— Зачем тебе верховая езда, Танрэй?
— Я хочу поехать с вами в горы Виэлоро.
— Тогда тебе надо взять уроки альпинизма. У твоего мужа, — хмыкнула Ормона: падение Ала со Скалы Отчаянных было в их семье притчей во языцех.
— Это я умею лучше него.
— Вот как? Не знала. Но гайна в горах не помощник.
Танрэй вздохнула и опустила глаза:
— Такое путешествие требует физической силы, а верховая езда — лучшая тренировка.
— Странный вывод, — Ормона тоже отпила немного воды.
— Мне кажется, с Виэлоро нужно продолжать, Ормона! Я видела сон, видела долину, видела путь к пещере, а в ней — странное устройство. Этот сон просто не дает мне с тех пор покоя!
Ормона промолчала, но в груди глухой тревогой нарастали воспоминания о точно таком же сне, преследовавшем ее саму.
— Ал расспрашивал меня о каком-то Немом, — на всякий случай решив переменить тему, сказала она. — Кто это такой? Сколько здесь живу, не знаю о таком...
Глаза Танрэй стали очень большими:
— Как не знаешь? Он здесь давно. Иногда приходит к нам...
— Как выглядит, что говорит? Ах, да, он же немой...
— Выглядит? Неплохо выглядит. Он не ори, но и не аринорец. Что-то среднее: темно-русый, глаза серые с карими крапинками, волосы длинные, как у твоего мужа, но он чаще всего их забирает в хвост... Приятной наружности, симпатичный. Пониже Ала — примерно одного роста с Сетеном, но тоньше него... немного.
Ормона прикидывала, кому из знакомых могут принадлежать такие приметы, и не могла припомнить никого даже отдаленно подходящего по описанию. Может быть, кто-то из гвардейцев, они для нее все на одно лицо — мундиры и мундиры... Тем более, Ал говорил, что этот незнакомец учил Танрэй обращению с мечом. Может, и впрямь кто-то из гвардейцев?
— Да! И еще! Он очень старомодно одет! — вспомнила та. — Одежда новая, даже не поношенная, а сшита на старый манер, даже не знаю, каких времен!
— Даже так... — Ормона поджала губы. — Чудно как-то... Но ты в следующий раз уж познакомь с ним меня или Ала. Очень любопытно, что же это за инкогнито такой...
— Хорошо, — засияла улыбкой Танрэй.
— Ну и чего расселась? Вставай и бегом к коновязи!
* * *
Вскоре обе они привыкли к этим встречам и даже друг к дружке. Через полтора месяца от лишнего жирка в теле Танрэй не осталось и воспоминаний, и фигура ее обрела идеальную форму, какой она была в восемнадцать лет.
Иногда женщины уезжали глубоко в джунгли, чтобы, раздевшись донага, спокойно купаться в водах Кула-Шри. В одиночку Танрэй никогда не решилась бы на это: в реке водились злобные ящеры, похожие на громадные пупырчатые бревна, однако присутствия Ормоны они все отчего-то боялись. И не только они — даже москиты держались от них подальше.
Ормона почти перестала огрызаться (ей, кажется, было не до острот, но Танрэй не понимала, что с нею происходит) и даже позволила себе пару раз лестно высказаться о заслугах ученицы. И все же близко к себе жену Ала она подпускать не намеревалась, несмотря на ее искренность и открытость. Подобная предосторожность не позволяла Танрэй задавать вопросы о ее самочувствии, на редкость дрянном и с каждым днем становившемся все хуже, из-за чего Ормона совсем исхудала и даже не смотрела в сторону своей гайны в отсутствие ученицы. Единственная мысль, владевшая последнее время Ормоной, была "Скорей бы уже они вернулись!" Она повторяла ее про себя денно и нощно, как заклинание, она застряла в этой фразе, словно оса в меду.
— Слушай, — однажды, лежа на теплом песочке у реки, сказала Танрэй.
Ормона приоткрыла один глаз и покосилась на нее. Танрэй перевернулась на живот и стала набирать горсти песка, а потом поочередно высыпать его из кулаков.
— Ормона, а что если попробовать договориться с северянами из Тепманоры?
Женщину будто подстегнули раскаленным хлыстом:
— Откуда ты знаешь про Тепманору? — подскочила она.
— Мы однажды говорили с Зейтори...
Вот болтун! А еще мужчина... Ормона скрипнула зубами, но виду не подала, чтобы не вспугнуть важного свидетеля тяжких преступлений говорливого орэ-мастера.
— У нас ведь все выходит из строя, а на Оритан рассчитывать уже нельзя. Так почему бы нам не попробовать решить все миром с аринорцами из Тепманоры? То, что наши государства грызутся между собой, совсем не означает, что и люди должны поступать так же! — Танрэй стряхнула налипшие песчинки с красивых грудей, которые портила только россыпь неизбывных конопушек. Даже Ормона не отказалась бы иметь такую грудь, как у нее, но никогда бы в том не призналась, разве что самой себе — саму себя она не обманывала ни в чем.
— Если бы все было так просто, мы давно бы уже сговорились... У них диктатор, Ведомство для них ничто, они подчиняются исключительно правителю.
— Но разве ты не хотела заняться этим?
Ормона фыркнула:
— Мало ли чего я хотела! Если бы это было осуществимо, я еще три года назад поехала бы туда, будучи куда как в лучшем виде, чем теперь...
— Куда лучше-то? — немного обиделась Танрэй — видимо, поняла, что если Ормона так высказывается о самой себе, то какого же она мнения о ней, маленькой и рыжей неумехе!
— Ладно, будет с тебя лести. Посмотрим, какие новости привезут Сетен с Паскомом...
Танрэй со вздохом улеглась на бок и подперла голову рукой:
— Мне за них страшно. Когда до нас доходят слухи, что там творится, я схожу с ума. Как мог Оритан, как могла Аринора докатиться до этого? Где древние "куарт", ведущие людей по их Пути?! Что с нами со всеми, Ормона?
— Смерть проверяет всех на прочность. Значит, мы не годимся для ее проверок...
— А жизнь?
— А жизни, по-моему, уже давно на все наплевать.
И, закусив губу, Танрэй смолчала. Она не нашлась, что ответить.
* * *
Сердце бешено колотилось, когда он входил в жилище родителей. После интерната Тессетен вернулся туда, где родился и вырос, а родители по традиции переехали в дом, где росла его мать.
С отцом у него всегда были доверительные отношения, а вот мать, кажется, сына побаивалась с самого детства. Он напугал ее своим видом при рождении, и забыть это она была не в силах. Хотя по-своему, наверное, любила. В глубине души.
Отец встретил его у дверей. Совершенно седой, пожилой северянин все еще был удивительно красив и даже статен в свои восемьдесят два. Со спины их можно было перепутать с сыном, которому сейчас было только сорок.
— Да не иссякнет солнце в твоем сердце, — сказал он Тессетену. — Ты с плохими вестями?
— Нет, — обнимая отца, ответил тот. — Наоборот — с хорошими.
В порядком выцветших от старости глазах мелькнул лучик:
— С хорошими? Как непривычно! Но я спросил, потому что мама твоя тяжело болеет — не хочу ее пугать дурными вестями...
Сетен огляделся. Тут пахло пылью и умиранием. Этот дом, некогда принадлежавший деду с бабкой, был ему чужим. Родители матери ненавидели зятя-аринорца, и неприязнь их перекинулась на светлоголового внука, еще и удвоившись из-за его безобразия. Сетен всегда старался спрятаться от них, чувствуя все, что испытывали они при виде "этого маленького чудовища". Сердце его наполнялось чернотой, схватывало болью, лицо курочило судорогами, превращая его в ходячий кошмар, и он сломя голову бежал прочь, чтобы где-нибудь отлежаться, переждать...
— Хочу опять предложить вам переезд на Рэйсатру, отец, — сказал он. — Крепко подумайте.
Старик покачал седой головой:
— Я поехал бы с тобой, Сетен, но мать совсем плоха. Ей не выдержать дороги... Хочешь увидеть ее? Она недавно тебя вспоминала, хотя вспоминать что-то ей все труднее и труднее. Ты все время кажешься ей мальчишкой, каким был перед отъездом в интернат...
— Так всё плохо?
— Да... плохо... Когда кулаптры занимались в Эйсетти своими прямыми обязанностями, а не войной, они говорили, что ей осталось немного. Не знаю, что они имели в виду, но с тех пор она протянула уж больше трех лет... Иногда думаю — скорей бы уж отмучилась... Время от времени она приходит в себя, спрашивает, нет ли от тебя известий, интересуется, как твоя жена. Словом, когда сознание прочищается, она что-то соображает... Но длится это недолго, потом опять наступает помрачение... Это все от плохих сосудов, как говорили кулаптры... ее мать закончила тем же...
Они поднялись к спальне матери. Договорив, отец пустил Сетена вперед.
От былой красы южанки не осталось и следа. Тессетен вообще не узнал бы в этой изможденной старухе свою мать, увидь он ее в другом месте. В точности как и приятель-Ал на Ариноре, Сетен появился на свет у своих родителей поздно, только в отличие от Ала ни сестер, ни братьев у него не было. Но мама всегда, до последнего, выглядела очень молодо, и красота ее не иссякала. Что же сотворила с нею эта проклятая многолетняя хворь, с которой не смог справиться даже Паском, не раз пытавшийся поставить бедную на ноги!
Она спала. На столе возле кровати стояла беломраморная фигурка танцовщицы, и Тессетен удивленно обернулся.
— Да, да... С недавних пор она полюбила ее и заставила принести из чулана.
Сетен ощутил горечь, но улыбнулся в ответ:
— Как же она негодовала когда-то, узнав в ней себя...
Отец кивнул:
— А теперь она мечтала бы хоть немного походить на нее, на ту себя... А ты... совсем забросил?..
— О, из камня — да. Нет времени. Но глиной иногда забавляюсь — она помогает собрать мысли, даже если просто мнешь ее бесцельно в руках...
— Не бросай. Пусть хоть что-то тешит душу. Когда вы уезжаете?
— Завтра. Я нарочно пришел так, чтобы у вас не было времени передумать, если согласитесь. Я позову помощников, они все запакуют и быстро перенесут на корабль, а сами мы полетим на орэмашине.
— Нет, прости... Жаль тебя разочаровывать, но мы уж как-нибудь тут... А тетка Ормоны что же — поедет? Жива она?
— Я не нашел ее. Соседи говорят, что она куда-то уехала, но не знают куда... А еще у многих ори в Эйсетти сыновья на войне, и они отказываются ехать, хотят дождаться мальчишек на Оритане.
Старик покачал головой и присел на скамью у входа:
— Всё перевернулось... К сыну покойного Корэя заходил?
— Да. Мы были у них с Паскомом. Учи... советник хотел забрать отсюда их, а главное Фирэ — это брат одного нашего гвардейца, но господин Кронодан и его жена в один голос отказались: мальчик сейчас служит где-то на Полуострове Крушения близ Рэйодэна.
— Сколько ж ему, если служит?
— Не уточнял. Семнадцать, восемнадцать... Молодой, в общем.
— Молодой...
Тут больная зашевелилась, выходя из сна. Сетен сбросил плащ на пол и встал у изголовья на колени, чтобы видеть ее лицо вблизи. Непонятная судорога прокатилась у него от подбородка ко лбу — в точности как там, на корабле, когда он был рядом с истинной попутчицей и чувствовал себя как после волшебного сна о мече — сказочно богатым и не по-земному счастливым...
Старуха раскрыла ввалившиеся глаза и уставилась на него. Запавшие синеватые губы ее растворились, и она хрипло каркнула:
— Кто вы?!
— Это Сетен, сын наш, — обреченно махнув рукой, подсказал отец.
Она недоверчиво вперилась в лицо гостя:
— Сетен?!
— Да, мам, — ответил Тессетен.
Услышав его голос, нисколько не изменившийся за много лет, старуха чуть-чуть успокоилась:
— Ты, видно, снишься мне теперь. Я всегда мечтала, чтобы ты был таким, и потому ты мне таким и снишься... Я, мой мальчик, в плену у этого тела, если его можно назвать телом.
Речь ее становилась все более внятной и последовательной, а болезнь будто бы попятилась, и вот уже черты прежней красавицы проступили на бледном лице, только волосы по-прежнему седы да голос надтреснутый, старушечий...
С удивлением следил за нею муж. Давно она не приходила в себя так надолго...
Они говорили о том, о сем, но Сетен все не решался сказать про отъезд, зная, что отцу это может не понравиться.
— Мне часто снится твоя жена, — вздохнула старуха. — Она стоит у меня в ногах и смотрит, смотрит. Мне так жаль ее...
— Жаль? — удивился Тессетен, подумав, что ослышался. — Жаль Ормону?
— А! Не твоего ума это дело. Не говорит — значит, не хочет. Вот твой отец знает обо мне всё — и что хорошего? — она полушепотом рассмеялась. — Мужчина не должен знать, что творится у его жены в потрохах, иначе это уже не муж, а сиделка...
Отец пожал плечами, соглашаясь, но не издал ни звука.
— Мам, о чем вы говорите?
Она вяло махнула рукой и тут же уронила сухую кисть обратно на одеяло, оглаживая и перебирая ткань, словно на ней выросли волосы.
— Ты только попроси Ормону, когда приедешь туда — пускай она меня отпустит. Я знаю, она привязана к нам с тобой, ко всему, что связано с тобой, и потому держит меня тут и не позволяет уйти... Но я устала. Не надо больше этого. Ты ей скажи. Просто скажи.
Тессетен растерянно обернулся к отцу за подсказкой, и тот покрутил рукою вокруг головы.
Голос матери стал слабеть, речь — путаться, и вскоре больная снова заснула.
— Вот так чаще всего и бывает, — полушепотом сказал старик, прикрывая дверь, когда они вышли. — Всё-то ей мерещится, что Ормона на нее смотрит и смотрит. Заставила убрать зеркала — не хочу, говорит, чтобы она еще и на меня жертвовала. Выдумала себе что-то и чудит... Тяжело с нею стало. Было нелегко, а стало еще хуже.
Но Сетен все же не мог расстаться с мыслью, что слова матери не лишены основания, какими бы странными ни казались те речи.
Они проговорили до глубокой ночи, пока в доме не стало темно на те несколько летних часов, которые отводил Оритан своим жителям на отдых.
— Обычно я не включаю свет после заката, — признался отец. — Ни к чему дразнить габ-шостеров — их теперь знаешь сколько развелось! Да и свечи нынче — удовольствие дорогое.
— У вас еще есть время передумать и поехать со мной.
— Оставь. Пусть все идет своим чередом. Наше время закончилось — начинается что-то новое, грядет незнакомое...
— ...в лязге металла... — задумчиво договорил Тессетен, глядя на ветхие окна комнаты. — Отец, они собираются использовать ракеты распада против Ариноры.
Старик посуровел:
— Всё вернется к истокам. Мы сотрем самих себя, и нам придется всё начинать заново.
— Видимо, так... Видимо — так...
Глава четырнадцатая, выясняющая, приходят беды от разума или все же от его отсутствия
Уроки в Аст-Гару на Ариноре шли своим чередом. Восьмилетние астгарцы обучались счету. Маленькая Каэн-Тоэра, покусывая кончик своей тоненькой белокурой косички, решала задачку. В учебной комнате стояла тишина, только малыши сосредоточенно поскрипывали грифелем на своих досочках.
И неожиданно тишина взорвалась безумным воем.
— Поднимитесь с ваших мест, — приказал учитель. — Встаньте в ряд возле двери...
Каэн-Тоэра слышала от родителей о войне и уже знала, что будут взрывы, от которых нужно прятаться, прятаться долго, глубоко под землей. Ей стало страшно, так страшно, что отнялись ноги и руки. Девочка присела на корточки у стены и зарыдала. Раздались смешки других детей, но их заглушал идущий отовсюду жуткий вой.
