Максим пришел без удочки. Он просто сел на любимую коряжищу и засмотрелся на хрустально чистый сегодня поток. "Что же это со мной на самом деле, а?" — пытался разобраться он. Но разбираться было страшно, словно угадывать у себя симптомы неизлечимой болезни. И он облегченно вздохнул, услышав радостные приветствия своих друзей.
— Почему нам не звякнул? Решил сам все захапать? Э, да ты и без снасти? — пожимая ему руку, тараторил Ванятка.
— Мы и не знали, что ты объявился. Вот, порыбачить собрались, — объяснял очевидное Пенчо. — Ну, и как там? Всех надрал?
— Да, нормально. Всех. Послезавтра в столицу на республиканские.
— Ну и молоток. А Мышка? Не прошла? Ну да, у нее другое на уме. А Котиного батьку выпустили. Говорят, все обвинения сняли. А ты знаешь, моя-то уезжает. Косточка то есть. Батька за папахой едет, — делился новостями Юрка. — А Серый уже укатил с мамашей.
— Ни хрена себе новости, — прокомментировал Макс услышанное.
И пока ребята рассказывали о новостях помельче, переваривал сказанное. Серый. Лучший друг. И вот так просто, даже ничего не сказав. Даже не звякнул.
— А что Серый, будто драпанул? — поинтересовался он.
— Влез в дерьмо по уши. Продулся Гриню, а тот, знаешь, с ножом к горлу. Вот мамаша и дернула с сыночком на край света. Точнее, она и раньше собиралась, а теперь — припекло.
"Что я с ним сделаю? Что я с ним сделаю?" — раздумывал Макс, пока ему рассказывали о других гарнизонных новостях..
— А твоя... Скоро? — хрипло спросил он.
— Ну, она другое дело. Отец на полковничью должность едет. Пока здесь дела сдаст, пока там примет, Косточка еще побудет. Прощальный вечер закатывает. Ты в доле? Мы хотим ей на память мобилу. Знаешь, с видео. Соскучилась, вызвонила, посмотрела.
— На того, у кого такой же, — подначил Пенчо Ванятка.
— Куплю. Напрягусь и куплю!
Так переговариваясь, друзья принялись за подготовку наживки — ловлю обожаемых голавлями кузнечиков.
— А если серьезно, ты почему без удочки? — поинтересовался Ванятка, насаживая зеленых попрыгунчиков на двойник. Проколотые вдоль нежного брюшка бедолаги только дергали лапками и усами. И Максим вдруг услышал их не воспринимаемый обычным человеческим ухом писк мучительной боли.
— Не надо, ребята, а? Я руками вам наловлю.
— Круто! Очередной прикол, — ухмыльнулся Пенчо, когда Макс решительно разделся и двинулся к заводи.
— Тихо! Не распугайте! — уже по пояс в воде шикнул на развеселившихся друзей странный рыбак. Он сосредоточился и начал улавливать... нет, не мысли и не чувства, а что-то похожее на дуновение чувств, как чувствуется в душной комнате слабый сквознячок. Они были здесь, рядом, на своем излюбленном месте — за перекатом. Настроиться на волну этих красивых хищных рыб было даже труднее, чем на волну майских жуков. Уж очень большие отличия в жизни нашего и подводного миров. Но вскоре Максим вник в их несложные чувства и, подчиняясь его командам... нет, точнее, парализованные его волей, рыбины замерли на месте, лишь пошевеливая плавниками. Максим аккуратно брал их под жабры и выбрасывал на берег. Четыре, шесть, восемь... двенадцать. Все. Здесь все. Вся стайка.
— Я думаю, на сегодня хватит? — поинтересовался у оторопевших друзей выбравшийся из реки одноклассник.
— Ну... Ты даешь. Действительно, круто. Расскажу — не поверят, — первым прокомментировал увиденное Пенчо.
— Жаль, аппарата не взял. На первую страницу "Охоты и рыбалки"!
— Да ладно вам, — заулыбался Максим. — Это такое место попалось.
— Что-то тут нечисто. Они не того... Не травленные какие-нибудь? — сосредоточенно рассматривал улов недоверчивый Пенчо.
Бьющаяся на зеленой траве рыба начала задыхаться и замирать. И опять, но более явственно, услышал Максим тоскливый стон — на этот раз предсмертный стон красивых живых существ. Не выдержав, он начал хватать голавлей и быстро бросать в их родную стихию.
— Ты что? Ты что? — попытался остановить подростка более крупный и крепкий Пенчо, но Макс оттолкнул его и зашвырнул в быстрое течение последнего красавца. Только тогда отпустил душу леденящий тоскливый стон.
— Извини, Юрка. Ты прав. Наверное, травленные. Боялся, что не послушаешь. Не дай бог какая зараза. А я потом отвечай. Извини.
— Проехали, — принял друг его извинения. — Может, сегодня вообще не стоит рыбачить?
Они растянулись на песке и, загорая, продолжали делиться новостями. Максим с присущим ему юморком расписал олимпиаду, Погорелов и Пенчо рассказали не менее занятные новости и слухи.
— Рост теперь только руками шевелит. И мычит. А Боб исчез... Да, ты в курсе, что нашли тех, кто Светку? Наркота хренова. Кстати, обоим уже хана. Не в курсе? В камере повесился. А водила, ну, тот хозяин тачки, который помогал — от инфаркта. Так что все, — подвел итог Юрка.
— Да, и ментовский начальник по радио выступал. Все, говорит. Не бойтесь теперь. "Спи спокойно, страна!"
— Даже так? А эти, наши местные зэчары, никак не вяжутся?
— Забудь! Троих порезали, половина куда-то испарилась, остальные тише воды ниже травы. Они вроде бабки за наркоту заныкали, вот серьезные дяди их и пощипали. И "шакалят" заодно. Так что тишь и гладь и божья благодать, — подытожил Ванятка, переворачиваясь на другой бок. — Тебя, кстати, Пушка опять искала, — сменил он тему.
Ребята несколько раз искупались во всегда прохладной здесь стремительной воде. Валяться на песке более получаса казалось в их возрасте скучным и никчемным занятием. Тем более, что сегодня назревало событие — районная футбольная команда наконец-то могла прорваться в первую лигу. И некоторые фанаты с горящими глазами уже доказывали на площади, что команда областного центра вот-вот станет чемпионом республики, а районная — призером. И находились раззявы, покорно выслушивавшие эти пространные разглагольствования. Наши ребята к таким не относились, но пофанатничать, почти как в большом мире, — это было что-то. Поорать, повыстебываться на стадион собиралась вся молодежь города. И только здесь приходило временное единение городских и гарнизонных подростков. Если не единение, то, по крайней мере, перемирие. Здесь завязывались знакомства с самыми продвинутыми девчатами, влекущие впоследствии новые драки, здесь заявляли о себе новые группки созревающего шакалья, здесь в драках после матчей они пробовали вкус чужой крови. Не пойти на решающую игру сезона было просто невозможно. Поэтому было решено после обеда встретиться в парке, посмотреть, как Патрик поучаствует в сеансе одновременной игры в шахматы со знаменитым гроссмейстером, заглянуть в "Ветерок" и — на футбол. У Максима, оторванного друзьями от самокопания, появились и другие планы.
Глава 37
Анюта встретила юношу по-деловому. Видимо, решила, такое поведение наиболее подходящим между спасенной и непрошенным спасителем. Ни к чему пока не обязывающим и не унижающим гордости и самолюбия четырнадцатилетней девушки.
— Я теперь знаю, что это ты. Я тебе, конечно, благодарна и все такое. Но знаешь, ты же сам вызвался, правда? Я же не напрашивалась.
— Ты тогда вообще не могла разговаривать. Ты и дышать-то не очень могла...
— Помню. То есть знаю теперь. Но не просила, правда? И не прошу ничего ни у кого. Для себя. А вот... Если сможешь... А ты сможешь, знаю. Мою маму. Я... я никогда себе не прощу и просто не смогу жить, если все так останется. Это же из-за меня. Хотя это не я за рулем. Но все равно. Я не могу. И отец, вон, совсем... — у гордой девушки навернулись слезы. — Помоги, а? Я думала, это тот парень, Хома. Но оказалось — нет.
— Ты поэтому о нем у меня и спрашивала?
— Ну, конечно, зачем же еще? — искренне изумилась девушка.
— Пошли, — решился Максим.
— Куда?
— К маме твоей, куда же еще.
Удар обезобразил еще молодую женщину, перекривил миловидное от природы лицо, парализовал правую сторону, резко посеребрил волосы. Тронутый страданием, Максим немедленно протянул над больной руки, закрыл глаза, сосредоточился. Картина болезни была нерадостная, но оставляла надежду на выздоровление. Были черные пропасти разрывов, какие-то плотные, словно наросты на дереве, уплотнения спекшейся крови и начинающие умирать от кислородного голодания клеточки. Но не было опухолей, не было переродившихся, враждебно настроенных клеток, не было врага с его паутиной. Поэтому боль должна быть средненькой, терпимой. Макс приготовился терпеть и взялся за кропотливую работу, расчищая в первую очередь канальчики питания клеток мозга.
— Вот так, — под вечер закончил он первый сеанс. — Я, правда, привык ночью, ничто не отвлекает.
— Завтра как раз ночные полеты... А "медведи" не отвлекают?
— Да нет, — улыбнулся Масим. — Пока.
— А... поможет? — уже напоследок поинтересовалась девушка.
— Должно... То есть, наверняка.
Так и произошло. Уже под утро следующей ночи Макс видел, что справился. Из жалости, сочувствия к этой женщине, так исстрадавшейся и вдруг постаревшей, он даже поработал над ее внешностью, вспомнив "побочный эффект" излечения Элен. Для закрепления достигнутого результата он обдал женщину своей золотой волной, затем, вспомнив вдруг, что говорила об этой волне Ирина-Стервоза, засмущался.
— Ну вот и все, Марина Станиславовна. Вы здоровы. Вставайте. И потихоньку начинайте двигаться. У вас все-все прошло. Думаю, что, может, даже эта седина пройдет. Все закончилось. Езжайте на моря, как говорил Дмитрий... ну, дядя Дима, — забыл он отчество Анютиного отца.
Макс и девушка помогли исцеленной встать и сделать первые шаги.
— Не бойтесь, идите смело. Медленно, но уверенно, — подбадривал он Анютину мать. — Ну вот, теперь без меня... А чего вы молчите? — вдруг насторожился он. Немедленно скажите что-нибудь!
— Ч-чудо, — робко и хрипло выдавила из себя Марина Станиславовна, садясь в кресло напротив юноши. — Я... же... знаю, что такое инсульт, — все более уверенно начала говорить женщина. — И когда все это случилось, понимала — все. И тут... Не верится. Я еще пройдусь, можно? Думала... Доченька, как же это? Это он? Вот отец-то порадуется... Нет, не то... Что мы можем для тебя, Максим?
"Ну, сейчас надумается бухнуться на колени", — решил Макс, предупредительно вскакивая. Но ошибся. Женщина притянула его к себе и как-то по-хорошему, по-доброму, словно мать сына, обняла.
— Как мы можем тебя отблагодарить? — заглянула она юноше в глаза.
— Пообещайте молчать обо мне, — высказал Макс заранее обдуманную просьбу. — Ведь если узнают, житья мне не будет.
— Это почему? — встряла в разговор Пушкарева-младшая.
— Сколько больных на свете? А я еще жить хочу. И в горы, и на рыбалку, и на танцы...
— На танцы обещаю. Завтра же. И весь вечер с тобой. И молчать — тоже. А ты, мама?
— На танцы не обещаю, а вот молчать навсегда. Только... — она выпустила Макса из своих объятий.
— Что? — насторожился целитель.
— Ну, муж-то я должна рассказать, правда?
— Пусть даст слово офицера, что будет молчать.
— Ну, Максим, это уже театральщина какая-то. Будь проще, — вновь вмешалась Анюта.
— Он даст слово, — пообещала более серьезная Марина Станиславовна.
— А ты знаешь, что того парня, ну, Хому, убили? Растерзали! — уже на лестничной площадке поинтересовалась Анюта.
Макс, спускаясь по лестнице, только помотал отрицательно головой. Уже выйдя и переварив сказанное, опустился на знакомую скамейку у пышной клумбы Донихи.
Эта новость потрясла его. Юноша вновь столкнулся со звериной жестокостью, царящей в этом мире, за пределами уютного, заповедных нравов военного городка.
— Ну я им... Ну я им... — цедил сквозь зубы Макс, сжимая подарок теперь уже мертвого Хомы. Не верилось, что тот, спасенный им парнишка так страшно был убит. "Растерзали", — вспомнил Макс слова Анюты и набрал номер Холеры.
— Слушаю, Максим, — тотчас отозвался экс-мент.
— Григорий Григорьевич, недавно убили парня. Хома его зовут. Фамилии не знаю. Но убили как-то страшно, а это у нас редко бывает.
— Узнаю.
— И еще...
— Деньги?
— Да.
— Хорошо, передам. Где встретимся?
— Нет, это я вам. Еще. На хранение.
— Ты, парень, увлекся накопительством. Шучу. Давай там, где впервые встретились.
— Там? Ну, хорошо.
Лес встретил юношу тишиной и свежестью. Максим вдруг почувствовал, что это одно огромное доброе живое существо. Прикоснувшись к сосне, он почувствовал медленное течение ее жизни: соки бежали от корней к кроне, и тепло — от листьев кроны вниз по стволу. Это была удивительная, непохожая на нашу жизнь, со своими горестями и радостями, проблемами и болью.
"Почему я не думал об этом раньше? Почему никто не думает и сейчас? Наверное, просто невыгодно считать деревья живыми, потому что тогда их вырубку можно считать убийством. Ну и что? В конце концов, животных-то мы считаем живыми, но строим мясокомбинаты или там птицефабрики — целые конвейеры смерти. Но если так задуматься дальше, то и любая травинка живая. Вон — радуются солнцу и теплу. Любой кочан капусты или картофелина — живые. Значит, чтобы не убивать, надо... не есть вообще? Как я после своих... сеансов — только светом питаться? А почему бы и нет? В конце концов, те же деревья или трава — никого не убивают и живут".
"И вообще, — вдруг осенило его. — Может, на Земле существуют две формы жизни — своя, "лучевая", получающая энергию от солнца, и вторая, хищная, пожирающая первую. Эта, вторая, появилась позже, из какой-то мировой тьмы, где не было такой лучевой энергии. И теперь пожирает и "лучевую" жизнь, и себе подобных. Но эта первая, древнейшая, не сможет долго с этим мириться и... и что? Ну, к примеру, ядовитые растения... А почему не все ядовитые? Может, они жертвуют собой для того, чтобы приспособиться? Через гены более подвижных хищников создать новый, более продвинутый вид "лучевой" жизни? Как сейчас говорят, "полевой"? Может, и я... ?"
— Загрустил? — прервал на самом интересном месте его размышления Холера.
— Добрый день. Нет, задумался. Она погибла не здесь, поэтому само это место... просто неприятные воспоминания.
— А некоторые из твоих приходят довольно часто. Вон — цветы не успевают завянуть, — кивнул Холера в сторону места, где обнаружили мертвую девушку. Там действительно лежали две довольно свежие розы.
— Убивать одних, чтобы чтить память других, — вздохнул Максим.
— Что? Это кого еще? — насторожился бывший опер.
— Да нет. Я про цветы. Так, навеяло. Тоже ведь трупы.
— Не задумывался. Получается, что и елка? Значит, Новый год мы встречаем с трупом?
— С разлагающимся трупом. Даже нет. Знаете, деревья умирают медленнее. Сначала с умирающим, потом — с трупом.
— Да ну тебя. И Новый год не встретить?
— Ну, почему? Фаршированный поросенок на столе вас не смущает? Ну еще один труп в углу. Наряженный. Подумаешь!
