— Рехнуться можно, — тихонько сообщил Дрэян стоявшему рядом брату. — Он же аринорцев с потрохами бы крокодилу в пасть утолкал! Не пойму, чего это он так из-за них засуетился?
Фирэ подумалось, что здесь наверняка что-то нечисто. Не полезет Саткрон на крючок без наживки.
Наконец оставшийся на Базе орэ-мастер Зейтори передал, что радары засекли приближение какого-то летательного аппарата с севера. Дрэян велел Саткрону встать в строй и выровнял гвардейцев в три шеренги по краю летного поля.
В наполненном ароматами знойного юга утреннем небе появилась орэмашина с голубой полосой вдоль борта. Оттесненные за пределы поля кхаркхи и жители Кула-Ори загалдели и замахали флажками. Но особой радости у южан Фирэ не заметил: многие из них успели застать на Оритане самый разгар войны с Аринорой.
Орэмашина снизилась и села. Из люка плавно выдвинулся трап.
Гости из Тепманоры все как один были разодеты в белое. От белоснежности их плащей на ярком солнце появлялась резь в глазах, мало того: они расшили одежду алмазными стразами, и начнись вдруг стычка, за ними числилось бы тактическое преимущество, поскольку своим сверканием северяне ослепили бы противника.
Фирэ заметил, как Учитель старается отвернуться от всего этого благолепия, да и Ал, выдвинутый вперед всех встречающих, изо всех сил крепится, чтобы не морщиться и не позволить слезам брызнуть из глаз.
— Их, зима меня заморозь, ненароком вороны не унесут? — пробурчал рядом Дрэян.
Под плащами северян виднелись легкие элегантные камзолы (разумеется, белые), на головах красовались изящные береты военного образца, но несколько франтоватее тех, что носили их офицеры по уставу. Узкие брюки были заправлены в высокие сапожки из нежнейшей кожи цвета слоновой кости. И все это так выспренно, так показушно, что при виде их костюмов и надменных рож Фирэ стало тошно. Хотя Ормона и рассказывала о быте тепманорийцев и их склонности к внешним эффектам, видеть это было стократ противнее...
Юноша ничего не мог с собой поделать: наблюдая перед собой северян, слыша их наречие, он тут же видел обугленные руины родного дома и представлял, в каком ужасе умирали его попутчица и родители и как смеялись орэ-мастера в таких же вот летучих машинах с голубой полосой на борту, подсчитывая количество попаданий. Фирэ стоял и убеждал себя, что вот эти трое гражданских, их орэ-мастер и четверо гвардейцев из сопровождения не имеют ни к той войне, ни к обстрелу Эйсетти никакого касательства. Но всякий раз, как раздавались раскатистые "р" их диалекта, он вздрагивал и невольно стискивал рукоять аллийского меча.
Лидер северян, довольно высокий и широкоплечий молодой мужчина с ухоженной растительностью на лице и лазурными глазами, уважительно старался говорить по-орийски напевно, однако получалось у него плохо. Понимая это, он краснел и извинялся за свое произношение.
Ал невозмутимо прочел ответную речь, но все это время взоры северян не отрывались от фигуры Тессетена, который находился чуть позади своего высокорослого друга и старался поставить больную ногу так, чтобы на нее приходилось меньше веса, чем на здоровую, и чтобы эти манипуляции были как можно меньше заметны посторонним. Но пристальнее всех разглядывал Учителя бородач Ко-Этл, однако каменная маска не позволяла понять, что он при этом думал, а лезть к северянину с ментальными приемами Фирэ пока не решался. Пусть однажды он уже воспользовался его оболочкой, чтобы узнать, как обстоят дела у Ормоны, однако искушать судьбу не стоило. Да и она просила всех вести себя с ними без лишнего риска.
Когда обмен любезностями наконец завершился, а солнце уже стало припекать не шутя, Ко-Этл обернулся к своему помощнику и протянул ладонями вверх обе руки. Эт-Алмизар принял от ближайшего офицера-аринорца большую деревянную коробку, раскрыл ее и извлек укороченный односторонний меч в ножнах, что были инкрустированы резной костью.
Держа ножны на вытянутых ладонях, Ко-Этл уверенно шагнул к Тессетену, и Алу пришлось посторониться, отойдя к Паскому и Солондану.
Два северянина стояли друг перед другом, оба одинакового роста и крепкого сложения, оба светловолосые, но один — прекрасный, словно солнечный день, а второй — безобразнее ночного ненастья.
— Я хотел бы, чтобы вы приняли этот скромный дар в качестве символа начала сотрудничества, — витиевато изложил Ко-Этл, глядя Сетену в глаза, что уже само по себе было признаком доблести и смелости: удавалось такое не каждому. — Ножны и рукоять этого меча инкрустированы мамонтовой костью. Ваша отважная супруга принимала личное участие в добывании этого зверя. Оружие по праву принадлежит вам.
Сетен непонятно улыбнулся и, приняв подношение, закрепил ножны на поясном ремне. Фирэ подумал, что эта форма меча — широкого, слегка изогнутого, с одной заточенной стороной лезвия — подходит именно ширококостным северянам, и даже будучи прирожденным ори, Учитель смотрится с этим оружием гораздо органичнее, чем с тонким аллийским мечом. Впрочем, это уже, наверное, стереотипы, навязанные событиями последних десятилетий...
Покончив с официальной встречей, Ко-Этл кивнул своей свите и, двинувшись нога в ногу с хромавшим Тессетеном, негромко спросил того:
— Я хотел отдать распоряжение выгравировать у основания клинка ваше имя, но не осмелился, поскольку точно не знаю, как пишется оно по-аринорски.
— Не беда, — коротко ответил тот, но Ко-Этл продолжал свои филологические изыскания:
— Оно означает "Черный Горизонт", не так ли?
— Дословно — да. А если вдаваться в мудреную орийскую грамоту, то смысл его глубже — "Предвестник". Наверное, бури...
— Отчего так?
— У нас, — Сетен особенно подчеркнул это "у нас", — предвестья добрыми не бывают. Ори говорят: что ждет нас там, за горизонтом — черные тучи или золотая мечта?
— Сложно...
— Это имя появилось впервые, вместе со мной, и написано оно было сразу со сплошной оранагари — я родился на Оритане. Полагаю, в аринорской транскрипции оно писалось бы с разрывом черты после первого слога, но вам было бы лучше спросить об этом у специалиста по словесности. И если она еще работает, у вас будет такая возможность. Ал! — Тессетен оглянулся на следовавших за ними ори и аринорцев. — Твоя жена еще работает?
Тот сокрушенно развел руками.
— Ну да, зная Танрэй, я нисколько не удивляюсь...
— Тан-Рэй? Вечно Возрождающаяся? То есть это Танэ-Ра?
Сетен кивнул и всем своим видом дал понять, что машины к отбытию готовы, а гостям пора рассаживаться.
* * *
Машины выстроились вереницей вдоль дороги у дома Фирэ и его приемных родителей. Гвардейцы-северяне с помпой промаршировали к распахнутым воротам, а местные просто выбрались на воздух, чтобы не задохнуться. Солнце все свирепело и свирепело.
Тессетен поманил к себе Фирэ и шепнул, чтобы тот загнал помогавших Ормоне кхаркхи в какую-нибудь комнату на втором этаже и велел им не высовываться, пока все не уедут. Юноша бросил взгляд на Ко-Этла и подавил улыбку. Уже и слепому было бы видно, как тому не терпится увидеть хозяйку дома.
Вбежав в дом, Фирэ позвал ее:
— Атме Ормона!
Она выглянула через парапет на втором этаже, блистающая неземной красотой и вполне земными женскими украшениями-побрякушками.
— Какая я тебе "атме"? Хватит уже, я же не зову тебя "сынок"! Давай на "ты", договорились? — громким шепотом одернула его Ормона. — Ну что там? Меня мечтают увидеть?
— Еще как!
— Ай! Проклятые силы! Я ведь чуть не забыла про эту бешеную детвору! Антропоиды где-то в доме, усмиряют шалопаев. Пусть приведут их порядок — и тащи сюда своих братишек и сестренку... или сестренок и братишку, не помню...
Фирэ хмыкнул, быстро отыскал всех, кого нужно — а это были близнецы, сыновья соседки, и девочка помладше них, кажется, дочь одной из ассистенток Паскома.
— Хоть убей, не помню, говорила ли я там, сколько у меня детей, и если говорила, то сколько и какого они пола. На всякий случай взяла с запасом...
— Вот почему я и уверен, что всегда надо говорить правду!
— Ну что ты, в их представлении добропорядочная женщина должна быть увешана... вот этим добром... — она с некоторой опаской развела руками над белокурыми головенками "младшеньких", — с головы до ног!
Взявшись за руки, они впятером, под вой девочки, которой на вид было то ли три, то ли четыре годика, вышли во двор.
— Я убью его! — вдруг сквозь зубы прожужжала Ормона, делая зверские глаза и указывая Фирэ взглядом куда-то вбок.
На грядках с помершей петрушкой растянулся Нат. Он-то и закончил начатое Ормоной и ее помощником-кхаркхи.
— Зато теперь у тебя есть оправдание получше, чем война распада или "такой сорт", — шепнул ей в ответ Фирэ.
Лицо бородача вытянулось, когда он увидел, сколь многочисленное семейство у его вдохновительницы. Зато остальные приветственно защелкали пальцами.
— Позвольте представить наших детей! Фирэ вы уже знаете, господа, а это наши младшие...
Ормона стиснула его руку с просьбой выручать. Юноша понял, что она напрочь забыла, как зовут "ее" детей. Проколы всегда случаются по мелочам, если завраться...
— А они сами скажут, — вмешался Тессетен, подходя к ним.
Как и ожидал Фирэ, вместо проговаривания собственных имен ребятишки, увидев Сетена в такой близости от себя, сначала впали в тихий ужас, затем у девочки началась громкая истерика, а у близнецов — ступор.
— Они испугались такого количества народа, — злорадно пояснила Ормона, и Фирэ догадался, что за эти несколько часов сумасшедшая детвора довела ее до белого каления, и она теперь с удовольствием платит им той же монетой. — Мы ведь живем тут уединенно...
Юноша торопливо утащил их в дом, но стоило ему перевести дух, следом, хромая, заскочил Сетен. Трехглоточный вой тут же возобновился, и он покрепче прихлопнул за собою дверь, чтобы их не было слышно снаружи.
— Пусть кхаркхи разведут их по домам, не то у меня голова треснет! Не могла Ормона выдумать что-нибудь менее травматичное? Сказала бы, что мы разводим крокодилов. Те хотя бы молчат — во всяком случае, у Кронрэя...
— Что ж, вы больше с ними не поедете? — передавая троицу ормониным помощникам, спросил Фирэ.
— Отбился я от них. У меня уже все это в печенках сидит, — Учитель отстегнул подаренный меч и бросил куда-то в угол комнаты. — Сказался больным.
Юный кулаптр решил не говорить, что тот и в самом деле здоровым не выглядит, и отправился вслед за ним, чтобы хоть немного подлечить измученную ногу Учителя.
* * *
На самом деле Тессетен покинул их не только из-за боли. Он ничего не мог поделать с ослепляющей яростью, что захлестывала его при виде Ко-Этла, позволявшего себе так откровенно таращиться на его жену. И знание того, что Ормона водит тепманорийца за нос, ничего не меняло: тот все равно смел считать ее своей любовницей, и за одни такие мысли Сетену хотелось развеять его клочки по ветру. И вот, чтобы не выдать своих дум, он ушел, предоставив жене и Алу знакомить северян с Кула-Ори.
Однако и Ормона вернулась очень скоро, чем-то обозленная и тщетно скрывающая обозленность. Прямо при нем, в спальне, она переоделась в легкий костюм для верховой езды и присела на край кровати, чтобы подкрасить губы. Сетен мог бы смотреть на эти приготовления часами: было в них что-то завораживающее, хотя он никогда не мог взять в толк, чем краска делает лучше ее безупречное лицо, если он даже не всегда может разобраться, мазалась она этой дрянью или нет. Разве только если после поцелуя губы как будто в каком-то жире — тогда точно мазалась.
— Может, у Кронрэя его крокодил уже подрос и сожрет их? — пробурчала она, сообщив, что Ал с Паскомом намерены поселить гостей в просторном доме созидателя.
— Чего это ты вдруг?
Ормона зашипела, как змея, потом фыркнула и что-то заворчала под нос. Сетен опустил руку и вытащил из-под кровати подаренный Ко-Этлом меч.
— Судя по всему, наших распрекрасный гостей ждет судьба этого мамонта, — он потер большим пальцем одну из завитушек орнамента на ножнах. — Бородатый сказал, что ты лично завалила зверюгу...
Она обернулась и медленно проговорила:
— Уже всё знаешь? Что ж, тем лучше...
— А ты привыкла держать всех вокруг себя за слепоглухонемых, которые ко всему прочему страдают тяжелой стадией олигофрении. Кто знает еще о твоих планах насчет тепманорийцев, хочешь осведомиться ты? — с невинным видом уточнил экономист. — Ал...
— Ты лжешь!
— Ты натравишь своих "соколов" на нас обоих или все же пощадишь своего ненаглядного?.. И я имею в виду не Ко-Этла...
— Я пощажу и тебя. Мне льстит твоя ревность.
— Ревность?! Оу! Ха-ха-ха-ха-ха! — закатился Тессетен. — Для ревности нужна хоть капелька любви, Ормона! А что тебе в таком случае может быть известно о ревности? Ты хоть когда-нибудь испытывала что-нибудь хорошее к людям, или только подсчитываешь, высчитываешь, выгадываешь?
— Не вынуждай меня злиться, Сетен! Не вынуждай!
— Иначе?..
Ормона нехорошо улыбнулась и заговорила сквозь зубы:
— Иначе я подумаю насчет твоей ненаглядной, которая сейчас полощет языком с нашими гостями. Она проигнорировала мою просьбу о том, чтобы все женщины, особенно коровы вроде нее, — характерным жестом она обрисовала жутко расползшуюся спереди фигуру ненавистной ей жены Ала, — сидели сегодня — в течение одного дня! — по домам. Северянки проводят так всю жизнь, а здесь — всего лишь день! Но она же у нас избранная... Сама еле ноги переставляет, а туда же... К-корова тельная!
— Это я попросил Ала, чтобы он познакомил гостей с нею: твой бородатый донимал меня вопросами о нашем языке. А кто лучше Танрэй расскажет об этом иноземцу?
— Да ну?! И она, похоже, сильно увлеклась... — в тоне ее слышалась угроза, — иноземцем... Или она в самом деле желает сломать игру? Ну да ладно, эта дура допрыгается... допрыгается...
— Ты так не шути, ладно? — глухо попросил Тессетен, чувствуя, что глаза его наливаются кровью, а покровитель просится в бой.
— Не шутить о чем? Что она избранная, что твоя ненаглядная или что я намерена оторвать ей голову за абсолютной ненадобностью?
Ормона расхохоталась и уже собралась уйти, как вдруг Сетен вскочил и схватил ее за руку. Разгневанная жена принялась вырываться с нечеловеческой силой, и он неожиданно для самого себя сжал пальцы сильнее, чем следовало, так что в суставе у нее что-то щелкнуло, захлопнул дверь и швырнул жену на кровать. Та вскрикнула, сжалась от боли, но тут же собрала волю и отползла на локте к подаренному северянами мечу. Никаких признаков обиды в глазах ее не было, только злоба — на него, на других, даже на саму себя, почему-то не способную ответить ему таким же насилием, хотя могла бы, могла бы...
— А почему ты уверен, что я смогу ей это сделать? — с вызовом спросила она, глядя на распухающее запястье со следами его пальцев, а потом что было сил дернула кисть, вправляя вывихнутый сустав на место. На лице ее при этом не отразилось ничего, только кровь отхлынула от щек и помутнели черные глаза.
Сетен хотел извиниться за свою грубость, но дурацкая гордыня и ярость не позволили раскрыть рта. Он уселся в свое кресло спиной к свету.
