— Ну, Василий Иванович ваш...
— Не надо так, — серьезным тоном упрекнула девушка собеседника и даже отложила конфету. — Он не злой. Просто он очень уставший и подавленный. Помнишь ту девушку? Шесть часов операции. Шесть часов, понимаешь? И не ногу какую-то отрезать, а мозг оперировать. Ювелирная работа. Но не всегда и не все подвластно даже ему. Наверное, умрет бедняжка. Хотя надо надеяться и бороться до последнего, — спохватилась она, тяжело вздохнув. — А потом, после операции, — разговор с родителями. Соври, успокой, что все нормально, а вдруг раз — и все. Как потом в глаза им смотреть? Сказал, что сделали все возможное, но ни за что ручаться нельзя. Мать — тотчас же с инсультом, уже тоже наш пациент, а отцу надо на службу. Он тоже офицер. Какой-то большой начальник у вас. Пушкарев его фамилия. Знаешь такого? Представляешь, завтра приедет, а дочь...
— Пушкарев... Значит, она... — ошарашенно прошептал Максим.
Он хорошо знал эту девчонку — синеглазую красавицу Анюту. "Анютины глазки — цветочек из сказки", — сочинил он когда-то в рифму и, написав эти слова на бумажных самолетиках, забросал ими ее балкон (в их же доме, но через подъезд и этажом ниже). Обратила ли она внимание? Наверное, хотя она этого не сказала, но вскоре он здорово получил от ее более взрослых ухажеров. Было это в детстве, три года назад, поэтому теперь почти забылось. После они никогда не общались и, кажется, об этом не жалели. И теперь она... ее... Почему-то навернулись слезы. Ну, не почему-то, а от жалости.
— И что с ней теперь? — спросил Максим.
— Профессор сказал, что травма тяжелая. Да оно и так было видно. Весь череп... но тебе ведь нельзя волноваться!
— Ну расскажите, пожалуйста. Тем более, что уже все и рассказали.
— Ладно. Теменная кость раздроблена. Мозги видны. Привезли, сразу — трепанация, а затем... — и студентка, гордясь своими знаниями, начала сыпать мудреными терминами.
— Но я не понимаю. Вы бы мне по-русски.
— А вся медицина на латыни.
— И что, нет шансов?
— Неизвестно. Травма мозга очень серьезная, несовместимая с жизнью... почти.
— Но только "почти"?
— Все может быть. А даже если выживет, будет инвалидом. Паралитиком...
— Зачем тогда вообще жить? — выдохнул Макс.
— Не знаю, — вздохнула медсестра. Ей было всего двадцать два, она тоже не представляла себе, зачем жить, не имея возможности двигаться. — Ну все, спать. Будет мешать сосед — позовешь меня, я на дежурстве.
— Спасибо, спокойной ночи.
— И тебе спасибо. Выздоравливай.
Сосед не мешал, но уснуть не удавалось. Хотя какое там не удавалось? Максим и не пытался. В окно светила луна, в открытую форточку прокрадывался волнующий запах рано зацвевшей сирени. Наверное, специально, чтобы пациентам болеть не хотелось. И умирать — тоже. Гнетущая тоска охватила сердце. Хочешь не хочешь, а когда-то придется. Вот Анюта тоже не хотела. Не хочет. Он вспомнил ее на школьных вечерах. И если в школьной форме она была красива, то на вечерах или дискотеках была, как бы это точнее выразиться... да ладно, неважно, как это называется! И не в том дело, что она не с ним. Он и не пытался. Кроме тех идиотских самолетиков... Лицо его вдруг залилось краской от давнего воспоминания, он подумал: "И по делу меня тогда отходили. Подло, правда, что втроем, ну она-то здесь при чем?"
И вот теперь она рядом умирает. А он не может помочь. Почему не может? И даже не пытается? А как? Да хоть как-нибудь, надо попробовать!
Не совсем осознавая, что делает, Макс накинул халат и выскользнул в коридор. Светлана сидела, склонившись над столом, — то ли читала, то ли дремала. Парнишка тихонько прошмыгнул в реанимацию. Благо, все эти требования о закрытых дверях здесь, как и во многих других знакомых нам больницах, успешно игнорировались.
Пушкарева лежала одна в холодной, страшной темноте, с зашторенными окнами. "Видимо, чтобы свет не мешал, — мелькнула мысль у визитера. — Но как может мешать свет? Особенно лунный?" А от мерцающих зеленым светом мониторов веяло какой-то тоскливой безнадегой.
Он осторожно отодвинул штору — ровно настолько, чтобы луна могла освещать лицо девушки. Анюта лежала без сознания. Лицо ее было почти такое же белое, как бинты на голове, изможденное, безжизненное.
"Умирает", — с ужасом подумал юноша и нащупал ее холодеющую ручку. Почти не осознавая, что делает, Максим представил, как его пульсирующая горячая кровь, его силы по пальцам переливаются в руку бедной девочки. И вдруг через несколько секунд он начал почти наяву ощущать это.
— Анюта, открой глаза, — неожиданно даже для себя попросил он — и словно два василька выглянули из-под снега.
— Слушай меня, — откуда-то из глубины души, почему-то глухо, сами собой стали вырываться слова. — Ты не умрешь. Ты ведь не хочешь умирать. Ты будешь жить. Слушай и чувствуй. Бери мои силы и живи. Бери, бери, бери...
Теперь он уже явно ощущал, как горячая волна от его сердца катится по руке, струйками просачивается через ее пальцы дальше и такой же горячей волной разливается по телу девушки. Но в это же время от нее к нему черными струйками начала просачиваться боль. Вначале покалывало пальцы, затем стало жечь руки, потом волна боли захлестнула его всего. И на новую волну переданного тепла приходила новая волна боли, пронзительной, ослепляющей, заставляющей напрягаться каждый нерв.
— Бери и живи, бери и живи. У меня много. Бери... живи... — повторял он, с каждой такой волной окунаясь все глубже и глубже в глаза девушки и едва сдерживая себя, чтобы не закричать от боли.
Луна уже перестала заглядывать в щель между шторами, когда Анюта, легко вздохнув, закрыла глаза и уснула. Максим почти физически почувствовал, что она больше не в силах ничего от него взять. А он — не может дать. Оставив потеплевшую руку, юноша подошел к окну и долго, собираясь с силами, смотрел на лунный диск. Боль медленно уходила, стекая с пальцев невидимыми струями. Затем он медленно, хватаясь за стены, вышел из палаты, незамеченным добрался до своей койки и провалился в глубокий сон.
— Подъем, подъем, подъем, — разбудил утром Максима радостный голос Василия Ивановича. — Я понимаю, что для выздоравливающих и сон — лекарство, но не до такой же степени. Уже осмотр, пора хотя бы глазоньки продрать.
Перед сонным подростком сидел ликующий профессор. Сейчас он был очень похож на собирающегося взлететь майского жука — даже усы так же распушились.
— Э-э-э, брат, да ты совсем ослаб. Ты чем это ночью занимался?
— Спал, — хмуро ответил юноша, протирая глаза.
— Что-то не похоже, — засомневался врач, осматривая, ощупывая и простукивая пациента. — Впрочем, ладно. Кошмары не снились?
— Скорее всего, сказки, — вспомнил прошлую ночь Максим.
— Сказки, это ничего. С сегодняшнего дня — только общеукрепляющие, — обратился он к пришедшей с ним врачихе. — Но не усердствуйте. Больше покоя.
И что-то мурлыча под нос, ушел в сопровождении бело-халатной свиты.
— Чего это он? — поинтересовался Макс у Светланы, когда она раскладывала таблетки на его тумбочке.
— Девочке лучше. Просто чудо. Думали, до утра не доживет, а она жива. И, видимо, выкарабкается. Слава богу, — с радостной улыбкой прокомментировала медсестра.
— Когда вы снова придете?
— Во вторник. Мы сутки дежурим, а в течение полутора суток отдыхаем.
— Я вас попрошу: принесите, пожалуйста, газеты. Ну, которые про отца.
— Ой, не знаю, можно ли тебе?
— Но профессор сказал, что ничего страшного, то есть уже можно.
— Хорошо, поищу. Выздоравливай. Если что, ты Марины не стесняйся. Она только с виду строгая, — охарактеризовала она свою сменщицу.
"Ей, ровеснице, а может, и подружке, хорошо говорить "не стесняйся". А тут такая красавица!" — подумал Макс, когда новая медсестра пришла за пустой посудой.
Надо отметить, что, во-первых, белый цвет украшает любую девушку, а белый халат — любую стройную женщину. И, кроме того, не так много наяву видел красивых девушек наш обитатель военного городка.
— Может, помочь чем? — попытался он вступить в контакт, когда эта красавица ворочала его бессознательного соседа.
— Себя обслуживай — это уже помощь, — довольно резко отклонила она его предложение.
Подросток замолчал и стал думать над тем, что же случилось с ним прошедшей ночью. Может, все ему только приснилось? А улучшение состояния Анюты — совпадение? "Ничего себе сон", — содрогнулся он, вспомнив о пережитой боли.
А если попробовать еще раз? Провести такой же эксперимент с соседом. Ведь он тоже лежит в беспамятстве или кричит. Ну и что, что "тундра", ведь тоже страдает.
Дело в том, что давным-давно, когда только полк прибыл сюда из Сибири, местные ребята тут же окрестили пришлых "тайгой". Те не остались в долгу и назвали аборигенов "тундрой". Максим не разделял этой предвзятости и старался относиться к "тундре" объективно.
"Но стоит ли терпеть?" — вновь вспомнил он перенесенную боль.
В самом начале тихого часа Макс все же решился и подошел к соседу. На этот раз он легко коснулся руками забинтованной головы в том месте, где сквозь бинты вновь просачивалось красное пятно, попробовал пустить сквозь пальцы ту же волну, но сейчас же, вскрикнув, отдернул кисти. Боль пришла мгновенно, словно от прикосновения к раскаленному металлу.
— Да что это такое? — недоуменно прошептал он. — Значит, не снилось? Но раньше-то такого не случалось.
Он посмотрел на свои руки, пожал плечами и вновь приблизил к голове больного. "Надо терпеть, — уговаривал он себя. — Если получается, надо помочь. Мучается же парень. Вон сколько времени в себя не приходит. Надо помочь".
И — странное дело — боль отступила, вместо нее нахлынула горячая волна силы, которой он щедро делился с безответным бедолагой. Настолько щедро, что вскоре пол поплыл под ногами. "Еще чуть-чуть, еще капельку", — уговаривал он себя, чувствуя, сколь нуждается в этом больной. Затем добрался до своей кровати, свалился и уснул.
— Ну и здоров ты все-таки спать, — вновь разбудил его голос профессора. — Как ни приду — он спит. Может, ты и раньше просто крепко дрых? — тормошил врач подростка. — Ну-ну, молодцом. Динамика замечательная. Хотя и не такая, как у соседа. Бурно выздоравливает. Пока ты спал, он вдруг встал и пошел в туалет. Чудеса современной медицины. Мы думали: гарантированная обездвиженность, хотя бы очнулся, а тут... В общем, теперь у вас палата выздоравливающих.
— Скажите, а та девушка?
— Почему она тебя интересует? — нахмурился врач. Он уже взялся за "бурно выздоравливающего", который, правда, в это время не шевелился. То ли спал, то ли вновь был без сознания. — Ну, ничего, ничего, начало положено, рефлексы проявились.
— Да знакомая она моя...
— Медицина не всесильна. Наверняка будет жить, а вот все остальное...
— Обездвиженность? — повторил Максим только что произнесенный Чапаем термин.
— Запомни, дорогой, врачи диагнозы и вероятности исхода лечения с другими больными не обсуждают. — Профессор тяжело вздохнул. — Всегда хочется большего. Будем бороться! — с каким-то вызовом сказал врач, уже выходя из палаты.
Позже приехал отец, вновь привез свежих овощно-фруктовых кашек, пожурил сына за то, что плохо ест. Подросток оправдывался, мол, сыт и энергию не на что тратить.
— А ты затрачивай побольше на выздоровление, — посоветовал отец. — Привет тебе от невесты.
— Ай, ну папа...
— Шучу. И от Женьки, и от других одноклассников. Собираются проведать.
— Ну, вот еще, — застеснялся юноша. — Тоже мне тяжелобольного нашли. Кстати, ты знаешь о Пушкаревой?
— Да... Ее отец меня и подвез. Несчастные родители. Вначале молились, лишь бы выжила. А теперь...
— Профессор говорит, будут бороться.
— Да, конечно, надо надеяться. Вот тебе твое чтиво, но не усердствуй, доктор сказал — в меру.
Затем они поговорили ни о чем и старший Белый засобирался. Отец Анюты ехал домой, чтобы решить служебные дела и вновь разрываться здесь между женой и дочкой.
Сосед по палате мирно похрапывал. На тумбочке уютно горела лампа. Красивая медсестра не появлялась. Максим, анализируя прожитые сутки, пришел к выводу, что в нем появилась или проявилась способность к целительству. Выросший в эпоху повального увлечения всевозможными паранормальными явлениями, он скорее обрадовался, чем удивился этому обстоятельству. Но вот боль... Он ранее нигде не читал, что целительство столь мучительно для самого врачевателя. Да и те, кого подняло на щит телевидение, не морщась, лечат целые толпы. А тут из-за одного или одной — столько боли и такая трата сил.
Внезапно его осенило. А что, если это временно? Вот завтра проснется, а этого уже нет. И он не успеет. Надо... Прямо сейчас, пока возле нее никого нет. Максим поднялся и вышел в коридор.
— Я быстро, — ответил он на немой вопрос дежурившей красавицы Марины и направился в сторону туалета, а когда та склонилась над книгой, метнулся в реанимацию.
Здесь ничего не изменилось. Разве что шторы теперь были раздвинуты, да из капельницы в вену на тонкой руке неподвижной девушки сочилась какая-то жидкость. Непонятно откуда зная, что делать, Макс, даже не касаясь, поднес руки к голове несчастной и замер, ожидая боли. И она вновь пришла — на этот раз тупая, саднящая.
— Да что же это? — всхлипнул целитель, но тут же, потрясенный, замолчал, уставившись на пальцы рук.
Маленькие искорки пробегали от запястий к кончикам пальцев и накапливались там, заставляя их светиться все более ярким и ярким светом. И словно некий барьер мешал этому свету вырваться, политься дальше.
— Бери, бери, — шептал он, как в прошлый раз, но отчетливо видел: он сам не давал той целительной силы, в которой так нуждалась девушка. Кончики пальцев уже светились настолько ярко, что освещали бледное лицо девушки, когда Максим вдруг понял — он так боится этой боли, что желает быстрее от всего этого отделаться.
— Нет! Пускай! Она должна... Она не будет калекой. Ну же! Не боюсь. Давай!
Боль вновь ослепила его. Но таинственный свет ("Какое-то поле", — подсознательно решил юноша) двумя прямыми лучами коснулся висков девушки, затем растекся по ее голове и явно стал просачиваться сквозь бинты.
— Открой глаза, — решительно и в то же время радостно сказал он, — и тут же окунулся в их глубину.
— Бери это. Впитывай. Ты будешь ходить, бегать, прыгать, танцевать. — Пронзительная боль не давала возможности сосредоточиться, и Максим с трудом подбирал слова. — Ты будешь абсолютно здорова, — нашел он, наконец, правильную формулу и вдруг почувствовал сопротивление своим словам и мыслям.
Повторяя слова об абсолютном здоровье, он попробовал, как в прошлый раз, послать не эти ручейки, а волну своей неведомой силы. Что-то мешало, и юноша, мотая головой от мучительной боли, попробовал сосредоточиться на путях светящихся ручейков. Это удалось, и он вдруг ясно представил, как пульсирующие волны растекаются и, словно губкой, впитываются розовыми, похожими на мелкие цветочки, клеточками мозга. Дальше, дальше... А здесь? А здесь зияла пустота, пропасть.
