Фирэ доводилось видеть кошек в трансляциях и на снимках, но он совсем не знал их повадок и догадывался, что ори брезгуют их приручением неспроста, а значит, даже с этой мелкой особью нужно быть начеку. В памяти всплыл чей-то рассказ о том, что это семейство почти не приручается и едва ли поддается дрессуре и что тратить на них время бессмысленно. В естественных местах обитания небольшие кошки ловили и уничтожали всякую мелочь вроде грызунов или змей, а поскольку на Оритане то и другое почти не водилось, хищницы эти с практической точки зрения были не нужны и их не использовали. С более крупными вредителями прекрасно справлялись прирученные волки, существа верные и понятные людям.
Что ж, времени у него теперь было навалом — почему бы и не посмотреть, как поведет себя ночная хищница.
Юноша вытащил замороженный кусок козлятины и бросил кошке. Та, словно на пружинках, вначале отпрыгнула к выходу, и на просвете оказалась страшно тощей и голенастой. Подождав, она осторожно подкралась к подачке. Фирэ наблюдал.
Тварь обнюхала мясо, прихватила его зубами, но, несмотря на голод, есть не стала, а куда-то унесла.
— Таможенник, — усмехнулся человек и улегся обратно в надежде, что получив откуп, зверь назад не вернется.
Потом ему приснилась Саэти. Она обещала исполнить клятву и говорила, что вовсе не умерла, только заблудилась и очень скоро найдет способ вернуться. Весь следующий день он шел, не зная устали, с улыбкой на устах вспоминая шепот милого голоса: "Жди меня в Кула-Ори, попутчик! Жди меня!"
Фирэ так увлекся своими фантазиями, что заметил опасность, лишь когда рядом раздался злобный вой и урчание. Он с удивлением увидел, что на пути его вдруг выросла та самая ночная гостья, а где-то неподалеку пискляво замяукали котята — наверное, ее выводок.
Вспыхнули янтарные, лишенные всякого разума глаза, что горели злобой внутри черной каймы, разрисовавшей веки песочно-рыжеватой бестии. Кошка оскалилась — губы ее тоже были черны, а тонкие шипы клыков сахарно-белы — и бросилась на него, метя в лицо. И теперь-то он понял, отчего ори пренебрегают этими животными: понять кошку еще труднее, чем кузнечика в траве или остервенелую от жары осу. Только что трусливая, тварь вдруг лишается остатков соображения и кидается на того, кто не ждал такого коварства и совсем недавно поделился пищей.
Фирэ не успел выхватить нож, не успел собраться и сбить ее на лету. Ничего не успел, растерялся. Бестия вцепилась в его руки зубами, потянулась когтями размашистых передних лап к лицу, а задними между тем рвала кожу на груди и животе. Боль была неописуемой, даже пули, когда-либо ранившие Фирэ на войне, были не столь жестоки.
Где-то в логове пронзительно верещали котята.
Он не нашел иного выхода, кроме как взорвать мозг кошки энергией собственной боли. Тварь, подыхая, забилась на талом снегу, красном от его и от собственной крови, когда взрыв вышиб изнутри ее глаза, а каша из мозгов хлынула через глазницы. Сил кулаптра обычно хватает даже на то, чтобы вот таким же способом устранить врага-человека, но промедление было смерти подобно, и Фирэ едва справился даже с небольшой хищницей.
Голова закружилась. Стоя на коленях в снегу, юноша осознал, что не чувствует в себе сил доползти до оброненных вещей, где была и аптечка, а значит, шансов остановить кровь у него нет.
Ну и пусть...
Мир погас в его глазах.
* * *
Очнувшись в первый раз, Фирэ увидел над собой лицо Паскома. Они ехали на какой-то машине, и кулаптр, бинтуя его ничего не чувствующее тело, говорил что-то о везении, о какой-то экспедиции, о группе ори, которые услышали кошачьи вопли и звуки борьбы.
— Почему мне не больно? — с удивлением спросил Фирэ.
— По незнанию они вкачали в тебя чуть ли не все обезболивающее, которое у них было. Я больше боялся последствий его действия, чем твоих царапин.
— А, — сказал юный кулаптр и снова заснул.
Во второй раз боль была. От нее-то и проснулся Фирэ, а открыв глаза, обнаружил себя в большой комнате, пропахшей лечебницей.
— Ну что, живой? — бодро спросил молодой и высокий мужской голос.
Юноша повернул голову и, увидев соседа, изумился, настолько не сочетался этот певучий, приятный для слуха тембр с обликом сорокалетнего широкоплечего северянина, который лежал на кровати неподалеку и забавлял себя тем, что покачивал привешенной к растяжке забинтованной ногой.
— Ал?! — изумился Фирэ, безошибочно узнавая "куарт" своего Учителя. — Зимы и вьюги! Вы здесь!
— Оу, ха-ха-ха! Нет. Я Тессетен. Ал, вполне возможно, когда-нибудь зайдет нас проведать, но когда то будет... А ты, значит, Фирэ? Наслышан... Мы вместе учились с твоим дядей... Но, прости, чего-то в тебе не хватает. Не скажи мне о тебе Паском — не узнал бы нипочем! — тут мужчина присмотрелся, слегка щуря голубые жутковатые глаза: — А-а-а! Так вот оно что — ты Падший! А я уж подумал, что совсем на старости лет нюх потерял...
— Падший?
Что-то смутно знакомое промелькнуло в памяти, но придать этому понятию хоть какой-то смысл юноша не сумел.
— Да-да-да, вот они — все симптомы Падшего! — сосед взмахнул плотной кряжистой рукой с набухавшими переплетениями вен — казалось, он обрадовался, поставив новому знакомому этот странный диагноз, и глаза его заиграли весельем. — Да не унывай, ты вспомнишь потом, много чего еще вспомнишь! Рана зарубцуется, на это нужен не один год. Слушай, когда это с тобой случилось?
Фирэ пожал плечами. Он вообще не понимал, о чем твердит Учитель, который упорно открещивается как от ученика, так и от собственного имени.
— Вот так... Она тебя девятнадцать лет вымаливала, а ты приехал и — Падший! Какая насмешка судьбы...
— Кто вымаливала?
Мужчина его не слушал. Он был как-то неуместно, радостно возбужден, словно нашел ответ на каверзный вопрос и окончательно решил задачу.
— Посмотрим, сможешь ли ты почуять, когда увидишь его... Много ли в тебе осталось? Всё, не стану больше говорить, я хочу чистой проверки.
— А что случилось с вами? — кивнув на его ногу, спросил Фирэ, благоразумно решивший воспользоваться советом и не продолжать расспросы насчет всех этих терминов и того, что же это значит — "Падший".
Сосед с очевидной охотой переключился на другую тему:
— А там внутри, под повязками, какая-то перемесь из костей, мяса и металлических штифтов. Они кромсают этот обрубок уже четвертый раз, а толку...
— Когда это произошло?
— На Теснауто.
— Шесть лун назад?!
— Ага. И каждые месяц-полтора они зачем-то потрошат меня, как куренка, как-то там что-то к чему-то приживляют, перекраивают, будто я игра "Спроектируй сто способов новой постройки"... Паском пообещал, что через пару месяцев мой праздник продолжится... Я уже почти люблю наркоз: спишь себе, как мертвый.
— Наверное, повреждения слишком обширны, и они не могут исправить все за одну операцию, — сказал юноша.
Сосед заинтересованно поглядел на него:
— Ну да, мне же говорили, что тебя загребли на бойню как кулаптра. Ты что-то в этом понимаешь?
Фирэ хмыкнул. Что-то он в этом всё ещё понимал...
Ал, который почему-то никак не хотел признаться в том, что он Ал, юноше понравился. Его внешняя некрасивость быстро таяла, стоило с ним поговорить, и уже несколько минут спустя после начала беседы Фирэ совсем перестал обращать внимание на резкие черты его лица, обманчиво жуткий взгляд исподлобья, тяжелую нижнюю челюсть с неровными зубами, искривленный от переломов горбатый нос и темные провалы глазниц. Все эти приметы блекли и пропадали одна за другой. Сложнее всего бывшему военному целителю удалось избавиться от расовой неприязни — самым большим недостатком в глазах Фирэ оказалось аринорское происхождение собеседника. Но растаяло и это. Перед ним был Учитель, которого он искал последние годы, как глоток противоядия в том кошмаре.
Фирэ и не подозревал, что так долго шел к ним через горы Виэлоро, добравшись в конце лета в центральную — совсем не обжитую — часть материка Рэйсатру. Значит, его путешествие заняло целых четыре с лишним месяца!
Он пощупал свои бинты на руках, груди и животе. Боль несколько притупилась, и терпеть ее было можно.
— Вместе с тобой моя жена притащила оттуда каких-то занятных пищащих зверюшек...
— Танрэй?! — обрадовался Фирэ.
— Фух! Вот упертый! — пожаловался сосед, обращаясь к конструкции, которая поддерживала его ногу на весу. — Это у тебя от кровопотери, да? Между прочим, советую тебе прислушаться к словам атме Ормоны — она сказала, что эти бестии еще могут пригодиться в быту. Вот, кстати, и она.
В комнату стремительно вошла одетая в черный брючный костюм высокая брюнетка сказочной красоты, и Фирэ окончательно растерялся, решив, что эти люди подшучивают над ним и зачем-то водят его за нос. У кровати соседа, подбоченившись, стояла Танрэй с потемневшими, но по-прежнему прекрасными очами, и только улыбка ее была несколько высокомерной и отстраненной, нарочито-отталкивающей.
— Я так понимаю, это уже какое-то модное поветрие, — насмешливо сказала она. — Скоро мы доверху забьем кулапторий всеми, кто имеет хоть какое-то отношение к Алу и его ученикам, и на том карательное колесо наших неудач наконец-то сломается...
— Да услышь тебя Природа, — хохотнув, завершил Ал, которому больше нравилось называть себя Тессетеном. — Это я насчет второй части твоей фразы, родная.
Женщина, которая была по сути своей Танрэй и которую чудак-Учитель величал другим именем, приблизилась к мужу, легко согнулась, чтобы поцеловать, и (теперь им не обмануть Фирэ, он, быть может, только это и помнил отныне из своих прошлых жизней!) таким знакомым, родным жестом они соединили ладони, сплетая пальцы и на какие-то мгновения забывая про весь мир, пока их губы касались друг друга. Он даже помнил эти моменты, в разных местах, в разном возрасте, в разных воплощениях. Но они так делали всегда, это было их неповторимое приветствие, а еще Ал обожал шутливо целовать жену в плечо и молча, с восхищенной улыбкой любоваться ею, а еще, а еще...
Фирэ задохнулся, чувствуя, как при воспоминании о счастливом и навсегда утраченном прошлом начинает рваться что-то в груди, а с тем заболели и свежие раны от когтей зверя.
— Что? — спросила Танрэй, распрямляясь и замечая пелену невольных слез, которые он не успел смахнуть с глаз. — Обезболивающего?
— Нет, родная, хватит с него обезболивающих! — вмешался Учитель.
— Ничего, ничего, — прошептал Фирэ. — Я вспомнил... с... своих маму и отца... они...
— Я знаю, — резко пресекла Ормона и еще холоднее заговорила о другом. — Меня удивило, что ты так долго возился с тварью и позволил ей столь сильно покалечить тебя. Но есть выход: ты подчинишь своей воле ее котят, и они отслужат перед нами повинность матери, осмелившейся напасть на человека. Если она бросилась на тебя, значит, что-то родственное притянуло ее в тебе. Это необходимо понять, а поняв — развить в свою пользу.
Она так просто взяла его в оборот, что он даже забыл о недавних траурных мыслях и слушал ее с приоткрытым ртом. Танрэй всегда обладала нестандартным мышлением и предприимчивостью, но Ормона переплюнула ее в обоих направлениях.
— Вы там вообще о чем? — уточнил Тессетен.
— Мне можно вставать? — немного оглушенный этой парочкой, спросил Фирэ.
Ормона равнодушно пожала плечом:
— Так спроси об этом Паскома, разве я кулаптр?
И они зацепились взглядами с мужем, молча, но удивительно красноречиво обмениваясь какой-то недоступной Фирэ информацией.
— Извините, но, может быть, кто-то из вас слышал о человеке по имени Дрэян? Это мой брат.
Супруги снова переглянулись. В глазах Ала-Тессетена заплясала какая-то странная искорка, а Танрэй-Ормона улыбнулась:
— Он живет в этом городе, ему передадут, что ты здесь. Пусть о тебе думают только хорошее — теперь ты с нами.
Фирэ показалось, что у нее на уме было обнять его на прощание, но, что-то уяснив для себя, она вовремя опомнилась и не сделала этого. Они с Сетеном еще раз коснулись рук друг друга.
— Ормона, — тот не отпустил ее в самый последний момент, когда она уже отстранялась, — ты хорошо подумала и продумала? Не поздно все отменить...
— Я не отменяю такие вещи. Мы так долго вели эти проклятые переговоры, что у меня уже болит язык. Я так долго изучала этих чурбанов, что у меня уже ноет мозг. И что, ты желаешь услышать, что после всего этого я скажу: живите с миром, тепманорийцы, я к вам не приеду и не взболтаю вашу трясину?!
— Но ты можешь подождать, когда у меня заживет нога?! Мы поехали бы вместе!
Она наклонилась к нему близко-близко, глаза в глаза, и почти коснулась своим лбом его лба:
— Мы не можем ждать. Я не могу ждать. У меня мало времени.
— Ты... что говоришь? — запнулся Учитель и тоже, вслед за нею, перешел на шепот, прекрасно, между тем, слышимый для Фирэ. — Кто сказал?
Она отодвинулась и сделала бровями какой-то знак. В глазах Сетена мелькнуло смятение:
— Может быть, он ошибся? Такие предсказания — дело непростое...
— Он не ошибся. И он больше ничего не скажет. Я должна сделать это, а там будет видно.
— Но он хотя бы намекнул — что это? Какая-то болезнь, несчастье или...
— Нет, не намекнул. Я думаю — "или".
Ормона поднялась, снова взглянула на Фирэ:
— Приглядывай за ним, кулаптр. Твой Учитель немного сумасшедший... даже не немного. Да будут "куарт" наши едины!
А потом она развернулась и так же скоро, как и вошла сюда, вылетела за дверь. Тессетен остался угрюм и беспокоен, совсем иной человек, нежели тот беспечный и ироничный балагур, что заговорил с учеником полчаса назад.
— Что случилось?
Тот посмотрел на него, поморщился, махнул было рукой, но все же передумал и решил сказать:
— Она только вчера привезла тебя из Виэлоро, а сегодня уже собирается к соседям-северянам...
— К соседям?
— По континенту. Они там, на севере, в Тепманоре. Туда лететь только две трети суток, а что будет там...
Фирэ хорошо помнил, что такое аринорцы. Нет, не те северяне, которые испокон веков жили на Оритане и являлись ори до мозга костей, как Тессетен. Именно аринорцы — те, что бомбили их города, устраивали ночные налеты, обстреливали ракетами... Эти ненавидят южан так, что вгрызлись бы им в глотку, окажись они все даже на Селенио. Беловолосые разумные звери...
— Она летит туда одна?
— Нет. С куратором того Ала, о котором ты все время твердишь, с тримагестром биологии Солонданом. Конечно, у них будет военизированное сопровождение из нескольких гвардейцев, но все это чепуха, если что-то пойдет не так...
— А чего она хочет добиться?
— Мы хотим добиться. Нам нужно сотрудничество с их эмигрантами, оно выгодно нам экономически. Но я участвовал в переговорах, и мне стало совершенно понятно, что собой представляет эта публика...
Для Фирэ по-прежнему многое осталось за гранью понимания, но он решил не усугублять печали Учителя дальнейшими расспросами. Пожалуй, лучше попробовать подняться с постели и пройтись по комнате, что юноша и сделал, действительно оторвав Тессетена от раздумий. Тот принялся следить за ухищрениями ученика, напутствуя его дурашливыми советами и веселыми комментариями. Так и не сумев окончательно подняться и добившись только темноты перед глазами, Фирэ лег обратно, сдерживая стон от боли в потревоженных ранах.