— Чудожорица, — бесстрастно повторил староста, неодобрительно глядя на рыцаря. — Зря зубья-то скалишь, господин хороший. Чудожорица, она того... шутков не любит. Смеялся у нас тут один. Тожить, как вы, стал быть, прихожий. Шутковал. От него и костей не осталося.
Рыцарь послушно посерьезнел, сделав над собой нечеловеческое усилие. Поверить в опасность неведомого существа с таким нетривиальным названием было решительно невозможно.
Выяснилось также, что деревенские каким-то образом прознали, как именно можно чудожорицу укокошить: отсечь голову мечом, непременно заговоренным ("Да только заговоров-то мы не ведаем, господарь колдун, не осерчайте"), но "пред упокоением чудища через усекновение главы его преотвратной" следовало зачем-то "зачитать приговор ему".
— Ярмарочный балаган какой-то, — хмыкнул Дар вполголоса и уже громче полюбопытствовал: — Откуда вы все это знаете?
— А колдун рассказал. Проезжал тут один мимоходом. Как услышал о нашей напасти, так и сказал: так, мол, и так, следовает чудожорице главу оттяпать да пред тем приговор ей произнесть с полным сказом грехов ейных богомерзких.
— А чего же он сам не управился, колдун-то?
— Дык хотел он. Да чудожорица слушать приговор до конца не стала, уж больно кушать хотела, сердешная...
"Сердешная"! И это — о чудище-людоеде!
— Проклятые мы, — мужик тяжко вздохнул, снова пожевал губами и добавил, как припечатал: — Да и вы таперича тожить. Кто к нам зайдет, обратно уж не воротится.
Староста не соврал. Из Козьего копытца действительно нельзя было выйти. Колдуны пробовали и так, и эдак, применяли все известные им чары — впустую. Какая-то неведомая сила, словно незаметная глазу стена, окружала деревню и не позволяла ничему живому покинуть ее. Теперь стало понятно, отчего копытчане называли это место проклятым. И почему потерпели неудачу все их попытки покинуть деревню. Раз ступив в круг частокола, выйти из него дальше, чем на два шага, было уже невозможно. В этом было все дело, а вовсе не в чудожорице.
Впрочем, и чудо-зверь был в наличии. Староста долго юлил, старательно обходя неприятную ему тему стороной, вздыхал, причитал и жевал губами, но все же выложил несколько измененную версию происходящего.
"Проклятым" место стало не просто так. Три года назад в Козье копытце занесло некоего "колдунишку" — то ли чародея-недоучку, то ли подмастерье какого-то колдуна. Он был голодным и уставшим, но деревня тогда переживала не лучшие времена: на дворе стояла зима, суровая и затяжная, дрова таяли на глазах, приходилось считать каждое полено, лето выдалось неурожайным, и деревенские жили впроголодь. В лесу лютовали оголодавшие волки, и выходить за частокол за дровами или, тем паче, на охоту, было опасно. А тут — чужак. И даже не колдун — пользы от него никакой. Его не захотели приютить.
Подмастерье долго взывал к человеческому милосердию у ворот деревни, но его мольбам так и не вняли.
К вечеру началась метель — в ту зиму редкий день без них обходился. Но эта метель была особенно свирепой. Ветер валил вековые деревья, снега выпало столько, что наутро селяне с трудом смогли выбраться из своих домов — двери доверху занесло снегом.
Не дождавшийся помощи путник погиб в лесу, закоченел от холода в нескольких десятках шагов от изб с теплыми печами. Но перед смертью он успел проклясть негостеприимных селян. Они не захотели впустить к себе чужака — так пусть же отныне к ним входят все, кто пожелает, а уйти из деревни не сможет никто! А чтобы жизнь медом не казалась — у их деревни будет сидеть отменный охранник, зверь, не ведающий жалости, — как не знали ее селяне.
В проклятие умирающий недоученный колдун вложил всю свою неиспользованную силу — и оно подействовало.
С тех пор минуло третье лето. Селяне смирились со своей участью. Время от времени к ним захаживали заезжие рыцари, а пару раз — даже странствующие чародеи, которые горели желанием освободить деревенских, но одни бесславно заканчивали свои дни в борьбе с чудожорицей, как окрестили ее селяне, а другие, упав духом, оседали в Козьем копытце. Им были рады. Рабочие руки в деревне лишними не бывают.
— Что ж вы раньше не рассказали все, как есть? — возмущался Дарилен. — Мы столько сил впустую потратили!
Староста опускал глаза. Признаваться в собственной жестокости было стыдно. В тот памятный день он громче всех кричал, что чужакам в деревне не место, особенно в голодную годину.
Смириться с положением заложников чужого проклятия было нелегко. Чародеи, выслушав рассказ старосты, дополненный замечаниями и комментариями остальных селян, вновь принялись штурмовать невидимую стену, целенаправленно долбя ее заклинаниями, работающими против проклятий.
Местные жители следили за их мучениями с умеренным интересом. Для них появление упрямых чужаков было каким-никаким, а все ж развлечением.
Они были по-своему добрыми и жалостливыми людьми — урок не прошел для них бесследно. Потому и не хотели пускать в деревню пришлых — зачем им расплачиваться за чужие проступки? Но присутствие двух чародеев зараз внушало надежду. Авось знающий колдовские премудрости маг справится там, где не преуспели два десятка рыцарей, порывавшихся спасти деревню до этого? А если и он не справится — что ж, остаются его подруга по ремеслу и целых два ученика. Чародеи в деревне — люди завсегда полезные. Глядишь, обживутся да станут помогать деревенским помаленьку.
Оценив перспективу до конца дней своих прожить в людьми и богами забытой деревушке с крошечным населением, вдали от большого мира и безо всякой надежды на переезд, маги взвыли и с новыми силами принялись штурмовать неподдающуюся твердыню заклинаниями. Без толку.
Чародеи выдохлись к вечеру. Перепробовав уйму способов и ни на мизинец не приблизившись к желаемому результату.
— Остается одно, — подвел итог бесплодным попыткам Дарилен. — Пойти и снести башку этой их чуде-жорице. Кем бы она ни была.
— Так что, господин колдун, стал быть, завтра? — с надеждой спросил Васель, дождавшись, когда чародеи, умаявшись, угомонятся.
— Что — "завтра"? — насторожился колдун. Он поднял голову, оторвавшись от созерцания придорожных лопухов по ту сторону стены, таких близких и далеких одновременно, и огляделся. На него со всех сторон выжидающе смотрели обитатели Козьего копытца.
— Зайти за вами — завтра? — с готовностью пояснил староста. — Не извольте волноваться, я вам хату на вечор и всю ночку дам, шоба вы, стал быть, подготовлялися не поспешая, заклятиев там разных сочинили для свово дела благородного. А прямо с утречка, ранешенько, я вам путь к чудожорице укажу. Вы уж не осерчайте, господин колдун, до самого лежбища ее провожать мне вас возможности нетути...
Маг обвел тяжелым взглядом присутствующих. Те боязливо отступили на шаг.
— С утра не стоит. Лучше к обеду.
Васель поспешно закивал. Было видно, что он и не надеялся на столь легкую победу.
Уходя к милостиво предоставленному на всю ночь дому, колдун краем уха услышал за спиной:
— А на памятник мы вам скинемся, вы уж не сумлевайтеся. Все честь по чести сделаем. Оградку там справим, цветочки посадим...
Кисса и Фтайку, хоть и с боем, удалось провести в хату вместе со всеми. Старостина женка, неохватная бабища с суровым лицом, громко возмущалась этой "причудой", особо упирая на то, что "животины — создания грязные и зело паскудные, и с людями в горницах им не место" (эту фразу она явно услышала на какой-то проповеди, заучила ее и вставляла в разговор несколько раз, к месту и не к месту). На это Зари нахально заявила, что без "своих обожаемых братьев меньших" (старостиху аж передернуло) колдун не сумеет как следует подготовиться к предстоящему ответственному мероприятию и загубит дело спасения копытчан на корню.
Старостиха замолкла, но настроение у нее не улучшилось, и уходя она напоследок одарила "постояльцев" весьма красноречивым неласковым взглядом.
— Была б она магичкой — от нас и пепла не осталось бы, — поежилась Заринна.
— Где-то неподалеку есть оборотень, — невпопад произнес вдруг Светомир, сосредоточенно вслушиваясь в тишину летнего вечера за распахнутым настежь окном. — Я его чувствую.
— Ты думаешь, это он держит в страхе местных жителей? — насторожился колдун.
— Откуда мне знать? — пожал плечами рыцарь. — Если он достаточно крупный, хищный и помешанный — то, может, и он.
— Вряд ли, — недоверчиво протянула Заринна. — Уж за три года-то несколько десятков здоровенных мужиков нашли бы управу на одного-единственного оборотня! Пусть даже большого, агрессивного и ненормального.
Маржана поежилась. Единственный из знакомых ей оборотней, Светомир, был, по ее мнению, мелким (во всяком случае, в птичьей своей ипостаси) и относительно мирным (если не брать в расчет его постоянные насмешки и некоторый бзик на рыцарской чести). Что представляет собой огромный сумасшедший оборотень, Маржана не знала, но догадывалась, что его появление не сулит им ничего хорошего.
— Один? — не отставал от рыцаря колдун.
— По крайней мере, сейчас — да.
— Чудожорица не может быть оборотнем, — поразмыслив, снова возразила Заринна. — Но какое-то научное название у нее должно быть!
— Может, это дракон? — с надеждой предположил Вотий.
— Надеюсь, что нет! — с чувством ответил Дарилен.
Вотий с нескрываемым восхищением посмотрел на учителя. Вот он какой — даже дракон для него чересчур мелкий противник!
В окошко на огонек свечи, прислушиваясь к разговору, любопытно заглянула луна. Растущая.
— Интересно, — ни с того ни с сего заинтересовался Вотий, — а почему это луна каждый месяц то растет, то убывает?..
— В легендах на этот счет есть две версии, — помолчав, начал маг. — Одно предание утверждает, что луна — душа некогда жившего на земле человека. Больше всего на свете он жаждал бессмертия, да так страстно, что все остальное его нисколько не заботило. Злее и безжалостнее его не было никого на земле. В погоне за своей мечтой он разрушил множество судеб, погубил сотни невинных жизней и оскорбил всех богов, каких только знал. За это боги прогневались на него и наказали так, как умеют лишь они. Они даровали гордецу вожделенное бессмертие, но за это обратили его в лунный диск и обязали вечно смотреть на людские злодеяния, такие же, какие некогда творил и он сам. А так как люди творят подлости чаще всего под покровом тьмы, луна тоже выходит на небо лишь ночью. Каждый месяц гордец проживает новую жизнь: рождается, растет, стареет и умирает... А потом все начинается с начала. И нет этому конца, так будет всегда, пока стоит мир... — маг замолчал, изучающее разглядывая тоненький лунный серп.
Айна зябко поежилась. Картина мучений пусть и негодяя, но человека, не могущего ничего противопоставить божественной силе, выглядела безрадостно.
— А вторая легенда? — робко подала голос она.
— Вторая, как водится, повествует о великой любви. Она говорит о том, что в незапамятные времена на свете жили двое влюбленных. Звали их Мадэй и Таила. И не было ничего чище и прекраснее их любви, не было на свете силы, способной заставить их отречься от этого чувства. Но и здесь вмешались высшие силы — только уже не боги, а демоны. Один из них увидел влюбленных на свидании и черной завистью позавидовал их любви — ведь, как известно, демоны не могут никого любить, и быть любимыми они тоже не могут. Он дождался утра и в бессильной злобе унес девушку далеко-далеко, на край мира, и там убил ее, а ее душу уничтожил в темном пламени преисподней. Безутешный влюбленный не знал об этом. Долго искал он свою любимую, но не нашел и следа ее. Сломленный горем, Мадэй умер от тоски по своей единственной, но и после смерти душа его не смогла обрести покой — ведь даже у Престола Богов он не нашел душу Таилы. Он умолил богов позволить ему продолжить дело всей жизни. Боги сжалились над ним, и с тех пор душа влюбленного каждую ночь выходит на небосклон, чтобы продолжить поиски, заранее обреченные на провал. Когда он поворачивается в сторону, чтобы хорошенько рассмотреть всю землю, нам кажется, что луна растет или убывает. Ему не суждено найти свою любовь, но душа его дарит свой свет другим влюбленным, именно поэтому ночь — их время. Ночью Мадэй помогает тем, чьи чувства так же сильны и чисты, как его любовь к прекрасной Таиле.
Воцарившуюся тишину прервал жалобный всхлип. Айна шмыгала покрасневшим носом. Все в изумлении уставились на нее. Даже чувствительная Маржана не была так тронута драматичной историей.
— Какая грустная легенда, — прошептала графиня, словно оправдываясь за свою сентиментальность.
— Это всего лишь предание, — улыбнулся маг. — Людям свойственно искать всему объяснение, и чем сказочнее и печальней получается история — тем лучше. Как обстоят дела на самом деле, мы не знаем, и вряд ли узнаем когда-нибудь.
— Есть еще третья легенда, — неожиданно изменившимся голосом проговорила Маржана. Она неотрывно смотрела на лунный серп. — Луна — это око богини Хайяримы, которым она смотрит на своих детей, а рост и старение луны символизируют моргание богини — течение времени для бога несопоставимо с человеческим, для нее наш месяц — всего миг между смыканием век и их разъединением.
Лицо хайяри снова преобразилось. Но не в жесткую бездушную маску, как бывало раньше, — теперь оно стало необыкновенно одухотворенным, даже взволнованным. Словно она поверяла собеседникам величайшую тайну.
— Мара, — тихо окликнул колдун.
Маржана вздрогнула.
— А?.. Что?.. Прости, я, кажется, задумалась, — растерянно произнесла она.
— Что ты сейчас чувствовала? — Наставник выглядел обеспокоенным.
— Н-ничего... То есть ничего нового. Все, как в прошлый раз. И позапрошлый...
— Я так и думал...
— Что ты думал? — Заринна так и впилась глазами в лицо друга детства.
— Зари, давай отойдем.
— Нет! Рассказывай при мне! — схватила наставника за руку Маржана. — Я тоже хочу знать, что со мной происходит! Меня это напрямую касается!
— Я не знаю, что с тобой. Я могу только строить догадки, возможно, некоторые из них тебе будет неприятно услышать.
— Пусть так, — упрямо мотнула головой хайяри. — Все равно рассказывай.
— Как знаешь. Я предупредил, — тон мага стал деловым. — Меня беспокоит то, что в эти... хм... необычные минуты я не чувствую Маржану.
— В каком смысле? — округлила глаза Заринна.
— В прямом. Амулет ученика... Как бы это объяснить... Понимаешь, он словно живой. Когда Наставник говорил мне об этом, я не верил ему. Теперь — верю. Оба мои амулета ведут себя как живые существа. Они теплые, пульсирующие. Это как... Как сердцебиение. О нем забываешь, когда с сердцем все в порядке, и вспоминаешь, когда что-то идет не так. Когда Маржана начала говорить о третьей легенде, амулет стал мертвым. Он превратился в обычный кусок янтаря на цепочке, как будто у меня стало на одну ученицу меньше. А через минуту снова ожил. И так происходит каждый раз, когда Маржана перестает быть собой. В первый раз в суматохе я решил, что мне померещилось, во второй — посчитал совпадением. В третий раз насторожился. А теперь я уверен, что это неспроста, и теряюсь в догадках: что это может быть? Если это неприкаянный дух, пытающийся завладеть новым телом, то почему он так быстро сдается и уходит практически без боя? И что заставляет его снова и снова возвращаться? Для духов это в высшей степени нетипично.
