— Ладушки, попробуем. Теперь, после Алешки, я во все верю. Но тратить силы на такое... Что мне делать?
— Ложитесь на кровать и снимайте с себя все... что можно.
— Тогда я сейчас... — женщина кинулась в спальню, повозилась там, и через несколько минут позвала целителя. Когда Макс вошел, женщина лежала в кровати, накрывшись простыней до подбородка.
— Это чтобы не сразу шокировать, — объяснила она. — Опускай потихоньку. Привыкнешь и — дальше...
Это было действительно ужасно. И для женщины — особенно. Рваный косой шрам начинался на шее, пересекал правую грудь, в настоящее время прикрытую купальным бюстгальтером, резко поворачивал налево вниз и оканчивался внизу живота. Шрам был похож на чуть повернутую по часовой стрелке букву Z. На мелкой фигурке Синички все тело спереди казалось одним сплошным шрамом. Максим представил, как выглядела рана, и его передернуло.
— Страшно, правда? — чтобы побороть свое смущение, заговорила журналистка, увидев реакцию юноши. — Привезли в ближайшую районную больницу, а там как смогли, так и заштопали. Да и не до меня было. Ребенка спасали. Но это еще ничего. Те же бравые ребята по заказу того же урода позже одной девушке кислоту в лицо плеснули. До сих пор мучается... Не дал бог смерти. Так что у меня — ерунда.
Женщина начала тянуть простыню на себя.
— Но мы же договорились, — Макс вновь отбросил простыню и, протянув руки, сосредоточился.
После всенощной было трудновато, но он решил уже сегодня закрыть вопрос с Синичкой. Поэтому вскоре появилось свечение, и юноша начал наводить мостики между живыми клетками, разделенными сейчас рубцами соединительной ткани. Боль у женщины уже давно ушла, организм был сильный и без существенных изъянов, поэтому неприятных ощущений Макс не испытывал. Где-то на середине пути он почувствовал головокружение и побрел к уже залитому солнечными лучами креслу.
— Может, не надо мучиться? — подойдя сзади, погладила юношу по голове журналистка. — Ты и так уже сотворил чудо. А я...
— Мы скоро закончим. Вот сейчас отдохну и закончим... Только... там... у вас... — осторожно подбирал слова Максим, начиная краснеть. — Там, ну, под купальником... повреждена не только кожа. Чтобы быстрее было, давайте снимем, а?
— Ты так мило покраснел, что мне ничего не остается, как выполнить эту просьбу. Иначе получилось бы, что я плохо о тебе подумала, — улыбнулась журналистка.
Уже после второго сеанса, практически закончив целительство, Максим спохватился и поинтересовался, где находится младшая сестричка пациентки. Оказалось, что, убедившись в чудесных способностях Макса, девушка больше дома не появлялась.
— Звонит, говорит, очень занята, спрашивает, где ты. Думаю, просто стыдится приходить. Но она девочка правильная, признает свою неправоту — извинится.
Максим усмехнулся, вспомнив, как называла себя "правильной девочкой" Лариса. Но спохватился, отогнал эту мысль и поинтересовался адресом девушки, которую обезобразили кислотой.
— Думаешь, сможешь ей помочь? — догадалась Синичка. — Боже, какой же ты молодец! — кинулась к компьютеру журналистка.
— Вы совсем не интересуетесь, что получилось у вас?
— Нет! Просто я тебе верю. И кроме того... Кроме того... Эти волны напоследок... Эти золотые лучи... Лучше не вспоминать. Ты же женщин с ума сводишь, правда? — она оторвалась от монитора и лукаво взглянула на юношу.
— Я думаю, через недельку все ммм... рассосется. Шрамов не будет вообще. А на восстановление... груди, ну, недели две. Это уже сам организм. Если бы еще пару сеансов, то, конечно, быстрее бы... — ответил Максим, не обращая внимания на кокетство пациентки. Уж больно ему понравилась младшая сестра, чтобы хоть немного фривольничать со старшей.
— Вот, нашла, — перешла на деловой тон журналистка. Она сейчас в центральной ожоговой. И если бы ты смог...
— Смогу! — решительно ответил Максим. — Только и вы... Все-таки я кое-что для вас сделал, чтобы вы меня послушались, а? Исчезайте. Вот деньги, — придвинул он принесенный накануне кейс. — И давайте мне флешки. Я должен разобраться с этими ребятами, а без вас будет спокойнее.
— Хорошо, просто Макс. Я возьму деньги. Я возьму твоего этого Холеру. Мы уедем. Вот копии. Забирай. Я много узнала о тебе. Все-таки журналисты — ребята ушлые. Но все же, все же, все же, — молодая женщина обняла юношу и заглянула ему в глаза. — Все же кто ты?
— Не знаю. Вы сами обещали ответить мне на этот вопрос, — не отвел взгляда юноша.
Глава 45
Распрощавшись с журналисткой и проснувшимся малышом, Макс пошел в скверик, устроился на знакомой скамейке и набрал номер отца. Надо было задержаться — уж очень запала в душу история с изуродованной кислотой девушкой. Отец только поинтересовался, есть ли у него деньги и "не какая ли столичная штучка" так вскружила ему голову.
— Насчет "штучек" лучше помолчал бы, — тут же окрысился сын.
— Не надо так, сынуля. Не надо. Наш разговор впереди, и я имею право быть выслушанным, — очень серьезно, на равных ответил отец.
Это понравилось Белому-младшему, он, вздохнув, сменил тон и поинтересовался, когда все-таки переезжать. Отец ответил, что сразу после отпуска, а отпуск начался вчера. Так что банкет по случаю отъезда еще организовать успеем, но все же задерживаться в столице не стоит.
— Это как получится, — решительно заявил подросток.
— Надо, чтобы получилось побыстрее, — также решительно и веско ответил Белый-старший.
В университете все утряслось как нельзя лучше — поездка была запланирована через месяц — хватит времени для переезда, а потом, когда отцу на службу, до занятий — море и отдых. И сейчас есть время. Получив все документы, удостоверяющие этот приятный факт, выслушав наставления об особенностях выезда несовершеннолетних за рубеж, Максим заглянул к ректору.
— О чем все-таки секретничали с президентом? — заглянул в глаза подростку академик.
— Так, об общих знакомых, — туманно объяснил Максим.
— Даже так? Ну что же... Я уже запустил решение в работу и надеюсь на наше джентльменское соглашение?
Максим уверил ректора в незыблемости договора и, выслушав пожелания приятного заслуженного отдыха, распрощался.
Татьяна встретила его на выходе и, кратко поздоровавшись, попросила "присесть для разговора" в машину. Это была старинная машина — легендарных времен "тройка". Правда, с любовью ухоженная. И это сразу породило симпатию юноши к сидевшему за рулем мужичку пенсионного возраста. Правда, молодые пацаны, между которыми оказался на заднем сидении Максим, симпатии вот так сразу не вызывали. Какие-то они были хмурые, неразговорчивые, глядели на него странными глазами — не то с испугом, не то с отвращением. Максим еще разглядывал их, когда "тройка" рванулась и вскоре набрала максимально разрешенную в столице скорость.
— Ну и? — не выдержал странного молчания и взглядов новый пассажир.
— Приедем, расскажу, хорошо? — предложила с переднего сидения девушка.
— Но подожди, куда и зачем? Здесь что, нельзя?
— Можно и здесь, но это будет не так...убедительно. Не так наглядно... Да ты не бойся, мы вреда не причиним.
Макс ухмыльнулся. Они? Вреда? Вот взять и пройти сейчас сквозь машину! Был и нет. Это было бы для них наглядно и убедительно. Но зачем? Девушка ему определенно нравилась. Даже не то слово. Поэтому покорился.
— А как далеко? — все-таки уточнил он, когда машина помчалась по кольцу.
— Еще часика два, — успокоила его девушка. Максим принял и это, попробовал завести беседу о мелькающей природе, потом сообщил водителю о своем мнении насчет "тройки" как об одной из самых удачных моделей совкового периода. Но все молчали. Даже водитель, явно расцветший от комплимента, промолчал — все были настороженно напряжены.
Автомобиль несколько раз сворачивал на все худшие и худшие дороги и, в конце концов, загромыхал старыми амортизаторами, подпрыгивая на ухабах. Проехали несколько все более заброшенных деревенек, углубились в лесок и уже здесь остановились возле полуразвалившегося "дворянского гнезда".
— Пойдем, — пригласила девушка внутрь этого особнячка.
Ребята встали по бокам, но, глядя на послушание гостя, несколько отошли. Так, просто сопровождающие. Теперь Максим увидел, что оба они были выше и мощнее его. Водитель с ними не пошел — открыл капот и погрузился в привычное всем автолюбителям прежних времен занятие.
МУЗЫКА
Солнце начинало цеплять наиболее высокие деревья. Вечер был тихий, теплый, какой-то прозрачно-чистый. Максим сидел на старой скамейке и пытался сдержаться.
— М-м-м-ма, м-м-м-ма, ум-м-м-м, — мычал он, сдерживая душившие его рыдания.
Несмотря на просьбы оставить его одного "подумать", рядом сидела Татьяна и успокаивающе гладила юношу по плечу.
— Ну что ты? Ну что ты? Ну, успокойся, — испуганно шептала она.
— Как же так? Господи, как же так? И за что? Их за что? — срывающимся голосом, всхлипывая, обращался к самому себе подросток. — Как же мы можем? Как же мы можем жрать, веселиться... Как же мы можем вообще жить спокойно, когда рядом вот такое? Как? — повернул он мокрое от слез лицо к девушке.
— А что я? А что мы? — начала тоже всхлипывать от несправедливого обвинения Татьяна. — Я узнала, когда Алешку негде было оставить. Хотела на время. Вот, увидела. Теперь мы помогаем. Чем можем. А ты, ты поможешь?
— Сделаю все. Все, что смогу. Все, что в моих силах, — уже твердым голосом заявил Максим. — Начнем прямо сейчас, — подхватился он.
— А дежурный? А медсестра?
— Будут спать, — отмахнулся юноша. — И вот что... — остановился он. Твоего эскорта не надо. Охраны тоже. Не сбегу. А зеваки или контролеры мне не нужны. Не цирк. И не балаган.
— Хорошо. А мне можно?
— Ну, ты уже видела...
— Да, как вы с сестрой... — не удержалась девушка.
— Это было совсем не то, что ты подумала. Но... оставайся.
Они вновь вошли в обитель, столь потрясшую подростка. Точнее, даже не она. Как понял Максим, стараниями этих ребят здесь было чисто, хоть и бедно. Но в самих комнатах... Это был детский дом, точнее даже — приют, для маленьких калек, от которых отказались родители. Или у которых не было родителей. И если в детских домах, где раньше побывал Максим, царила тоска, то здесь — боль и отчаяние. Часть детей не понимали, что они калеки. Они терпели боль, как непременный атрибут жизни. Но боль остается болью, и каким бы ни было детское начало в этих малышах, как бы ни баловались, как бы ни проказничали они иногда, в глазах постоянно оставались невыплаканные слезы и ужас ожидания очередного прилива недуга. Но были и другие, знавшие когда-то счастье здорового существования. А кто-то — и счастье родительского тепла. Теперь эти маленькие люди просто излучали не только красные волны боли, но и черные волны отчаяния.
Слезы навернулись у Макса уже через несколько минут. Самое ужасное для него было смотреть в эти глаза. А загадочная чувствительность нашего героя к биополям просто захлестнула его черными волнами. Он увидел, как эти изгои нашего мира пытаются играться, двигаться, услышал их детские, все-таки звонкие, но какие-то обреченные голоса. А затем к одному из несчастных пришла боль и ребенок был вынужден покорно покинуть игру, юноша, захлебываясь жалостью и состраданием, кинулся вон.
— Ты понял? Ты сможешь? — бросилась за ним Татьяна.
— Мне надо... побыть... одному, — давясь слезами, простонал он.
Ребята послушно ушли, повернулась и девушка. Но, увидев, как дрожат плечи юноши, осталась и тихонько присела рядом.
Сейчас Максим вошел в приют безнадеги с другим настроением — с озлобленной на весь свет решительностью. Двумя жесткими взглядами уложив почивать до утра дежурного врача и медсестру, он, проходя по комнатам, оглядывал уже устроенных на ночлег ребятишек.
— Здесь их двадцать один. Я не смогу пробыть здесь три недели. Нет, смогу, если понадобится. Сколько надо, останусь! Но есть другие... Вот что, — решил он. — Тань, давай их разместим по болезням. Вот этого, этого и этого. И вот этого. Да, четверых. У них одно и тоже. Попробую сразу. Однажды пробовал, — объяснял он, перенося вместе с девушкой сонных деток.
Так началась битва с судьбой, с роком или дьяволом, искалечившими этих несчастных, богом забытых его же созданий. Или не забытых? Ведь появился здесь таинственный целитель. Каждую ночь в одном из окон приюта были видны сполохи — то ярко-голубого, то золотого цвета. Недоверчивые Татьянины друзья все-таки понаблюдали за странным процессом и теперь знали: голубые сполохи — лечит, золотистые — закрепляет достигнутое. Макс отдавал свои силы без остатка, засыпал над больными, и по негласному соглашению Татьяна в этот момент звала парней. Те переносили юношу в кресло к лунному свету и затем вновь удалялись в ночную темноту. Отправить их вообще было немыслимо — на их глазах свершалось великое по доброте своей чудо. Поверить пришлось, когда первая четверка начала бурно выздоравливать. Неизлечимая, врожденная болезнь мозга вдруг оставила их. Столь неожиданное исцеление безнадежных не прошло незамеченным и для медперсонала — всех четверых увезли на исследования.
— Надо будет проследить, чтобы в нормальный детский дом определили. Или к этим... итальянцам для оздоровления, — прокомментировал произошедшее Максим.
Радоваться он не мог. Не было сил. Прежде всего душевных. Въевшаяся в детей боль покидала эти тельца неохотно, мстительно бичуя целителя. Заряд, разряд до потери сознания несколько раз за ночь, рваный дневной сон с тяжелыми видениями внутренних проявлений детских недугов просто изводили. А одновременное лечение сразу нескольких маленьких организмиков требовало исключительной концентрации. Следующих троих деток лечить было труднее — две ночи и ночь укрепляющих лучей или волн. И результаты проявились позже — на третий день. Но тем большее было потрясение врачей. Такие позвоночные травмы или врожденные дефекты не только не лечились — они даже не оперировались. А тут — на тебе! Увезли и этих. Следующую четверку Максим поставил на ноги за двое суток — оказалось, что нервные клетки под воздействием его полей соединяются все быстрее и охотнее. Отрадным бальзамом на измученную психику юноши оказалось посещение одного из этой четверки матерью. Женщина, увидев идущего к ней, ранее парализованного ребенка, перекрестилась, затем сгребла в охапку и, осыпая малыша поцелуями, отбиваясь от санитарки, кинулась с ним к машине.
— Потом навестите, скажете ей, что надо пока поосторожнее. А врачей пусть не боится, — впервые после долгого времени улыбнулся Максим, после чего вновь побрел в свое дневное убежище отдыхать.
Ребята по просьбе чудотворца на ближайшей полянке натянули ему гамак и соорудили небольшой шалашик. Подзарядившись солнечными лучами, Максим одевался и брел в шалаш отсыпаться.
— Поешь вот хоть немного, — уже на второй день начала упрашивать его Татьяна.
