— Врунишка, — усмехнулась между поцелуями Косточка. — Но я все равно дознаюсь... Потом...
"Вряд ли", — решил Максим и, заглянув ей через глаза в самую душу, повелел спать, а затем рассказал, что ничего такого и не было — просто приснился ей странный и загадочный сон.
"Все-таки, нечестно это, — подумалось Максиму, когда он в чужой одежде быстро сбегал по лестнице вниз. — Действительно врун. А что и как я объясню, если сам ничего не понимаю? Но сейчас — другие проблемы. Хотя, оказывается, зря я тогда Пуха-то. Может, он был и прав? С другой стороны, правильно. Даже если правда — зачем трезвонить?"
Еще год назад Пух — такой же, как и в мультяшке, хитрован-толстячок — Новиченко разболтал им большой секрет. Оказывалось, по его словам, что на медосмотре была установлена горькая истина. Их девочки, их офицерские скромницы оказались ненамного лучше городских шлюшек — почти все оказались "не девочками". И это в четырнадцать-то лет! "Особенно некоторые тихони, некоторые медалистки", — злорадствовал он, косясь на Максима. Тогда еще Кот не перебежал дорожку, и все ребята поняли, какой булыжник забросил Пух в огород Белого. В принципе, это была подленькая месть за высмеянное в очередном "Шедевре" обжорство Пуха. Но разве можно так? И этим же вечером (у Максима хватило ума вытерпеть) они случайно встретились. Ни слова не говоря, Макс ударил Пуха вначале теннисной ракеткой по толстой ряшке, затем — кулаком в живот. Ударил зло, жестко, при тех же ребятах. И потом, нарезая по городку привычные маршруты, они видели, как медленно, держась за толстенький бочок, добирался Пух до дома.
— А если ты ему что-нибудь того? — заволновался Сергей.
— Не волнуйся. Все учтено могучим ураганом, — по Бендеровски отшучивался все-таки встревоженный мститель. — Просто его никогда не били.
— А если нажалуется?
— Тогда и я скажу, за что я его.
— Знаю я его. Он — дешевка. Но никогда не сдаст. Не из благородства — из трусости, — поддержал Макса Пенчо. — Помнишь "гаденыша"?
"Что бы я сделал с ним теперь?" — подумал юноша. Ну, Пух проявил то ли трусость, то ли мудрость, но никого, точнее Максима, не сдал. И постепенно стал если не нашим, то и не чужаком. А вот с "гаденышем"... Уже дома, переодеваясь, он вспоминал стычку с одним юным подонком. "Потом", — отмахнулся он, метнулся к мирно спящей девушке и повесил на место одежду ее отца. Выскочив на улицу, он направился к единственному исправному таксофону. Уже начитавшись и насмотревшись, Макс не хотел звонить ни из квартиры, ни по мобильному.
Холера с раздражением схватил телефонную трубку. Хорошо начальству по радио и в прессе... гм... говорить о вежливости. Раз в год поотвечав на звонки. А каждый день, каждый час? И большинство — на звонки психов или неуемных сутяг? Вежливость им подавай! И он заученными фразами начал представляться.
— Это я, — перебил его знакомый ломающийся юношеский голос.
— А, экстрасенс, — перешел Холера на неофициальный тон. — Что новенького?
— Хочу поторговаться.
— Нет, братец. Нос у тебя хоть и искривленный, но не в ту сторону.
— Я скажу, где "Москвич", чей он, и где малина, на которой все произошло. Может, там что-то и осталось.
— Что-что-что ты хочешь? — облизывая вдруг пересохшие губы, зачастил капитан.
— Всего лишь адрес. И номер телефона.
— Ну?
— Василий Игнатенко. Алло! Алло! Не слышу! Алло? — кричал в трубку Максим, не понимая молчания на другом конце провода.
— Жди на лавочке возле своего подъезда. Через полчаса буду, — уже другим, телеграфным тоном ответила трубка и разразилась гудками.
— Скажем прямо, обмен неравноценный, — признался Холера, дав интересующий юношу адрес и получив очень важные сведения. — И все-таки, может, расскажешь, что еще знаешь?
— Пожалуйста. Наш Прохор был на подхвате. Исполнитель — Игнат с какими-то дружками, заказчик вроде — Ржавый. И что теперь?
— Что теперь? А теперь я пойду по цепочке и не остановлюсь, пока всех не посажу.
— Бросьте вы!
— Ты, пацан, это брось, — обиделся Холера. — Ты меня не знаешь. Не будет мне теперь покоя. Да и им тоже. Вот что, э-э-э, Максим. Давай тандемом, а? Ты добываешь сведения, а я реализую.
— Нет... Простите, нет.
— Но почему? Мы вытянем их в суд и — справедливость восторжествует!
— Вы как-то говорите как с маленьким. Она восторжествует без суда. Если не верите, подскочите к Прохору.
— А что?
— Мне пора. Спасибо за адрес.
— Но зачем тогда ты даешь мне эти наводки?
— Может, потом, когда они уже будут... отвечать, вы объясните людям, за что они...
— Какие взрослые мысли!
— А изнасиловать и задушить, что вы нам с Серым приписывали, это детские мысли?
— Подростковые, мой юный друг, подростковые. Это время того самого полового созревания, когда, как говорится, кое-что давит на мозги.
— Ничего у меня уже не давит, — отмахнулся Максим.
— Вот как? — искренне удивился Холера. — Ну что же, поздравляю. Я так потерял невинность в восемнадцать — перед уходом в армию.
— Акселерация, — нашелся покрасневший вдруг подросток.
— И не говори... Ну, тогда, как мужик мужику, — заговорщески зашептал Холера, — давай все-таки если не тандемом, то просто заодно.
Глава 18
— Ну, привез звездочек? Или так, просто жеребят из конюшни проветриться? — слегка обняв коллегу за талию, поинтересовался Фролов — некогда одноклубник Синицы, а нынче — средней руки спортивный функционер областного масштаба.
— Есть разговор, — не приняв полушутливого тона, взял быка за рога Синица.
— Ого! Сам Синица — и не улыбается. Значит, привез! Ну что же. Через часок закончим оргвопросы и у меня в кабинете.
— Нет.
— У тебя в гостинице?
— Нет. Давай в нашем кафе.
— Заинтриговал. Договорились. Только ты все же помягче. А то все поймут, что у тебя что-то эпохальное то ли намечается, то ли уже свершилось.
— Вот что, Максим, — с утра отвел в сторонку от делегации тренер свою фишку. — Есть серьезный разговор, но после боя. А пока — покажись. Заставь о себе говорить. Без этого сейчас в спорте — никуда.
— Вообще-то я никуда в спорте и не собирался...
— Об этом потом и поговорим. А пока послушай меня. Ты же знаешь, я зла своим не желаю. Покажись. И доставь удовольствие болельщикам.
— То есть, растянуть удовольствие?
— Можно сказать, и так.
— Хорошо, постараюсь. Но потом вы меня отпустите по делам, правда?
— Я же обещал!
Безусловно, драка — это одно, тренировочный бой — совсем другое, а официальный бой, да еще в присутствии зрителей — это совсем иное. Разницу Макс почувствовал сразу, как только вышел на освещенный ринг и диктор пока еще равнодушно объявил, кто находится в красном углу. Да и публика приняла это объявление пока что равнодушно.
— Ну ничего-ничего, — прошептал дебютант. Ему вдруг неожиданно захотелось рева трибун, аплодисментов, свиста... Как говаривал дед Щукарь — ажиотажа.
Противника — высоченного для этого веса, а потому худого до костлявости ровесника — приняли повеселее. Видимо, тронул послужной список — три боя, три победы, все — с явным преимуществом.
— Все его явное преимущество — в длинных руках. Не подпускает к себе, а сам — бьет с дистанции. Поэтому твоя задача — нырок под удар, сближение и — по печени. В голову не выцеливай — если только снизу в подбородок. Но прошу тебя — поиграй, заведи и соперника и публику. А потом — не калечь. Видишь, какой скелет? — наставлял Син своего подопечного.
Тренер был непонятно хмур и озабочен. Хотя четверо его подопечных уже выиграли свои бои. И еще столько же боев впереди. Но главным он считал этот. Тем более, что увидел, кого привел Фрол и заметил, как эта яркая высокомерная женщина порывается встать и уйти.
Гонг почему-то не замедлил течения времени. Максим присмотрелся к противнику, приближающемуся к нему в классической стойке, и приглашающе опустил руки, открыв лицо. Публика впервые озабоченно загудела, ожидая быстрой концовки для этого не то наглеца, не то недотепы. Видимо, так же решил и длинный, направив сильнейший удар правой в открытую скулу. И сейчас же время прекратило свой бег, перейдя для Максима на "замедленную съемку". Он видел плавно приближающуюся руку и, вспомнив заклинания тренера, также плавно, чтобы было видно зрителям, нырнул под удар и сделал шаг в сторону. Время вновь ускорилось, и Макс под хохот зала наблюдал, как инерция поволокла соперника вслед за его же рукой — мимо цели, к канатам. И тогда юноша устроил благодарной публике представление. Опустив руки почти по швам, он в течение первого раунда только уклонялся, когда противник пытался ударить, стоя на месте, или уворачивался, когда тот пытался бить в движении, наезжая всем своим нескладным телом. Первые смешки переросли в хохот, затем в нескончаемые, хотя и жидкие по причине немногочисленности зрителей, аплодисменты. Невольно подыгрывал и противник, не понимающий, что происходит и продолжающий бросаться на Максима.
— Ну, молоток. Просто молоток, — похвалил в перерыве тренер подопечного. Он расцвел и невольно бросал торжествующие взгляды куда-то в зал. — Но теперь смотри не заигрывайся. Пора бить. Это тоже надо показать. Ушел — ударил, ушел — ударил, — показал Син, одновременно обмахивая своего протеже полотенцем. — И смотри, ему наверняка посоветуют зажать тебя в угол, где простора поменьше. Не заигрывайся, — повторил Син уже вдогонку.
Но Макс уже вошел во вкус. И представление продолжилось — на этот раз артист не только уклонялся от ударов, но и, едва не касаясь соперника, уходил из углов ринга, оставляя там незадачливого визави. Может быть, он продолжил бы игру, но обозленный противник решился на грязные приемы — стал пробовать навалиться на Макса всем телом. Кроме того, попривыкнув к тому, что противник не наносит ударов, он тоже беззаботно опустил руки. Пришла пора наказывать. И Максим наказал — после очередного нырка под удар он не то чтобы сокрушительно, но крепко приложился в область печени. Это и окончило бой — бедняга рухнул и до десяти отдышаться не смог. Теперь произнесенная диктором фамилия Белый была встречена аплодисментами. И юноша глотнул первую малюсенькую порцию ядовитого напитка — славы.
— Ты видел, нет, ты видел, кого я заманил? И ты хорош — какой спектакль устроил! Ты прав, дружище, это — фишка. Если, конечно... — Фрол не договорил и потянул солидный глоток темного пива. Они с Синицей вновь сидели в их излюбленном баре. Только теперь, вечером, подвальчик был набит людьми, дымом, запахом спиртного и людским гомоном. Пить здесь и сейчас какие бы то ни было квасы или фанты было бы подозрительным. Да и не хотелось. От перспектив кружилась голова, и друзья собирались отпраздновать первый успех. Но без гусарства и без эйфории, чтобы не спугнуть фортуну. А фортуна вроде бы поворачивалась к ним лицом. Действительно, сегодня Фролу неслыханно повезло. Он сватал на эти, вроде бы заштатные соревнования пацанов, всего лишь мелкого клерка великой подпольной спортиндустрии. А приехала с ним (или наоборот?) сама Элен, она же Ленка, Итальянка, она же... гм... гм... Ну, это не при ней и лучше — не принародно. То ли в попытках разогнать очередную депрессию, то ли решив позаниматься селекцией, то ли из желания "побраконьерничать в заповеднике", но Ленка пришла на соревнования, поскучала и уже хотела уходить, когда на ринге начал вытворять свои чудеса Белый.
— Знаешь, у нее после первых же финтов просто глаза загорелись. Ты видел, как она хохотала? До слез! А потом свистеть начала! Видел?
— Мельком. Ты же мое правило знаешь: во время боя — только бой.
— Ну, много потерял. Хотя, наверстаешь. Завтра обязательно заявится, а куда конь с копытом... Завтра соберутся. За начало! — Фрол двинул бокалом в сторону бокала Сина. — Да ты чего такой хмурый? Боишься, завтра он будет хуже?
— Да нет. — Синица воровато оглянулся по сторонам и закурил. — Да, опять начал, — ответил он на вопросительный взгляд коллеги. Эта борьба, наверное, на всю жизнь. Да ладно, — махнул он рукой, — не об этом сейчас. Понимаешь, хлопец он уж больно самостоятельный. Упрямый. Как с ним будем говорить об этом — не знаю.
— А ты и не говори пока. Пусть на республике победит, а там и разговор поведем. Это у нас когда, через месяц?
— Раньше. Но он может и не поехать. Он и сюда приехал какие-то свои дела улаживать. Сразу после боя привел себя в порядок и смотался. Ребята говорят — и сейчас его нет.
— И ты терпишь такие нарушения режима? — изумился Фрол.
— Я пообещал не соваться. И какой там режим? Этот дар у него не от тренировок — от Бога или от черта — не знаю. Знаешь, как он восстанавливается? — тренер наклонился к коллеге и почему-то шепотом сказал. — На солнце смотрит.
— Ну, это юношеские психи. Интересничает. Или, по-нашему, выстебывается.
— Если бы, — вздохнул Син. — Но с таким талантищем надо терпеть.
— Только не давай на себе ездить. А завтра скажи, чтобы себя показал бойцом. Артистом он уже побыл.
— Если он раз по-бойцовски двинет — бой закончится.
— Ничего, мы ему панчера подберем. Есть пару ребятишечек на примете. Вот пусть и покажется.
— Ладно, — вздохнул Син.
— Погодь-погодь. Ты чего вздыхаешь? Тебе что не нравится? Сам напросился. А в этих играх правила уже другие.
— Да нет, мне просто этих спаррингов жаль.
— Ну, это ваше дело. Дай нормальную установку, что калечить ребят негоже, что бокс — это не мордобой, а искусство, что это надо показать... В общем, действуй. И расслабься. У нас все получится. Вздрогнем.
Они выпили и вскоре ударились в богатые воспоминания.
Глава 19
Свободно владея языком аборигенов, Максим без труда узнал о том, как добираться до интересующей его улицы, и вщемился в переполненный вечерний трамвай. Будучи притиснутым вплотную к окну, юноша с интересом рассматривал утопающий в каштанах город. Вскоре трамвай выбрался из узеньких закоулков центральной части старого города — раскрылась перспектива, уже были видны крепко вросшие в землю старинные особняки, рвались в небо своими острыми шпилями костелы... Вдруг Макс почувствовал целенаправленное движение чужой руки к его карману. Движение было легким, профессиональным, но обостренное восприятие подростка сразу отметило это вторжение. Он сосредоточился на этой незванной гостье и вскоре почувствовал ее всю, а с нею и ее хозяина — темное, искрящееся наглостью и одновременно страхом биополе карманника. Недолго думая, юноша полоснул по нервам этой руки вселенским холодом, чтобы они перестали проводить через себя хоть какие сигналы. Он услышал сдавленный стон и почувствовал, как плетью повисла парализованная рука ворюги.
"Одним меньше, — мысленно констатировал он. — Надо и дальше калечить гадов. Вот так — карманнику по руке, грабителю — по глазам, хулигану — по ногам, насильнику — по этому самому. А убийце? Вот, хотя бы этому, к которому еду? Какую месть, кроме смерти? Имеют ли они право жить?" — ничего не придумав, Максим в очередной раз решил, что там видно будет.
