"Так каков будет твой ответ?"
"А у меня есть выбор?"
"Ты гениален! Будь у меня такая возможность, я бы сейчас расцеловала тебя, проклятый аринорский телец!"
"Будь у меня такая возможность, родная, я запер бы тебя в отдельный террариум и подождал, когда наконец уляжется твоя параноидальная тяга к бурной деятельности! И только после этого с тобой можно было бы разговаривать на равных".
"Никто из вас не сможет говорить на равных с созданием мира За Вратами. Попомни мои слова".
* * *
— Сейчас лето, Тсимара-Тау?
— Да, лето.
Исхудавшая, едва живая Фьел-Лоэра с трудом повернула голову в сторону окна, за которым мертвенно светились лиловым фонари во дворе.
— Я не доживу до утра, — прошептала она. — Помоги мне взглянуть на летнюю ночь, только выключи этот свет, он давит мне на глаза.
Тессетен оглянулся на стоявшего за изголовьем Фирэ и сделал ему знак исполнить просьбу умирающей женщины, которую вот уж несколько лун все в городе считали женой Тсимаратау. Юноша покинул спальню Фьел-Лоэры.
Насколько он знал, эта болезнь у всех протекала по-разному. Кто-то метался и в страшной агонии с ужасом ожидал смерти, а кто-то, как эта несчастная северянка, так и не ставшая матерью его попутчицы, угасал в тихом умиротворении, немного жалея лишь об одном — что мало успел сделать.
Фирэ выключил свет, и тогда в небе над Тау-Рэей стало видно звезды.
Он потерял всякую надежду. Что бы ни делал Учитель, было обречено на провал. Словно нарочно, везде им на пути встречались преграды — после смерти Ормоны все пошло под откос. Это было совпадение, Фирэ знал. Но все равно в глубине души считал, что она была основой уверенности, какой-то незыблемости грядущего, и когда ее не стало, началась полоса невезения: раскол среди гвардейцев Кула-Ори, ужасное сражение, гибель брата, катаклизм, поставивший точку в истории их цивилизации, раскол в общине, уход от сородичей, плен, смерть Паорэса, который еще мог бы вернуть себе дочь, ему — попутчицу... И какой-то тихий голос изнутри вдруг подсказывал: Паорэс был типичный ори, а потерпели бы тепманорийцы власть ори, будь он хоть трижды попутчик их Помнящей? С Учителем, который назвался этим мудреным именем — Железный Телец — они худо-бедно смирились. Тессетен был волосом посветлее многих аринорцев, кичащихся чистокровностью в нескольких поколениях, а какие-то неведомые для нынешнего Фирэ чары отводили местным глаза, и вслед за своей правительницей они перестали видеть пугающие черты внешности Тсимара-Тау. Многие всерьез считали его красавцем, удивляя людей, знавших Сетена много лет.
Похоже, Учитель не считал, что все кончено. За каких-то пару месяцев он не просто вошел в курс дела — жена, угасая на глазах, посвящала его во все тонкости управления городом северян-переселенцев — но и активизировал многие затухающие отрасли производства. А сейчас он и подавно озаботился созданием сферы обороны, ведь еще во время приезда сюда Ормоны они с Фирэ узнали, что в Тау-Рэе нет толковой армии и военной техники, хотя именно аринорцы всегда отличались нелепой любовью ко всяким железякам. Власть над грубой материей настолько ослепила им глаза, что они уже ничего не боялись и здесь, на диких землях, а в понимании Тессетена это был большой непорядок, который он взялся устранить в ближайшее время. Но лишь одного он не мог — вылечить Фьел-Лоэру. Хотя пытался, постоянно мучил здешних кулаптров и их с Тиамарто вопросами, требуя искать новые формулы лекарств, которые могли бы отсрочить или победить смерть. Фирэ точно знал, что Учитель не любит жену так, как любил свою Ормону или роковую попутчицу-Танрэй, он относился к ней иначе — братски или отечески, неизвестно, но совсем иначе. И невозможно было их представить любовниками. Впрочем, болезнь Фьел-Лоэры и без того сделала подобное нереальным. Тиамарто по секрету делился с коллегой своими опасениями — как бы Учитель не заразился этой хворью, чудовищной и коварной, способной тлеть годами или же сжигать человека в несколько лун. И что они только ни делали, чтобы обезопасить своего лидера, не слушая его убежденных речей, будто он знает, что делает, и что "она" тоже знает, поэтому не надо суеты. Своими хлопотами они и в самом деле продлили жизнь сестре Ко-Этла, без их лечения она умерла бы еще в конце весны.
Погасив свет, Фирэ собрался возвратиться в дом, как вдруг гравий дорожки заскрипел, и из темноты вынырнул силуэт Тиамарто.
— Что это у вас так темно тут? — слегка гнусавя, спросил кулаптр, отнял руку с платком от носа и взбежал по ступенькам к Фирэ, на крыльцо.
В этих краях его стала донимать сенная лихорадка. С началом лета бедняга начал неудержимо страдать от головных болей и насморка, греша на цветущие деревья с белыми стволами, которых здесь было невероятно много и которые в такое время сверху донизу покрывались похожими на гусениц сережками. При этом все лекарства от напасти вызывали у него только еще худший приступ чихания. А затем белоствольные деревья теряли серьги, но лихорадка Тиамарто и не думала проходить, а только усиливалась. Казалось, все, что здесь цвело, старалось извести чужака. Гиблые места для южанина. Всем ори было здесь нелегко, но больше всех отчего-то досталось кулаптру.
— Она попросила. Плохо ей, — тихо ответил Фирэ.
Тиамарто сочувственно покачал головой. Его уже и не вызывали, но он всегда являлся сам — хотя бы для того, чтобы навеять умирающей спокойный и глубокий сон. Почему-то в отношении себя он нисколько не думал о риске заразиться.
Вдвоем они вошли в спальню Фьел-Лоэры, но ни Учителя, ни ее там не застали.
Целители переглянулись и пошли в гостиную. Четко выделяясь черным силуэтом на фоне окна, с женой на руках в эркере стоял Тессетен и молча смотрел в небо. Фьел-Лоэра что-то тихо ему говорила, и он кивал. Тонюсенькая, едва ли не прозрачная рука больной свешивалась вдоль его тела, покачиваясь, словно кукольная, при каждом движении Учителя. Высокий и крепкий, он казался по сравнению с нею громадным, как статуя Тассатио у Ведомства в погибшей столице Оритана.
Тиамарто поманил Фирэ за собой:
— Пусть. Им надо напоследок побыть вдвоем. Пчхи! Я вот что хотел спросить: атме в самом деле намерен лететь в горы Виэлоро?
— Да, он что-то такое мне говорил.
— Когда?
— Не в ближайшее время. Он хочет сначала устроить тут все по-своему.
Тиамарто подошел к умывальнику и побрызгал водой в лицо. После таких манипуляций ему всегда становилось легче — во всяком случае, чихать он переставал.
— Ты хотел бы вернуться? — вдруг спросил он юношу.
— Куда?
— К остальным, к нашим?
— К оставшимся с Паскомом и Алом?
— Да.
— Не знаю. Иногда меня что-то тянет туда, особенно в полудреме...
Тиамарто испытующе смотрел на него темными в приглушенном свете глазами.
— Но встретиться снова с Алом я бы не хотел...
— Но он же наш Учитель. Его ведь неспроста зовут так — сам советник Паском нарек его этим именем!
Фирэ помнил, что Тиамарто и прежде не испытывал к тому Алу, которого сам он Алом не считал, никакой неприязни. Вообще сложно было представить Тиамарто с кем-то враждующим.
— Я не хотел бы снова увидеть этого человека, — жестко повторил юноша, не отводя взгляда от глаз коллеги, при свете дня серо-зеленых, а сейчас почти черных. — Ни при каких обстоятельствах. Я не хочу сказать, что мне хорошо здесь, но там мне было бы еще хуже.
— А Коорэ?
Вот ради чего затеял этот разговор Тиамарто... Кулаптр знал, как должно тянуть одну частичку некогда цельного "куарт" к другой. Однажды он уже сказал, что Учителя рано или поздно наверняка потянет обратно и что этого не избежать.
— Нет, Тиамарто. Волею своей я не пожелаю возвращения к прошлому. А мечты — то лишь мечты слабого сердца. Они должны подчиняться воле рассудка.
Тут дверь раскрылась, и с безжизненной Фьел-Лоэрой на руках из гостиной к ним вышел Тессетен. Лицо его было мрачным, но того горя и смятения, как после гибели Ормоны, не было в нем — и не только оттого, что все, в том числе она сама, давно привыкли к мысли о скорой ее смерти.
— Нужна капсула, — тихо сказал Сетен, меж тем не отдавая мертвую жену ни одному из кулаптров. — И пусть придет кто-то из местных, кто хорошо знал ее, — и добавил, поясняя: — Женщина. Лучше не одна.
Это было понятно. Учитель никогда не видел ее обнаженного тела прежде и тем более не желал видеть его теперь, во время подготовки к погребальному обряду. Настолько не желал, что готов был даже потерпеть в своем доме нескольких глупых сплетниц-северянок.
Тиамарто кивнул и, пристально взглянув на Фирэ, словно призывая не забыть о только что состоявшемся разговоре, вышел из дома.
* * *
Уже через год по настоянию нового правителя Тау-Рэю окружил огромный лабиринт. На видимом плане он состоял из причудливо изгибающихся каменных стен, выше — уходил в "тонкий" мир, подобно Храму в Эйсетти. Он смыкался невидимым глазу куполом над столицей Тепманоры, становясь проницаемым лишь для тех, кого находили нужным впускать хозяева города. Иные попросту не смогли бы его увидеть ни с земли, ни с воздуха.
Тау-Рэя стала гигантской и неприступной цитаделью для врага, тогда как у жителей не было никаких трудностей со входом и выходом за ее пределы. Это был город меж двух миров, в народе его называли Затерянным и Заколдованным.
Атме Тсимаратау и сам приложил силы к сотворению лабиринта. Не напрасно прошлые воплощения его "куарт" много жизней подряд обучались у великого созидателя Оритана. Он изменил лик унылой Тау-Рэи и прочих городов страны аринорцев-эмигрантов.
Помощников в своем деле Тсимаратау находил после зачисток районов Тепманоры. Поскольку северяне поголовно утратили ментальные способности, надежда правителя оставалась только на соотечественников, у которых тот участок мозга, что преобразовывал энергию неба и земли в пранэио, еще не стал рудиментом. Приближенные к нему люди частенько слышали его тихое ворчание о том, что если чем-то не пользоваться, то оно быстро отомрет, и что следующим этапом для прагматиков-северян станет усыхание мозга в целом — как ненужного им органа.
— Что ж, — посмеивались ребята, которые совершили с ним плечом к плечу тот отчаянный переход, — тем проще будет управлять безмозглыми, вы не находите, атме?
Всех без исключения пленных мародеров — а также их бывших рабов — по очереди приводили на аудиенцию к Тсимаратау. Эти аудиенции были очень долгими. Правитель подробно, досконально изучал возможности каждого, вглядывался в его суть, доискиваясь до самого "куарт", если тот являл себя в человеке хоть малым осколком. Потом он решал, годится ли собеседник для созидательского мастерства. "Масть" кандидата его нисколько не интересовала: он запросто мог казнить разбойного ори, который всем своим видом показывал, что будет лишь вредить, однако мог и приблизить к себе талантливого аринорца, готового сотрудничать и чистого сердцем. Так и отбирались архитекторы здешних городов. Почти все они были телекинетиками. Если кандидат был слаб, Тсимаратау не жалел времени и обучал его до необходимого уровня. Фирэ знал, что Учитель почти не спит и едва ли появляется у себя дома — всегда находилась пара-тройка неотложных дел.
Единожды настроенная на верную программу развития, страна набирала мощь. То, чего так не хватало Тессетену и Ормоне, чтобы развернуться в Кула-Ори, здесь было к услугам Тсимаратау, и он показал свои возможности. На старых заводах воспроизводилось оборудование для новых, армия совершенно автономных диппендеоре выполняла заданную работу точно и быстро.
Даже те из местных жителей, кто до последнего был недоволен правлением пришлого чужака, в конце концов смирились, впечатленные размахом преобразований и выверенностью каждого действия. Он будто всю жизнь мечтал приложить свои знания на практике и теперь с жадностью пользовался подвернувшейся удачей. И так во всем — даже в созидании, которое он считал развлекательным подвидом безделья и время от времени занимался с остальными архитекторами и скульпторами той работой, которая доставляла ему одно лишь удовольствие. Фирэ догадывался, что именно оттого Учитель и не считает это серьезным делом. Как многие нынешние люди, его приемный отец полагал, будто настоящая работа должна быть тяжелым испытанием на прочность и выполняться с крепко сжатыми челюстями и большими потерями для организма. Чем больше измотался, тем лучше поработал.
На исходе пятого года правления Тсимаратау позвал к себе всех близких ему людей. То есть тех, с кем за долгое время успел хлебнуть и горя, и радости. Тех, кому доверял теперь больше, чем самому себе.
Внешним видом Ведомство Тау-Рэи теперь походило на пятигранный Храм их родного города, только по размеру было раза в три меньше творения Кронрэя и находилось исключительно на материальном плане: для управления государством Учителю никаких чудес не требовалось, справлялся он и бытовыми методами.
Зал совещаний всегда выглядел внушительным, однако свет из высоких панорамных окон пронизывал каждый закоулок, и вошедший нисколько не чувствовал себя жалкой безропотной мухой, как это было прежде, в стенах Объединенного Ведомства Оритана.
По контрасту с помещением правитель всегда носил темную одежду, а иногда, в ветреные дни и в стужу, начинал опираться на трость, чтобы никто не заметил усиливавшейся хромоты.
Люди расселись по своим обычным местам вокруг стола с картой Тепманоры, выгравированной прямо в темном дереве столешницы. Фирэ поглядел на соседей по обе стороны от себя. Ори-гвардейцы — бывшие гвардейцы, ныне они занимали при Тсимаратау куда более серьезные посты — сосредоточенно пытались угадать, с чем призвал их сюда атме.
Сам Тсимаратау сидел точно напротив приемного сына, рядом с целителем-советником Тиамарто. Все давно уже позабыли, что кулаптр немногим старше Фирэ и ровесник им, а сам он сумел поставить себя так, что соответствовал внешнему образу и внутренне. Любой приказ духовного советника выполнялся всеми так же безропотно, как воля правителя — тем более, не было случая, чтобы тот не согласился с Тиамарто, словно кулаптр и в самом деле был старше и опытнее остальных. Хотя кто их знает, этих Помнящих, грустно усмехался Падший Фирэ. Может, действительно опытнее...
Учитель всегда начинал без околичностей. Вот и теперь, едва все расселись, он негромко сказал:
— Сейчас мы быстро решаем два вопроса и расходимся.
Это значило, что они очень быстро уйдут отсюда, решив пару задач. Уйдут заниматься своими делами.
Фирэ поглядел на свод потолка. Ему нравилось разглядывать там лепнину, изображавшую герб Тепманоры — причудливо интегрированные друг в друга символы Оритана и Ариноры: крылатую змею и тура. При совмещении получилась химера, одновременно и жуткая, и прекрасная. Бронированное тело быка, ноги которого заканчивались не копытами, а когтистыми пальцами, как у рептилий; перепончатые крылья нетопыря; опасная морда змеи с холодными глазами и вертикальным зрачком, но увенчанная рогами тура; спина, защищенная вдоль хребта гребнем роговых пластин от шеи до хвоста — хвост тоже был бычьим, но скрывался под змеиной кожей. Невиданное существо было призвано охранять рубежи северной земли — и оно могло бы это делать одним своим видом, если бы существовало в реальности.