Это бесконечно. Гибнут и возрождаются на небе галактики и отдельные звезды, гибнут и возрождаются на земле живые существа. Энергия в любом ее виде никуда не девается, она переходит в иное качество — и только. Таков закон. Всё просто и всё очень сложно. Сложно — вот как с Ормоной. Каковы основные функции моэнарториито, Ал?
— Смерть? Распад? Разрушение?
— Да. И то, и другое, и третье. Но без нее невозможно. Именно она не позволяет остановиться бегу вселенных, галактик, звезд и планет. Именно она гонит все живое на поиски лучшего, представая убедительным аргументом того, что их ждет, погрязни они в лени, застое, неподвижности. Как это ни парадоксально, жизнь существует благодаря постоянной угрозе смерти. И никогда прежде, сколько помнят легенды аллийцев, сколько известно ори и аринорцам, не воплощалась моэнарториито самостоятельно, в отдельном теле. Ведь умели же наши предки жить в согласии с нею! Воплотившись теперь, она стала антагонистом жизни, хотя всегда была ее продолжением, звеном для перехода к следующей инкарнации. Разрушитель есть в каждом. Он открывает глаза и начинает свою работу, едва слышит первый крик ребенка. Он включается в полную мощь, когда ребенок осознает, что ему тоже суждено когда-нибудь умереть, что это неизбежно случается со всеми. И заканчивает свои труды, последним заглядывая ему в глаза и провожая состарившуюся оболочку в погребальное пламя, а "куарт" — к Мировому Древу. Но наш Разрушитель разрушил самого себя, ибо само его рождение было противоестественным событием.
— Но за что нам все это?
Ал ведать не ведал, что с таким же отчаянием однажды, на корабле "Сэхо", простонал те же самые слова его бывший друг, имя которого ему теперь неприятно было слышать, произносить, вспоминать и который был...
— За грубое и неэтичное вмешательство Учителя в судьбу ученика. За малодушные опасения и нерешительность, по причине которой Учитель сознательно тормозил духовное развитие собственных тринадцати. За неспособность договориться с самим собой, Стражем мира За Вратами. Но катализатором всего этого стала отнюдь не какая-то иллюзорная "воля свыше". Кто видел бесконечность Вселенной и не окончательно глуп, тот поймет, что мирозданию не может быть дела до каких-то бессмысленных песчинок, их возни и промахов. А ты эту бесконечность видел. Спровоцировала наказание случайность, а остальное Ал довершил сам, собственными руками, как это сделали и другие, кто не успел Взойти и стал Падшим. Всё подчинялось твоему желанию. Ты сам не представляешь, до чего сильны твой Страж и великий воин Тимаратау... Когда-нибудь позже вы начнете всё заново, без меня. И ты — разум, рассудок Ала — однажды скажешь свое последнее, решающее слово, тысячу раз до этого сломавшись и умерев... До встречи, до встречи, мальчик мой.
Паском вслепую нащупал руку ученика, похлопал ее ладонью, а взор его проник в неизведанные дали.
Глава двадцать седьмая, приводящая всех, кто куда-либо стремился, к их цели
К валявшимся кто где и обездвиженным парням отряда, неторопливо выступая, шествовал высокий ори в меховой шапке. С ним шагали еще несколько — пятеро, кажется — и все несли по факелу, освещая ему дорогу. Оглядев своих воинов, победителями возвышавшихся над гвардейцами Сетена, он дал знак заняться гайнами и поклажей поверженного противника. Только после этого его вниманием завладели те, кто не в силах пошевелиться лежал в снегу.
— Хороший поход, — решил он, полуобернувшись к своим спутникам, и те закивали, заулыбались.
Тессетен ощутил, что мужик снял ментальное воздействие на речевой центр пленников, и теперь станет требовать у них ответов. Еще он заметил, что тот усиленно пытается кого-то рассмотреть среди лежащих. Единожды зацепившись взглядом за Сетена, мужик им более не интересовался, тогда как остальные из свиты нет-нет да и таращились на жуткого аринорца.
Заросшее густой черной бородой лицо ори в меховой шапке стало надменно-равнодушным. Сдался.
— Ну, и кто тут у вас за главного? — мрачно буркнул он.
А, вот чего тебе было надо! Сетен ухмыльнулся и уже хотел так же равнодушно буркнуть что-нибудь едкое в ответ, как вдруг...
— Ну я, и что? — будто копируя его самого, криво при этом усмехаясь, ответил Тиамарто и сплюнул в сторону. — Ты, может, сесть нам дашь, или курдюк у тебя трясется, когда свой транс выключаешь?
Тессетен спиной прочувствовал, как на мгновение изумился каждый из его ребят выходкой обычно скромного, интеллигентного и сдержанного на язык кулаптра. А между бровей шурупом ввинтилась боль от гнева длиннобородого ори. Он увидел, как в приступе корчи рука Тиамарто сжала снег и как вода потекла между пальцев, едва не исходя паром. Но кулаптр не унизился до стона, хотя ментал откровенно отыгрался на нем за дерзость.
— И куда шли? — как ни в чем не бывало, продолжал мужик, взглянув на кого-то из своих провожатых и прекратив пытку.
Ответить сразу Тиамарто не смог, но сдержался, чтобы не начать позорно хватать ртом воздух, радуя мучителей.
— Тебе-то что до того? Теперь, видно, куда тебе взбредет, туда и побредем.
Тессетен подумал, что и сам не ответил бы лучше. Даже голос у парня стал напоминать его собственный, вызывающий, насмешливый тон. Вот уж не ожидал от тихони! А ведь тот уже немало погеройствовал, чтобы можно было ожидать!
— Ты кулаптр? — мужик вразвалочку направился к Сетену, однако обращался все еще к Тиамарто.
— Сам сказал.
— Еще кулаптры есть?
— Поищи.
Молодец. Не найдет вражина Фирэ, лишь бы только тот жив был! Не найдет, потому что нет в мальчишке больше такой заметной менталу энергии целителя. Нет — так же, как не восстановилась она еще в Тессетене.
Дойдя до Сетена, вожак небрежно толкнул носком сапога его больную ногу. Теперь и Тессетену очередь пришла снег в кулаках топить, чтобы не заорать от боли...
— А это у вас тут что за пугало?
— Ты язык-то поприжми, эй! Брат это мой.
— Ты его брат? — обратился мужик к Сетену.
Тот уже хотел обложить его бранью, но вместо этого клацнул зубами, услышав:
— Он не говорит. Придурок от рождения. Слепой ты, или как?
В свите зашептались.
— Как же это северянин может быть братом ори? — не сводя глаз с Тессетена, проговорил вожак.
— Э-э-ы-ы-ы-у-э-ы! — честно ответил тот, моргнув.
— У нас матери разные. Долго еще болтать будем? Или, может, сразу нас тут грохнешь? В печенках уже сидишь с болтовней своей...
— Ы! Ы! Ы! — добродушно улыбаясь то Тиамарто, то мужику-менталу, завершил Сетен.
— Сиди, братушка, сиди. Тихо себя веди, ты же у нас воспитанный! Дурака-то пожалейте, он хоть умом некрепок, зато телом силен. Воинскому делу обучен.
— Разберемся. Вы из каких краев будете с Оритана?
Воздействие ослабло до минимума, и люди начали медленно садиться под прицелом множества атмоэрто. Тиамарто оперся спиной о дерево, к которому был привязан один из краев их шатра, и ответил, что все они из Эйсетти.
— А, значит, столичные птицы, — почему-то со злорадством проронил длиннобородый и тут, заметив что-то на ногах Тессетена, так и впился взглядом. Экономист сразу понял, что он высмотрел. В ножнах, пристегнутых к поясу и лежащих вдоль ноги хозяина, виднелась рукоять аллийского меча, но не вид его, не ножны привлекли внимание ментала: от оружия исходила древняя, накопленная за тысячи лет сила всех его владельцев. — А что ж это дурак такую редкость таскает? Это же аллийское оружие!
— Отцов подарок, — проворчал Тиамарто. — Только я не смог его взять: руку жжет. А брат ничего, взял.
— Да уж конечно взял! У полоумного твоего, чай, силы алеертэо нет никакой, вот ему и без разницы, что хватать. Он у тебя и урановую руду схватил бы, не почуял, даром что сдох бы через десяток дней...
Мужик протянул руку и отдернул. Наверное, решил испытать, не его ли это меч, коли Тиамарто не подошел. Но наследный меч чужому менталу не дастся. А силища у длиннобородого была невероятной для человека, он просто истекал ею, несмотря на то, что только что держал под контролем целый отряд, да и сейчас продолжал наблюдать за каждым. Сетен встряхнулся: может, это все дурной сон? Не способно столько вместить человеческое создание, даже Паском не способен был, лучший ментал, которого когда-либо знавал экономист.
— Иди, ты возьми, — вдруг послышался голос, несколько надтреснутый и низковатый, но явно принадлежащий женщине.
