— С собой?
— Ну, вообще-то с собой не ношу, но сегодня, молодой человек, вам повезло. С паспортом я.
"Наверное, в ментовку вызывали", — подумал Максим, но проверять свою догадку не стал.
— Мы зайдем в банк, я оформлю на ваше имя перевод, вы его подпишете и при мне отправите.
— И всего-то делов? — легкомысленно воскликнул обладатель паспорта, но, поняв, что так можно продешевить, нахмурился. — Откуда мне знать. Может, краденные переводишь? А я потом погорю. Не-е-т, парень, не пойдет.
— Перевод в детский дом. Это будет написано в ордере. И ничего криминального. Просто за паспортом идти неохота. Ваше дело — подойти к окну, взять деньги у меня и передать в окошко с паспортом и ордером. Все. При нормальном раскладе получаете сотню.
— Тьфу!
— Баксов.
— Пошли. И не в баксах дело. Это благородно — помогать детям. Ты что — юный Деточкин? Хвалю!
— За каждое лишнее слово буду отнимать от гонорара по баксу.
— Могила.
Следует отдать должное — в неизвестном алкаше (по паспорту — Зеленый Владимир Николаевич) когда-то умер артист. Правда, прочитав сумму в ордере, он присвистнул и укоризненно покачал головой — мол, зажал, пацан. Затем он действовал безупречно: преисполненный чувствами исполняемого гражданского долга и врожденной скромности Владимир Николаевич протянул в окошко ордер и паспорт. На взгляд вытаращенных глаз молоденькой кассирши он утвердительно покивал головой.
— Оформляйте, девушка, оформляйте. А ты, сынок (это уже Максу) не задерживай, передавай денежку.
Когда же кассирша с уже другим, лучистым от уважения к такому человеку, взглядом протянула великодушному дарителю паспорт и квитанцию, он добавил:
— Последнее ради сирот надо отдавать. Вот, мне и так хватит, — кивнул он на свою потрепанную рубаху и джинсы. — И тебе, сынок, хватит форсить, когда детки плачут, — кивнул он теперь на прикид Макса.
— Да, папа, — нашелся подросток.
Так, мирно переговариваясь и обуреваемые возвышенными чувствами самопожертвования, они покинули банк.
— Ну как? — поинтересовался "папочка", получая от "сыночка" оговоренный гонорар. За артистизм добавить бы надо, а?
— Владимир Николаевич, по-моему, вы интеллигентный человек, сыграли, конечно, замечательно. Но сотка за две минуты игры? Переведите в рабочий день и согласитесь, что даже Мадонне такие гонорары не снились.
— Постой-постой, — подхватил шутку артист. — Две минуты — сто. Двадцать — тысяча. Час — три тысячи. Восемь часов — двадцать четыре тысячи. Не-е, это не только с Мадонной, это даже с Кобзоном несравнимо...
— Ну, извините. Станете народным или там всемирным, ставки повысим. А пока... Слушайте, вы все время здесь? Я попрошу, погуляйте еще несколько дней с паспортом. Может...
— Понял-понял, — радостно подхватил артист. — Если вдруг меня не будет, значит, я дома. Звони. Обязательно звони! — и в предвкушении новых заработков Зеленый тщательно проконтролировал правильность записи работодателем своего телефонного номера.
Дела, как ноги у пьяного танцора, цеплялись одно за другое, порождая нехватку времени и какие-то новые проблемы. Теперь надо сходить в шестнадцатый детдом и разобраться с теми тремя. Максим в целях соединения полезного с приятным втиснулся в троллейбус. Видимо, его кожаный прикид сыграл роль приманки. И если раньше он ощущал руки и настороженное поле одного щипача, то теперь его окружили трое. Двое изображали давку. Третий молниеносно запустил руку в карман. Но поживиться все трое не успели.
"Если они думают, что дело в трамвае, а не в их занятиях, — пусть получают", — ожесточенно подумал Макс, посылая всем троим свой гневный привет.
Заведующая шестнадцатым — светящаяся от фанатизма, худобы и неисчислимых забот девушка — приняла Максима настороженно. По сравнению с ее кабинетиком, даже довольно скромный кабинет Марии Мироновны показался бы дворцом.
— Меня просили вам все показать и рассказать. Или не вам? — уточнила она, вглядываясь в столь юного визитера.
— Мне-мне, Светлана Афанасьевна (имя и отчество он уже знал от предыдущей заведующей).
— Ну что же, пойдемте, — вздохнула заведующая.
Через час они вновь сидели в именуемой кабинетом каморке.
— Почему, ну почему они здесь живут? — тихо спросил Максим.
— А что... А что делать? Разве выкинешь?
— Но как можно вот так? — бессвязно спрашивал юноша.
— Вам... тебе еще и упрекать? Я здесь только месяц! Это — прежние! Знаешь, она все выносила. Все! А ее муженек еще и "непослушных" наказывал. Порол. Голодом морил. У самих — особняк. Псы жирные. А я... А я... Это мне — в отместку. Я добивалась-добивалась — и вот...
Девушка вдруг расплакалась.
— Ну что вы, что вы — смущенно пробормотал Макс. Я же не... Я только — чем помочь?
— Чем? Да всем! Всему буду рада. Да что я говорю — "я". Детки. Вы... ты же видел. Тут эти... ихние... продолжают. От поваров до воспитателей. И это неистребимо...
— Неистребимо? — подхватился юноша. — А давайте истребим. Враз!
— Это если только, как волшебник крыс, — вывести и утопить.
— Именно так! Когда у вас там какие-нибудь собрания? — загорелся идеей Макс.
— Ну... я могу... чтобы все собрались... Завтра вечером. А что ты надумал?
— Собирайте. Часов в шесть, да? Договорились? И еще... — осторожно начал Максим. Там у вас девчушка. Глазастая такая. Грустная. Ну, они все невеселые, но эта — ну, болеет сейчас которая.
— А, — уже вытирая слезы, поняла заведующая. — Это — особый разговор. Из хорошей семьи. Единственный ребенок. Родители погибли в автокатастрофе. Никого из родственников. Редко, но бывает — никого. Вот она и у нас.
— Как ее зовут? — взволнованно спросил Макс.
— Наташа. Наташа Белая.
— Что? Как это? — ошарашенно переспросил подросток.
— И ничего особенного. Довольно распространенная фамилия. Вот недавно и в газетах...
— Да-да, я читал, — быстро согласился Максим. Вопрос был не в удивительном совпадении. В принципе, он и ждал чего-то такого. Потому что, когда он наклонился над больным ребенком с впалыми, но обжигающими глазками, он увидел своим уникальным зрением не только узелки на гландах. Он увидел еще и такие же самые струны. Как у себя, как у отца. Он слегка тронул их... Боже, какой был звон! С чем сравнить? Видимо, с высокими тонами арфы! В непонятном волнении юноша почти выбежал из полутемной комнаты. И только сейчас осмелился поинтересоваться этой девочкой. И на тебе — Белая!
— Скажите. А... как его... усыновление, то есть что я говорю, — удочерение, это как, долго?
— Для иностранцев — долго. "Мы не вправе раздаватькому попало наших детей", — горько усмехаясь, процитировала она кого-то. — Тем, кто так вещает, только потемкинские деревни и показывают. Ну да ладно. Для наших — попроще. То есть для усыновления надо повозиться с документами, а забрать, это — хоть сразу. Для адаптации. Если в порядочные семьи, конечно.
— В порядочную, в порядочную, — быстро подтвердил гость. — И еще, если вдруг кто-то еще захочет — никому не отдавайте. Я... мы первые.
— Это так тебе девочка запала? Ты, видно, славный юноша, — худенькая заведующая улыбнулась, и только сейчас Максим увидел, какие же у нее черносмороденные, как у Наташи Ростовой, глаза. — Но ты не волнуйся, — продолжала она уже с горькой гримасой на худеньком личике, — это только в рекламах мчатся к нам родители и забирают, забирают, забирают. На самом деле... — она безнадежно махнула рукой.
— Значит, договорились? — еще раз уточнил Максим, протягивая руку.
— Договорились, — опять улыбнулась девушка, ставшая сразу же похожей на симпатичную стрекозу.
— Я завтра буду, — легко пожал он ручку с просвечивающимися в запястьях жилками. — И поверьте, предложения по пожертво... нет, по помощи, будут очень... э-э-э... серьезными.
Глава 32
Теперь он твердо знал, куда пойдут эти перстни, бусы, колье и прочее добро. Тем, у кого оно фактически украдено, — этим деткам. А пока он двинулся по названному ему адресу предыдущей заведующей с муженьком. Да, их судили. Его за издевательства над сиротами — к пяти годам колонии. Условно. Ее, за то, что этих обездоленных созданий обворовывала и объедала — к штрафу. "Значительное количество эпизодов исключено из обвинения за недоказанностью? Ничего. Сейчас докажется", — решил Макс, нажимая раз за разом кнопку звонка перед калиткой краснокирпичного забора. По переговорному устройству хриплый мужской голос поинтересовался причинами визита. Мститель решил не скрывать и объяснил, что пришел поговорить по поводу детского дома. Ему ответили, что для его визита оснований не имеется и если он будет дальше буянить, то на это и существует милиция, чтобы охранять покой граждан.
— Вам же хуже, — сказал Максим и в гневе решил именно сейчас проверить свою догадку.
"Значит, так... Если бьют меня, то кулак или там рука или что иное проскакивает насквозь. А если я ударюсь об эту же руку или стенку, то она должна также пройти сквозь меня. Как с поездом? Тот, толкавший, проскочил же сквозь меня. Кроме одежды. Ну хорошо, что вспомнил. А то прорвался бы... Тогда смогли бы хозяева точно заявлять, что сексуальный маньяк".
Размышляя таким образом, юноша быстро разделся, перекинул ком через ограду, а затем, зажмурившись, кинулся на кирпичи. И ничего не произошло. То есть, конечно, произошло — он не почувствовал удара, а когда открыл глаза, увидел ухоженную полянку, на которой две, действительно, разжиревшие псины уже обнюхивали его одежду.
— Э нет, ребятки, мне еще в гостиницу возвращаться, — крикнул им Макс. Оба изолированные от мира, а поэтому самоуверенные животные решили, что одежда — "на второе", и кинулись к непрошенному визитеру. Это были гадкие, агрессивные и бесполезные создания, считавшие своим призванием рвать, жрать, спать, ну и дальше в рифму. Поэтому Максим, вспомнив свой опыт, но на этот раз без сожаления, наградил обоих псов вечным покоем. Затем оделся и двинулся к ажурным дверям мини-дворца. Видимо, хозяева все надежды возлагали на первую линию обороны, поэтому открыть входную дверь не составило труда.
Неизвестно, что решили хозяева, о чем подумали, но оба сидели в зале, в раздраконенных креслах, держа в руках оружие. Он — довольно мощный охотничий карабин, она — древний, видимо, музейный, но тоже довольно серьезный пистолет — что-то вроде ТТ.
— Ни с места, юноша, — прогундосил хозяин. — Еще шаг — и стреляем.
— Стреляйте, — просто ответил Макс. Он уже не боялся. Но хозяева поняли это по-своему.
— Ты от кого? — поинтересовался муж заведующей, слегка опустив карабин.
— От Ираклия, — коротко ответил Максим. Все-таки стрельбу надо бы предотвратить. Жаль было бы пиджака. В конце концов, по нескольким визитам он уже понял — этот прикид ему идет.
— Это какого? — все еще зло поинтересовался хозяин. — Садись! — Повел он карабином на стоящее рядом кресло.
— Самедовича, — картинно потягиваясь в кресле, пояснил юноша.
— Не знаю такого... Нет, слышали, — поправился он на возмущенное движение жены, — но, не знаем. Не знакомы. Дел не вели... Ну да ладно. Что желает передать твой босс? И как ты все-таки прорвался?
— Мой босс желает... мой босс... — рассматривая хозяев и их жилище, — протянул Максим.
Супруги были ему очень несимпатичны. Бывшая заведующая — мордастая, с выпуклыми наглыми глазами, тонкими злыми губками, теряющимися в отвислых щеках и короткой деловой стрижкой. В общем — облик полубазарной, полубизнес-бабы. И каким же надо быть самому неприятным человеком, чтобы вот такие морды назначать на работу с детьми! Да и муж. Ну, это понятно. Стал бы симпатичный мужик официально брать к себе в постель вот такое... Сейчас он, видимо, от волнений, вызванных борьбой с правосудием, обрюзг и заматерел. Стремящийся к коленкам живот указывал на склонность к пиву. Склонность к жестокости была видна во взгляде, в неконтролируемых движениях волосатых пальцев, поглаживающих винтовку. С каким бы наслаждением от выпустил кишки этому юнцу! И все списали бы на вооруженное вторжение... Но... Ираклий... может, это серьезно...
— Мой босс хочет, — повторился юноша, вспоминая несчастных детей и наливаясь злобой, — да плевать на вас обоих хочет мой босс!
— К-к-как? — заикаясь, переспросил ошеломленный хозяин.
— Слюной, — повторил известную остроту Макс. — А теперь слушайте меня, — и он ударил по подонкам всей силой своей ненависти. Грохнулось на пол оружие. Более мягко сползли с кресел тушки. А затем начался жуткий крик.
— До завтра, до шести вечера вы продадите этот дворец и переведете деньги в детский дом. Пока этого не сделаете, будете вот так... А, ну да... Так ничего не подпишешь. Хорошо... полчаса боли — полчаса спокойствия. Чтобы сторговаться успели. Не успеете, будет вот так!
И крики перешли в хрипы, затем блестящие золотом пасти распахнулись в беззвучном вопле.
— Наверное, все ясно, — уже вставая, подвел итог Макс.
Причинение боли этим существам было все-таки неприятно, но не более, чем убийство их псин. Он вышел из домовладения уже нормальным путем и направился к троллейбусной остановке. На автобусе, а тем более — в такси, было бы быстрее, но Макс ожесточился. На беду карманникам...
Действующий заведующий одним из названных детских домов — дородное красное мурло с заплывшими глазками и прической бобриком, с навсегда прилипшим надменным выражением лица, которое иногда изменяется на восторженное — когда владелец вылизывает одно место начальству. В остальное время — то, что ранее называли "харя" или "жаба".
— Молодой человек, вы кто? По какому вопросу? Почему без родителей?
Все еще кипевший гневом мститель не стал вдаваться в объяснения, поставил свои условия и ушел, оставив заведующего корчиться на полу. Так же он поступил и с двумя остальными.
— Ну здравствуй, здравствуй, мой бесенок! — метнулась навстречу к гостю Элен. — И прошло всего ничего, а я уже соскучилась. Как-то пусто без тебя и твоих загадок. Как-то ты повзрослел. Случилось что? — забеспокоилась молодая женщина.
— Кое-какие заботы. Зато вы помолодели, — тыкаясь губами в щеки Элен, ответил Максим. Он уже познал обряд элиты — христосоваться при каждой встрече и считал его очень даже ничего.
— Да, все говорят, что я сделала не то пластику, не то подтяжку, не то эти... уколы молодости. Я сама вижу, что ты со мной сделал. Мне только страшно — этот процесс остановится? Ты не будешь потом меня на горшок носить и памперсы подкладывать?
— Не знаю, — уже улыбаясь, успокоил "итальянку" гость. — Поживем — увидим.
— Я бы хотела стать лишь на годик моложе тебя. А затем тебя окрутить и держать до совершеннолетия. А потом... — мечтательно вздохнула Элен. — Ну да ладно. Вижу — по делу. Устраивайся и рассказывай.
