— Это уже так, на всякий случай, типа общеукрепляющего, — поскромничал Максим.
— А те... золотые... лучи? — почему-то запинаясь, спросила исцеленная.
— Да это... ну как... не знаю... — подбирал слова юноша. — Как стимул к жизни, что ли, как новые силы... как "живая вода", — нашел он, наконец, образное сравнение.
— А эту... одноклассницу... Тоже "живой водой" поил?
— Да, а что? — забеспокоился целитель.
— Бедная, бедная девушка, — полушутя посочувствовала школьнице учительница.
— Почему бедная?
— Не будет ей теперь покоя.
— Но почему? Больно?
— Нет, — с улыбкой Джоконды ответила Ирина Сергеевна. — Это совсем не боль.
— А что?
— Иди ко мне, — привлекла молодая женщина к себе своего спасителя и, уже осторожно целуя его глаза, прошептала: — Попробую дать тебе хоть что-то похожее... Вот это только бледная тень того, что чувствуется от твоих золотых лучей, — пояснила хозяйка, прикоснувшись к плечу смотревшего на утреннее солнце Максима. — У тебя нежная кожа.
Она неловко, стесняясь, провела рукой по плечу юноши. Ирина знала, что утреннее похмелье неизбежно, но ее длительное воздержание, неизмеримое чувство благодарности и тяга к необъяснимо-чудесному, находившемуся в этом юноше, толкнули ее на эту ночь. Она действительно хотела вернуть этому пареньку хоть частичку того чудесного, чем наделил ее он. Поэтому и дала ему все, что могла, что знала, о чем слышала. Теперь ее охватило чувство какой-то вины, неловкости, стыда.
— Нам надо поговорить, Максим, — обеспокоенная молчанием, заглянула она ему в глаза. — Ты что? — отшатнулась она. — Ты что с собой делаешь?
— Заряжаюсь. Я же говорил. А что глаза покраснели — сейчас пройдет. — Он улыбался, и у Ирины отлегло от сердца.
— Кто ты? — вновь вырвалось у нее.
— Но я, честно, не знаю, Ирина. — Еще в постели она приказала ему прекратить "имя-отчество", так как теперь это смешно звучало. — Я ведь все рассказал.
— Все? А вчерашний бокал?
— Заметила, — вздохнул Максим.
— Заметила и еще кое-что поняла. На уроке кто мои ноги трогал? Признавайся, шкодник! — она шутя схватила его за ухо.
— Но такие ноги! — покраснев, стал оправдываться шкодник.
— У своих одноклассниц, небось, тоже гладил? — полушутя-полуревниво уточняла женщина, продолжая тягать юношу за ухо.
— Какие там ноги! Спички. Никакого желания, — отпирался подросток.
— О, да ты покраснел? Ты все еще можешь краснеть? Ну, значит, точно, не дьяволенок. Но давай проверим. Крестом заклинаю тебя: изыди, сатана, — все также полушутя-полусерьезно заявила хозяйка, касаясь креста на юношеской груди.
— Вот крест, никакой я не сатана, — шутливо перекрестился Максим. — Да и будет тебе сатана носить крест...
— Солидный. Откуда?
— Да тот вылеченный подарил. В больнице. Кстати, а почему ты говоришь, что Пушкарева "бедная"?
— Ты так и не понял? — Ирина обняла своего ангела-хранителя и, стыдливо пряча глаза, объяснила: — Все, что ты чувствовал сегодня ночью, что я чувствовала... — это сотая, нет, тысячная доля того, что чувствуешь от твоей... ну, "живой воды".
— И?
— И она, не понимая, что случилось, будет вновь и вновь ее искать... и сравнивать... Бедная девушка, — теперь искренне посочувствовала она.
— А ты?
— Очень кстати вопрос. Есть разговор, Максим. Максичек. Мальчичек, — ласково прикоснулась она пальчиком к его подпухшим за ночь губам. — Я тебе говорила про две новости. Но мы заболтались об одной.
— Заболтались — неточное слово, — улыбнулся юноша.
— Не надо пошлости. Тебе не идет... Так вот. Я уезжаю. Сегодня. Навсегда.
— К-к-как? Куда? Почему? Сегодня? — недоумевал Максим.
— Да, милый мальчик. Да, мой добрый ангел-хранитель. Уезжаю. Вечером.
— А я?
— Что ты? Ну что ты? — с навернувшимися вдруг слезами спросила Ирина.
— Но я же... Люблю тебя.
— Не надо, милый мой мальчик. Ты сам этому не веришь. Правда? — Она взмахом руки отвергла возражения и, сев на диван, продолжила.
— Выслушай меня. И не перебивай. Нет времени. У тебя... Тебе в школу пора. Ты понимаешь это — в школу! — с отчаянием всхлипнула она. — Да на меня пальцем весь мир показывать будет, если узнают! Даже если бы это было правдой. Ну... то, что ты сказал. — Ей самой было неловко говорить слово "любовь" этому юноше с едва пробивающимися усиками. — Если бы даже это было правдой, — осевшим голосом повторила она. — Но это не так! Ты сам понимаешь. Кроме того... я не знаю, кто ты. Я боюсь и тебя, и за тебя. Я не знаю твоей судьбы. А мне надо жить! Ты сам, сам заставил меня жить и не представляешь, как я хочу этого! Полнокровной жизни! Смеяться и танцевать, загорать и купаться, влюбляться... да, да, не смотри на меня так! Влюбляться и рожать детей. — Она подбежала к потерянно стоящему юноше, прижалась к нему и тихонько заплакала. — А у нас с тобой ничего этого не будет. Я — не твоя героиня. Твоя — еще памперсы портит. Поэтому мне лучше уехать. Нам лучше. Пока не... пока не привязались друг к другу. Все. Не возражай. Я никому ничего про тебя не скажу. Под любой пыткой. Я... на тебя молиться буду, — вдруг вырвалось у нее. Затем Ирина вытолкнула подавленного этим монологом юношу и захлопнула дверь.
Парень несколько мгновений собирался с мыслями, но осторожность взяла вверх, и он отправился домой. Обдумывая произошедшее, Максим выпустил порезвиться толстого хомяка и долго мысленно перебирал его шерстку. Тот некоторое время недоуменно вертел головой, затем лег, подставил неведомой ласковой силе брюшко и зажмурился от удовольствия.
— Вот! И понять не пытается. Приятно? Приятно. Чем-нибудь грозит? Пока нет. Наслаждайся, чего думать? А тут — сплошные проблемы.
Он ущипнул толстяка за жирок, и когда тот замелькал задом в свое убежище, пошел под душ. Ирина права — надо в школу.
— Дурачок. Милый дурачок. Глупый, но такой добрый и сильный волшебник, — всхлипывая, прощалась в это время Ирина Сергеевна с этой внезапно нахлынувшей на нее любовью.
Конечно, она лгала. Она влюбилась. Как девчонка. Как эта его одноклассница — Кнопка.
"Хорошо, что не призналась, — успокаивала она себя, вспоминая разговор. — Ну куда я ему? Старушка. Старушка? — она посмотрела в зеркало на двадцатитрехлетнюю цветущую, но с зареванным фейсиком фигурку. — Для него — старушка. Извращенка. Как там правильно? Педофилка! А он и не возражал, что не любит... Все... Не по Сеньке шапка. Ему нужна... Ему нужна... А черт его знает, что ему нужно, чертенку этому. Тьфу-тьфу-тьфу", — сплюнула она.
Затем, некстати вспомнив и о других, совсем не детских и не волшебных способностях Макса, молодая женщина опять обозвала себя педофилкой и взялась за предотъездные хлопоты. Квартиру она продала практически со всем, что в ней было, теперь следовало до прихода контейнера сложить нехитрый скарб — постельное белье и посуду.
Глава 12
— Ну, что ты там учудил? — сурово спросил тренер.
Это был средних лет, крепко сбитый и крепко битый в свое время спортсмен. Впрочем, и он когда-то бил крепко. Поэтому когда разнеслась весть о том, что секцию бокса в городе ведет Синица (для своих — Син), к живой полулегенде потянулись ребята со всех школ. Максим пришел в секцию в золотом для начинающих возрасте. В течение года он был серым середнячком и прославился только тем, что снова пришел на занятие после жестокого избиения, устроенного ему на тренировке звездой — тренирующимся по индивидуальной программе действующим кандидатом в мастера спорта. Тот бой был устроен Синицей не случайно. Уж слишком уверовал Белый в свои силы и успехи. И Николаев (в простонародье — Никола) лупцевал зарвавшегося пацана нещадно. Макс падал, вставал, вновь падал и вновь вставал под удары мастера. Друзья-соперники кто смеялся, кто тихо злорадствовал, кто гудел, негодуя на жестокую расправу. А Син не останавливал бой, задумчиво вглядываясь в упрямца. Последнее, что помнил подросток, — это крик: "Стоп!" и мягкую вату небытия, в которую он окунулся. Когда Максим пришел на следующее занятие, скупой на похвалу тренер приказал выйти ему из строя.
— Будешь настоящим боксером. Если только захочешь, — все так же скупо похвалил его наставник.
И сейчас, вернувшись после долгой болезни в пропитанный знакомыми запахами пота и резины зал, Максим почти обиделся на холодную встречу.
— Ничего не натворил. Болел.
— Это я знаю. Видел.
— ???
— Ну да, когда ты там без памяти лежал.
"Значит, не забыл хмурый Син, значит, даже проведывать приезжал", — с теплотой подумал подросток.
— Я о другом. Ты где и чем показался, что тебя переманивают?
— Меня? Кто?
— Что, и разговоров не было? В СКА, например? — смягчился тренер.
— Был разговор о том, что мне пора выступать. Или прыгать. Это в батькином полку. Но вот так конкретно...
— А что ты?
— Сказал, что подумаю.
— А что тут думать? — резко возразил Синица. — "Спартак" он и есть "Спартак"!
— Да я не об этом. Прыгать или боксировать?
— Думать будешь? Я те дам "думать"! Ну-ка давай посмотрим, что там за таланты у нас прорезались? Живо переодевайся!
Видимо, опасаясь последствий болезни своего подопечного, Синица решил проверить его состояние сам. После привычной традиционной разминки он вытащил Макса из общей компании прыгающих-молотящих-скачущих-качающихся, велел одеть перчатки и принять стойку. И вновь после первого же движения перчатки в его сторону время для Максима замедлилось. Юноша легко уклонялся от всех серий ударов, даже от самых коварных, "коронных", и не поддавался на ложные замахи и выпады. В отличие от поединка с Котом сегодня он словно пропитался солнцем и, хотя так же обильно потел, не чувствовал слабости.
— Все, — оставил, наконец, свои попытки озадаченный тренер. — Реакция отменная. Не достать. — Но почему ты сам не бьешь? Надо бить!
— Но как же... — начал было, отдуваясь, подросток.
— Да, и дыхалка слабовата. Ты, случаем, курить не начал? Смотри! Что-то ты мокрый?
— С вами вспотеешь!
— Есть еще порох в пороховницах, — самодовольно усмехнулся Син. — Вот что. Поработай над ударом. А в конце тренировки... Кстати, как самочувствие?
— Нормально-нормально, — успокоил его Максим.
— Если нормально, в конце поработаешь с Валерой. Только там — не вертеться. Боксировать! Бить!
Валера Николаев и был той самой жемчужиной районного бокса, в свое время посадивший на копчик зарвавшегося мальчишку. Максиму следовало бы благодарить за науку, что он и сделал, но не забыл жестокого злорадства в глазах звезды. Кроме того, говорили, что так он сломал не одного начинающего пацана. И теперь восходящий талант решил — пора. Даже если потом Син его выпрет навсегда.
С командой тренера "Бокс!" (он судил и рядил такие бои только сам) время уже привычно замедлилось. "Интересно, — промелькнуло вдруг у подростка, — почему время не остановилось тогда, когда Татьяна надавала мне по мордасам?" От такой мысли он вдруг усмехнулся, и эта ухмылка стоящего как пень с опущенными руками соперника озадачила кандидата на высокое звание. Но ненадолго. Тотчас она его разозлила, и боксер, не мудрствуя лукаво, нанес свой коронный удар — правый хук в висок. Перчатка разрезала воздух с такой силой, что мастера развернуло вокруг своей оси. Синица усмехнулся. Он видел, с каким ехидством наблюдал его суперученик за потугами наставника достать этого пацаненка. "Понюхай и ты", — улыбался он. Бой продолжался без перемен.
— Ты будешь бить? Ты умеешь бить? Ты трус? Боишься его разозлить? — привычно накручивал хвост Максу Синица в перерыве между раундами.
— Это же тренировка... — заглатывая воздух, оправдывался тот. — Хочу посмотреть, насколько меня хватит...
— Если в этом раунде не начнешь боксировать — не видать соревнований.
— Сами напросились, — пробурчал подросток.
— Ого! — Син даже перестал обмахивать своего протеже полотенцем. — Хорошо, предупредил, спасибо. Но и я предупредил. Бокс! — объявил он начало второго раунда.
Максиму хотелось еще покуражиться — память о том позоре была еще довольно свежа. Но эти обвинения в трусости... Эти выпученные ненавидящие глаза соперника... Он сконцентрировал силу на правой руке — от плеча вперед, и когда Валера в очередной раз промахнулся и подставился, Макс сделал шаг вперед к медленно разворачивающемуся сопернику и, наконец, ударил. Тотчас прозвучал крик "Стоп!", время вновь пустилось вскачь, и наш герой увидел, как его визави в полете прогнул канаты, затем, словно тюк, повалился на пол.
— Я предупреждал, — пожал плечами Макс, глядя, как Син бросился к поверженному кумиру.
Тренер, уже не обращая внимания на победителя, начал делать Николе искусственное дыхание, заодно руководя и другими неотложными, обычными в таких случаях действиями.
— Да, ослаб наш чемпион, — прокомментировал возню на ринге один из Максовых знакомых.
— Убирайся! — предсказуемо распорядился посеревший наставник уже после того, как пострадавшего увезли-таки в больницу. — Разве можно так на тренировке?
— А как он меня тогда? — обожженный несправедливостью возразил юноша.
— "Он", "меня", — зло передразнил тренер. — Он что тебе сделал? На задницу посадил. А ты?
— Я тоже...
— Тоже? Ребра переломал! Знаешь, сколько времени ребра срастаются? Кто теперь выступать будет? Ты что ли?
— Ну, — неопределенно промычал Максим.
— Иди отсюда. Я когда злой — несправедливый. Перезлюсь — подумаю. — И Син неожиданно со всего маху огрел пацана лапой — плоской тренерской перчаткой, на которой отрабатываются удары. Точнее, хотел огреть. Рука со свистом рассекла воздух там, где только что находилась нахальная, хоть и огорченная физиономия нового дарования.
— Ладно, иди. И не показывайся здесь. До следующей тренировки, — добавил он, озадаченно покосившись на свою руку.
Глава 13
— Значит, Повелитель мух? — Макс испытующе взглянул на Кнопку.
— Да ты не обижайся. Это по глупости и... ревности!
— Ревность? Глупость какая!
— Совсем не глупость! Почему ты думаешь, что тебя нельзя ревновать... И... любить? — запинаясь, выдавила из себя Кнопка.
— Повелитель мух. Ладно... Проехали... Ты мне лучше скажи, чего здесь не хватает?
— Здесь? — все еще занятая своим признанием и разочарованная реакцией возлюбленного, переспросила девушка, рассматривая ночной пейзаж.
Это была удивительнейшая поляна, залитая лунным светом. Так пронзительно прозрачно и светло по ночам бывает здесь только весной. Еще немного — и начнутся туманы. А пока... Зелень первой травы и молоденьких листьев принимала под лунным светом темно-голубой оттенок. Окружающие поляну кусты бросали полупризрачную тень на окраинах, и весь этот овал земли казался островом, залитым серебром, восхитительным сказочным островом.
