Вечером вернувшемуся на родину Винару предстояло пережить еще один малоприятный разговор. Он был бы рад обойтись при этом без лишних свидетелей, но обретшая дядю Маржана не отставала от него ни на шаг, за ними по пятам следовал и Вотий — а с ним и вся честная компания. Словом, на встречу с Верховной жрицей бывший жрец, а ныне деревенский винодел Винар заявился со свитой, размеры которой сделали бы честь и королю.
— Я хотел просить о милости, Верховная, — скрывая неловкость, кашлянул Винар, когда было покончено с традиционными приветствиями и изъявлениями радости от встречи.
Он склонился перед жрицей в низком поклоне. Каруника благосклонно взирала на согбенную фигуру, но выражение ее глаз... Она будто знала, о чем хочет поговорить с ней бывший жрец, и уже приготовила ответ, но не захотела торопить события.
Между тем Винар продолжал:
— Мои дети остались там, в Сиднаре, и я бы хотел... Если это возможно...
Каруника окинула фигуру бывшего жреца внимательным взглядом. Ее светлые глаза, не выражали ничего, они были непроницаемы, словно драгоценные камни — прекрасные и бездушные.
— Насколько мне известно, твои дети — не хайяры, Винар. Ведь твоей женой была обычная женщина, даже не магичка?
Бывший жрец утвердительно наклонил голову. Он уже понял, к чему ведет Верховная, и теперь пытался скрыть отчаяние и обиду.
— Что с того, что они — не хайяры?! — возмутилась Маржана. В отличие от дяди, она еще не научилась молча сносить поражения. — Они — мои родственники, кем бы они ни были!
Каруника усмехнулась своей коронной усмешкой — неприятно-самодовольной, немного снисходительной, подчеркивающей превосходство ее обладательницы над простыми смертными. Специально она тренировалась, что ли?
— Твой родственник — Вотий, хани, и только он. Кроме него, у тебя нет родных. Ни в этом мире, ни в любом другом. Те, кого ты называешь родственниками, — всего лишь мелкие паразиты, охочие до чужих денег и власти. Придется с этим смириться, божественная. Правители редко могут похвастать большим дружным семейством.
Щеки Маржаны вспыхнули алыми пятнами, глаза нехорошо сузились. Кем бы она ни была, высокородной хайялинской хани или обычной сиднарской девчонкой, подобного отношения к своей семье она не терпела и не прощала.
— Ты смеешь мне указывать, кого считать своим родственником? — глухим от еле сдерживаемой ярости голосом прошипела она. — Ты, пожертвовавшая собственной семьей во время Великого Исхода ради спасения своей шкуры?! Ты забываешься, Верховная.
Окружающие невольно вздрогнули. Друзья хайяри переглянулись, привычно готовясь к обороне. Этот голос, полный ненависти и презрения, они уже слышали, и не раз, но привыкнуть к нему было не так-то просто. Он плохо вязался с Маржаной, которую они знали: мягкой, доброй и миролюбивой девушкой, пусть вспыльчивой, но отходчивой. Существо, которому принадлежал голос отчетливыми шипящими нотками, вряд ли можно было назвать добродушным и незлобивым. В его злопамятность и мстительность верилось сразу и безоговорочно.
Пока сиднарцы принимали боевые стойки и прикидывали, чего им стоит ожидать от хани на этот раз, а хайяры приходили в себя, Маржана — или, вернее, захватившее над ней власть существо, — даром времени не теряла. Тонкая девичья рука метнулась к поясу, на котором теперь всегда висели пара-тройка кэй'ли. Дворцовые портнихи пришили ко всем поясам хани специальные петли — таково было ее распоряжение.
Возможно, в этот раз хайяри не ограничилась бы порчей деревянных панелей на стенах и дело дошло бы до смертоубийства. Очень уж многообещающим был взгляд заледеневших от ярости голубых глаз. Хайяри профессионально прицелилась, явно собираясь укоротить Верховную жрицу ровно на голову. Каруника застыла посреди комнаты изваянием. То ли испугалась за свою жизнь (что маловероятно), то ли просто не верила в возможность столь близкой и нелепой смерти, то ли окружила себя мощной защитой, которой "звездочки" были нипочем (что вернее всего).
Рыцарь сориентировался первым.
Увесистая оплеуха привела хайяри в чувство. Маржана часто заморгала и с трудом сфокусировала взгляд на напряженном лице с тонкими щегольскими усиками — как всегда, безупречно ухоженными.
— Спасибо, Свет.
На щеке хани быстро наливался алым отпечаток отнюдь не легкой рыцарской длани, но взгляд хайяри светился благодарностью. От этого рыцарь почувствовал себя последней скотиной.
— Больно? — участливо спросил он, осторожно проводя ладонью по будущему синяку. — Ты прости, я не хотел так сильно...
— Ерунда, — махнула рукой Маржана, не делая, впрочем, попытки отстраниться. — Протру заговоренной настойкой паучьих лапок — и все пройдет. Если б ты не ударил меня, могло быть и хуже.
Каруника кашлянула, привлекая к себе внимание, и рыцарь, опомнившись, моментально оказался в другом конце комнаты. Будто ветром отнесло.
Маржана с неудовольствием повернулась к Верховной.
— Это уже вторая вспышка беспричинной агрессии за последние два дня, — голос жрицы звучал холодно и спокойно, будто она говорила о чем-то, ни в коей мере ее не касающемся. — Ты не контролируешь себя и свою память, хани. Ты уверена, что сможешь защитить своих друзей и Вотия от самой себя? Твой брат сейчас наиболее уязвим из всех. Случись что — он пострадает первым.
Маржана вздохнула. Расчет жрицы был верен — она ударила по самому больному. С первого пробуждения памяти предков хайяри более всего страшила перспектива в таком вот невменяемом состоянии причинить зло кому-то из близких. Особенно — брату. Эта мысль неотступно преследовала ее, прячась где-то в уголках сознания и при любом удобном случае выползая на свет.
— Ты знаешь, что я права, хани, — удовлетворенно кивнула жрица, без труда прочтя по лицу Маржаны ее чувства. — И знаешь, как избежать этого. Все в твоих руках, божественная.
Айна передернула плечами. В устах жрицы почтительное обращение к правительнице прозвучало как плевок. Но графиня смолчала, а Маржана, похоже, и вовсе не вникала в такие тонкости, как интонации собеседницы. Не до того ей было.
Она несколько раз глубоко вздохнула, успокаиваясь, закусила губу, глядя в пол, напряженно раздумывая.
В комнате воцарилась звенящая тишина. Слышно было, как где-то во дворе залаяла собака, вызвав неподдельный интерес насторожившейся Фтайки и неудовольствие Кисса. Прогромыхали по коридору стражники в тяжелых латах. На нижнем этаже стукнули о стену ставни.
И — отчаянное, будто в речку с обрыва:
— Хорошо. Я согласна. Начинайте готовиться к коронации.
Довольные жрецы во главе с предводительницей поспешили уйти, пока хани не передумала. Едва за ними закрылась дверь, рыцарь напустился на хайяри:
— Ты что?! С ума сошла?! Ты ведь не хотела надевать корону!
Маржана одарила рыцаря ничего не выражающим взглядом и подтвердила безжизненным голосом:
— Не хотела. И сейчас не хочу. Но у меня нет выхода. Если я не стану хани, эта клятая память предков сожрет меня. Я боюсь ее и себя заодно, я не знаю, какое воспоминание настигнет меня в следующий момент и что из этого получится. Если я не научусь с собой справляться... Даже думать не хочу, чем это может закончиться. А научиться можно только будучи официально коронованной правительницей.
Времени до коронации оставалось всего ничего — несколько дней. Спустя неполную неделю должна была закончиться старая жизнь и начаться новая. Но коронованные ученики, что бы их ни ждало впереди, не перестают быть учениками, верно? К тому же для правителей образование даже важнее, нежели для простых смертных.
Рассудив так, Дарилен возобновил занятия, с новыми силами гоняя учеников по теории магии, заставляя заучивать новые заклинания, отрабатывая с ними до автоматизма сопутствующие ворожбе жесты. Маг несколько изменил систему обучения, с учетом сложившейся ситуации: теперь он больше внимания уделял боевой стороне магии, отдавая предпочтение всем видам защиты, какие только могли пригодиться в хайялинском дворце, и в особенности — защите от ментального вмешательства. Дарилен не доверял хайярам и решил во что бы то ни стало уберечь учеников, насколько это было в его силах. От чего? Он и сам не знал. От чего бы то ни было.
Правда, теперь ему приходилось мириться с неусыпным надзором вездесущих жрецов — служители Хайяримы из кожи вон лезли, чтобы не позволить Маржане и Вотию слишком долго беседовать с Наставником. Тем более — наедине. Можно подумать, он оказывал на них дурное влияние!
Вот и сейчас: Дарилен объяснял Вотию принцип действия заклинания водного вихря, а в углу залы притулилось очередное дитя богини — тщедушное, с редкими сальными волосенками на круглой голове, неприятно ухмыляющееся редкозубым ртом, но глядящее вокруг с явным превосходством.
Жрецу не нравились занятия Дара с учениками, это было заметно невооруженным глазом. Потерпев минут пятнадцать, он принялся ежеминутно вздыхать и неодобрительно качать головой. Маг терпел и не замечал жреца в упор. Тот оскорблено пыхтел и вздыхал, прямо-таки стенал, все более скорбно.
Маг не выдержал первым.
— Вы неважно себя чувствуете? — вежливо осведомился он.
— Мне больно и горько видеть, как попираются заветы моей богини, — охотно отозвался жрец. Видно было, что он ждал вопроса и заранее приготовил ответ. — Разве не знаете вы, что брат будущей хани не может обучаться у обычного колдуна, даже не хайяра? Вам, должно быть, известно, что обучить хайяра тонкостям магического искусства может только соотечественник. У вас нет шансов, — и жрец взглянул на Дарилена едва ли не с жалостью.
Маг хмыкнул.
— А как насчет того, что Вотий уже обучен некоторым... тонкостям? И обучен мною. Обычным колдуном. Даже не хайяром.
— Кровь его родителей берет свое, — ответствовал жрец, даже не запнувшись, будто предвидел и этот вопрос. — Все дело в родословной божественного. Он легко вспомнит заклинания, которыми владели его предки. Но это не правильно, нет, не правильно... Так не должно быть...
— Сами боги одобрили обучение Вотия и Маржаны у меня, и у меня нет причин не доверять их выбору. Или, вы полагаете, вам виднее?
— Боги? Какие боги? Мы не знаем других богов, кроме Великой Хайяримы, — маленькие безмятежно голубые глазки по-прежнему смотрели спокойно и немного жалостливо. Как на душевнобольного. Маг почувствовал, что еще немного — и он взорвется.
Но маг должен уметь не только дать сдачи обидчику, когда надо, но и вовремя остановиться — на то он и маг, образованный человек с чувством собственного достоинства. Или не-человек. Колдун скрипнул зубами, поворачиваясь к ученику и одновременно накидывая полог тишины. Правилами дворцового этикета подобная вольность не запрещалась — во всяком случае, колдун о таком запрете не слышал. Жрец по-прежнему маячил бесплотной тенью где-то не границе видимости, но теперь, по крайней мере, он не мог слышать, о чем Дар беседует с учеником. Маг мысленно злорадно ухмыльнулся, краем глаза заметив, как перекосилось от досады лицо жреца. До чего же неприятные "дети" случаются у некоторых богинь...
Вотий страдал и пыхтел под гнетом гранитной плиты магической науки. Но, как бы он ни сетовал на излишнюю строгость Учителя, Маржане приходилось куда тяжелее. В тот же день, как она дала согласие на коронацию, с хани начали заниматься Высшие жрецы Хайяримы — лучшие из лучших, мудрейшие мужи и виднейшие ученые государства. Они обучали будущую правительницу всему, что, по их мнению, было просто необходимо знать истинной хани: этикету, истории Хайялина, древнему языку, геральдике и в числе множества прочих наук — обращению к памяти предков.
Маржане только казалось, что, стоит ей надеть корону, чужая память обрушится на нее, вся сразу, и хани сможет обращаться к опыту прадедов, когда ей только заблагорассудится.
На самом деле, чтобы подчинить себе память предков и вызволить из нее то, что нужно, а не то, что первым попадется, да еще не попасть под влияние чужих чувств и не зашибить кого-нибудь ненароком, хани, особенно на первых порах, требовалось проводить специальный ритуал. Его запись дошла из глубины веков в единственном экземпляре, в древнейшем манускрипте, чудом сохранившемся и не рассыпавшемся в прах только благодаря действию мощных защитных заклятий, ежедневно обновляемых лично Каруникой. Проводить обряд до коронации Маржане строго-настрого запретили, туманно пояснив, что это — "для блага божественной и окружающих", но тем не менее заставили ее намертво зазубрить последовательность действий.
Помимо чтения заклинания и вычерчивания пентаграммы обряд требовал от хайяри всякий раз жертвовать по семнадцать капель крови — ни больше, ни меньше. Кажется, совсем немного, но если проводить ритуал по двадцать раз на дню... Так будущая хани узнала, что к памяти предков можно обращаться отнюдь не по любому поводу, иначе велик риск в неуемном стремлении к знаниям не подрассчитать и скончаться от потери крови. Это обстоятельство ее насторожило и заставило задуматься: признаться, Маржана здорово рассчитывала на чужую память, полагаться на собственные управленческие способности ей не приходилось ввиду полного отсутствия оных. Но, как бы то ни было, отступать было уже поздно, да и некуда: жрецы учили правительницу не только вызову памяти, но и ее блокировке в случае надобности. Перед хайяри на горизонте вместе с короной замаячила соблазнительная перспектива навсегда избавиться от ощущения чужого, навязанного присутствия в своем теле — по крайней мере, тогда, когда вполне можно обойтись и без него, — чужих чувств, затмевающих ее чувства, чужой воли, подавляющей ее собственную... Пожалуй, ради этого стоило попробовать даже управлять государством.
Жрецы попытались было вразумить и правительницу на предмет неподобающих божественной близких знакомств с мало того, что иномирцами и иноверцами, — так еще и плебеями, не могущими похвастать родословной.
Озвучить свои мысли рискнул лишь один из них.
— Божественная, хани не пристало водиться с... — начал однажды он.
— Хани — я, и я одна решаю, что мне следует делать, а что — нет!
Голубые глаза сверкнули гневом, в голосе прорезалась сталь, которая немало озадачила и саму Маржану.
— О да, простите, божественная, — пролепетал побледневший жрец, согнувшись в три погибели и трясясь, аки осиновый лист на ветру.
Больше эту тему в разговоре с божественной подданные не затрагивали, от греха подальше.
Двое беседовали в комнате, от потолка до мраморных плит под ногами завешенной тяжелыми бархатными портьерами и старинными гобеленами. Разговор происходил телепатически, собеседники окружили себя надежными щитами, защищающими от шпионажа. Если бы кому-то пришло в голову подслушать, он не услышал бы ничего, кроме тихого позвякивания чайных чашек о блюдца и шелеста конфетных оберток.
— Зачем тебе вообще понадобилась эта коронация? — раздавался брюзгливый мужской голос в голове собеседницы. — Мы так славно правили при ее умалишенном дядюшке — а что нас ждет теперь? Я говорил, что не стоило засылать поисковые отряды так далеко вглубь Сиднара... Да и тогда все еще можно было исправить! Если бы ты позволила мне попытаться еще раз...
