— Не успеешь, тварь, — прошептал Максим и ударил по гадине лучами и вместе с ней скорчился от боли.
Это сравнение болезни с живым злобным существом помогало юноше в его борьбе. Словно кто-то отвечал ему ударом на удар, словно кусал и жег его в ответ. Это озлобляло бойца и мобилизовало силы. И вновь яркие лучи давали блики по всей комнате, и вновь переливались они голубыми и зеленоватыми цветами, и вновь Максим, не таясь, стонал и подвывал от боли. Не было сейчас ничего! Ни этой квартиры, ни этой женщины, ни этой весны, ни этого времени. Была только сила, лучи и черный извивающийся, словно от боли, спрут, которому подросток отсекал щупальца. Когда от врага остался только один пульсирующий комок, Максим понял, что больше не может. Погас, словно выключившись, его целительный свет, и он осел в кресло.
— Еще на раз! — с отчаянием всхлипнул он, взглянув на часы, — они показывали полночь. — Пять часов! Пять часов этой боли! Этой борьбы. И еще не все. Но если не завершить...
Он представил злорадствующую тварь, которая стремится раскинуть щупальца по всему телу как можно больше, и решил:
— Надо добивать! — Затем, словно заклиная, он обратился к пациентке. — Слушайте... спите и слушайте. — Вы спите и выздоравливаете. Ваш организм борется с болезнью. Вы хотите жить! Вы будете жить! Завтра в семь вечера вы откроете дверь и уснете. Глубоким спокойным сном... И сейчас — сон, сон, сон.
Он накрыл спящую одеялом и вышел, осторожно и бесшумно закрыв за собой дверь.
— Ну и где болтался? — хмуро поинтересовался ожидавший его отец.
— Гулял, папа, — соврал сын.
Белый-старший пристально взглянул на сына и увидел, насколько он обессилевший и опустошенный.
— Тебе плохо? — уже другим тоном спросил он.
— Нормально. Немного устал. Но это пройдет.
— Я вижу, ты вообще перестал есть.
— По утрам я пью чай, а вечером нажираться вредно. Сам раньше говорил, когда я был толстяком. Вот я и ем в столовой на обед поплотнее, — объяснил Максим.
— Разве что так... — сомневаясь, покачал головой отец. — Ну что будем решать с предложениями?
— Прыгать не буду, — твердо отказался Максим.
— Но это чистый, уважаемый спорт. И потом, с такими результатами — уже в этом году на Олимпиаду.
— С какими результатами, папа? Ну, сиганул один раз.
— Два. Я помню, как ты в детстве...
— Я тоже помню, папа. Хоть Танька и не верит. Ну, два раза. За пятнадцать лет. А по заказу — не смогу. Это такая волна, как накатила — смог. А в другое время — кто знает?
— А ты пробовал? Ты попробуй. Не на рекорд, а так, для интереса.
— Но это очень больно, па, — признался, наконец, Максим. — Очень больно! И страшно... Уж лучше бокс.
— М-да... Непонятно. А этот мордобой... Не одобряю. Это не больно?
— Ты же слышал, что он говорил! У меня исключительная реакция. Ну, папуля. Один раз на соревнования, а там посмотрим, а?
— Если бы не этот наш... Но ты пойми, пока по боксу куда-нибудь выберешься, тебя совсем обалдуем сделают. А не дай Бог... Нет!
— Папа, давай я попробую и там и там. И вернемся к этому разговору, ну, через месяц. На каникулах.
— Но соревнования твои уже через неделю!
— Вот после них и поговорим, а?
— Ладно, иди спать, — не приняв окончательного решения, прекратил препирательства Белый-старший. — Я прежде всего о твоем здоровье беспокоюсь. Ну ладно, спокойной ночи, — оставил Максима одного отец.
Сын, как и в прошлую ночь, вышел на балкон и, приняв порцию лунного света, завалился спать. Уже в полудреме он вспомнил еще о неприятностях отца и попытался подумать, можно ли применить к этому свои новые способности, но сразу же уснул.
На следующее утро, проснувшись с рассветом, он понял, что устал. Не восстановился, как говорят спортсмены. Слишком много психических да и просто физических сил он затратил на всевозможные происшествия. И еще это лечение...
Привычно проверив дверь к Рыжику, юноша вышел на балкон — под упоительные лучи восходящего солнца. Вскоре на балкон вышел и отец, одетый только в брюки. Он обожал загорать по утрам, но устоявшиеся обычаи военного городка не позволяли загорать на балконе в одних плавках, а тем более, трусах. Поскольку восходящее светило только-только начало согревать утреннюю прохладу воздуха, загорать было рановато.
"Что-то хочет спросить", — догадался Максим.
— Ты говорил, с Котовым подрался позавчера? — спросил Белый-отец, потягиваясь навстречу ласковым лучам утреннего солнца.
— Ну да, — однозначно ответил Макс, разглядывая стройную мускулистую фигуру отца. "А он у меня действительно еще очень ничего", — с гордостью вспомнил он разговор с медсестрой.
— Странно. Чего не поделили? Невесту твою, небось?
— Ай ну, папа, ты опять, — нахмурился подросток.
— Ты брось по этим мелочам распыляться. Девушка полюбит того, кого полюбит. И никакие драки не помогут. А Котов, кстати, отличный мужик. Комэск еще тот. ("Это он о предке Кота", — понял Максим). И знаешь, именно у него сейчас большие неприятности. Ты в курсе, что меня вот наградили, а его — арестовали?
— Н-нет, мне не сказали.
— Ну, конечно, у вас новости поважнее. Кто с кем и когда прогулялся!
— Ну, неправда, — вяло возразил юноша.
— Так что, потерпи, не лезь, если он зло за несправедливость на тебе срывает.
— За несправедливость? — возмущенно вскипел сын. — Тебя, значит, несправедливо наградили?
— Не о том речь, — тяжело вздохнул летчик. — Это его несправедливо арестовали... Но ты подумай. Мне пора. Сегодня опять приду домой поздно.
Когда отец ушел, Макс подивился судьбам окружающих его людей, поймал себя на том, что тупо смотрит на солнце, пожал плечами и пошел совершать обычный утренний ритуал подготовки к школе. И когда он вновь вышел на балкон — по привычке махнуть рукой Ванятке, чтобы тот выходил, солнце уже вовсю взялось за исполнение своих обязанностей. И вдруг непреодолимое, таинственное и дикое по своей сути желание охватило подростка. Он поднял голову к светилу и широко открыл глаза. Лучи немедленно ударили по сетчатке, и Макс на секунду ослеп. Преодолев резь и слезы, он вновь уставился на солнце. И почувствовал, как вливается в него необходимая сейчас энергия, что вновь восстанавливаются силы, что забурлила в венах не то кровь, не то сами солнечные лучи. Он вдоволь напился этого дара природы, и необычайно взбодренный, выскочил на улицу, где уже вовсю свистали скворцы, ворковали голуби, начинали распускаться цветы, а в них деловито шныряли рыжие пчелы.
— Что я тебе скажу, — начал Ванятка. — Сделал я фотки. Непонятно. Вот, посмотри, — он протянул несколько фотографий. — Ой, что это с тобой? Что с глазами?
— А что? — глянул на него Максим.
— Красные. Буквально как у кролика.
— Перезанимался, пройдет, — успокоил он друга, разглядывая на ходу фотографии.
— Это прыжок. Вот смотри, ты разбегаешься. Классно. Вот толчок, тоже классно — как ракета вверх. Кстати, знаешь, на какую высоту ты выпрыгнул?
— Метра на полтора-два?
— Около двух. Тебе бы еще и в высоту прыгать... Но вот смотри дальше... Видишь?
— М-да, — неопределенно протянул уже присоединившийся к ним по дороге Сергей.
— Непонятно. Может, брак?
— А здесь? И здесь? И почему здесь нет? Я на комп все вывел. На мониторе то же! Там тоже брак? Чертовщина какая-то!
Это действительно попахивало чертовщиной. Четкие фотографии разбега и толчка. А дальше — расплывчатая, едва оконтуренная фигура. На двух снимках. Затем, уже в яме, — вновь четкие, вплоть до различимого на лице страдания, фотографии.
— Наверное, такой блик. Когда он высоко летел, попал под лучи солнца. Вот и размыло, — предположил Сергей.
— Может, и так. Но теперь этими снимками ничего не докажешь.
— А никому ничего и не надо доказывать, — успокоил его Сергей. — Ты видел! Я видел! Наши видели?! Ну и хватит. А для регистрации рекорда и четких снимков не хватило бы.
— Может, и так, — разочарованно повторил их внештатный фотокорреспондент. — Но жаль...
— Нечего жалеть. Тебя с этими снимками задрали бы, выискивая монтаж.
— Ну ладно, — успокоился Погорельцев. — А здесь? Ты мне скажи, на какой выдержке твои бои снимать?
Действительно, на фотографиях четко проступил размахивающий кулаками Кот и какое-то размытое пятно на месте соперника. Несмотря на такую неудачу, ребята фыркнули — уж очень глупое было у Максова визави выражение лица.
— Очень быстро ты там мелькал. То-то я заметил — весь мокрый был после драки. Только вот здесь и получился, когда стоял. Он протянул фотографию стоящего без движения Макса и устремившегося на него врага с зажатой в руке арматурой.
— А за вот эту спасибо! — Максим забрал фотографию и положил ее в сумку. — Алиби, — пояснил он.
— Вот эти, под названием "Бой с тенью", повесим вместо "Шедевра". Ты как? — предложил Сергей.
Максим хотел было согласиться — уж очень потешные они были, но вспомнил рассказ отца и коротко довел ситуацию до друзей.
— Давай не трогать.
— Пока сам не нарвется — согласен. Он мне еще за "холуя" должен. А вторую щеку подставлять не намерен. Пусть свое зло на ком другом срывает, — проворчал Сергей. На том и порешили.
Но выяснять отношения с Котом не пришлось. Тот сидел смирно, только иногда едко улыбался.
Занятия шли своим чередом. И, конечно, все ждали алгебру — после вчерашнего разговора по душам и слухов о смертельной болезни все ждали продолжения.
Но продолжения не получилось. Как вчера, учительница долгим взглядом обвела класс, как бы здороваясь с каждым, сама отметила, кого нет, узнала, что Мирзоева действительно простудилась. Затем начали решать экзаменационные задачи.
— Кстати, Татьяна, ты все-таки по-своему права. Белому надо трудиться в полную силу. — Учительница подошла к парте Максима и положила тому какой-то толстенный учебник.
— Попробуй позаниматься вот этим, — предложила она. — И если что, спрашивай, не стесняйся. Всем остальным — внимание на доску.
Началась обычная школьная учеба, а Макс приготовился к погружению в новый мир математики. Но когда Татьяна, проходя от доски, все-таки сунула нос в сторону его тетради, он не удержался — словно случайно пододвинул уличающую Кота фотографию. И, хотя девушка лишь на секунду замедлила шаг, лишь на мгновение бросила взгляд на глянцевый квадрат, по изменившемуся ее лицу Макс понял — подействовало.
— Прожгло, — согласился Сергей, не упускавший ни одного происшествия на занятиях. Особенно того, что касалось его друзей. А так как друзей была большая часть класса, конкретно на занятия времени оставалось мало. Впрочем, об этом он ничуть и не жалел.
— Проехали, — привычно ответил сосед и взялся за учебник.
Вскоре класс затих. Один за другим школьники, сначала исподтишка, затем откровенно поворачивались в сторону парты Белого и во все глаза смотрели, что он вытворяет с предложенным ему новым материалом. Создавалось впечатление, что он просто пожирал книгу, впитывал ее, сосредоточенно бегая глазами по строкам. Впрочем, главное было не в этом. Зубрилы в классе были и раньше. Странной была скорость, с которой он прочитывал и переворачивал страницы. "Опять хохмит", — решили некоторые и продолжили заниматься своими делами, другие же начали ждать, когда разразится гроза. Помимо прочего, учительница явно любила свой предмет и издевательств не потерпела бы. Наконец и она подняла глаза от своих записей, отследила направление взглядов учеников и уперлась в шуршащего страницами Максима.
— Неинтересно? — участливо-иронично поинтересовалась она, когда этот странный ученик захлопнул книгу.
— Нет, почему, очень интересно, — устало, но убежденно ответил ученик.
— Белый, я тебе дала этот учебник не для того, чтобы ты по нему пробежался, как по "Мурзилке" или там "Веселым картинкам". Рада, что тебя все это заинтересовало, поэтому бери первую тему и начинай изучать.
— Но я уже все... — начал было он, но осекся под укоризненным взглядом учительницы. — Хорошо, так и сделаю.
Когда до звонка оставалось несколько минут, Ирина Сергеевна встала.
— Минуточку внимания, ребята. Сегодня у нас с вами последнее занятие. Дальше готовить к экзамену вас будет другая учительница. До свидания. И... — она подавила поднимающийся к горлу ком. — И простите, если кого обидела.
— Что вы, до свидания! Еще вернетесь, — загалдели ребята.
В эту золотую пору юношеского максимализма чувств от ненависти к любви, от злорадства к сочувствию, действительно, один шаг, одно событие.
— Медицина сейчас чудеса творит, — решилась успокоить учительницу Кнопка. — Вот из нашей школы Пушкарева, слышали, разбилась на мотоцикле. Парень, который ее вез — насмерть. Думали, она тоже не жилец. А сделали операцию — не только живая, уже чуть ли не бегает. И еще несколько таких же случаев буквально за какой-то месяц. Вон, уже в областной газете писали. Да в то время там и Белый лежал — пусть подтвердит.
— Вот как? — переспросила Ирина Сергеевна, внимательно глядя на Максима.
— Ну, я не видел Пушкареву...
— Совсем?
— Мельком видел. Действительно, не двигалась и вдруг ходить начала. И еще один из моей палаты. Он, правда, после операции дольше полежал. Не знаю сколько, до меня прооперировали. Нет... то есть до того, как я очухался. А ходить начал уже при мне. И там еще двое... До моей выписки поправляться резко после операции начали... Так что на самом деле медицина творит чудеса.
— Вот как, — задумчиво повторила учительница. — Я и не знала... Нет, читала, но внимания не обратила... Тем не менее спасибо, ребята. Конечно, надо надеяться и не сдаваться. Чего и вам желаю на экзаменах, — пошутила она одновременно со звонком.
— Ты посмотри, — обратил Сергей внимание друга, когда они возвращались домой. На стадионе, в укромном местечке, почти в тех же зарослях, где происходила историческая дуэль, выясняли отношения Татьяна с Котом.
— Она ему ввалит так ввалит! — злорадствовал Сергей. Было видно, как парень хмуро оправдывался, затем начал зло что-то говорить. Татьяна повернулась и быстро пошла домой. Кот кинулся было за ней, но потом махнул рукой и понуро пошел своей дорогой.
— Д-а-а, сложно ему. По большому счету, ты у него девчонку отбил.
— Скажешь тоже, отбил, — обиделся друг. — Мы с ней с первого класса...
— Ладно заливать. С первого класса! Это так, детство. А всерьез она начала встречаться только этой весной и не с тобой — с ним.
— Но я и не отбивал... Как-то само...
— Вот я и говорю: молоток, — ухмыльнулся Сергей.
На том и расстались. От вечернего моциона Макс вновь отговорился, сославшись на презентованный ему математичкой учебник.
— Конечно-конечно, — согласился Сергей. — Только смотри, без тебя парочка опять снюхается, — предупредил на прощанье он своего товарища.
