Трудно сказать, чем бы закончился разговор еще три недели назад. Но слишком много и сразу узнал в женской любви наш герой за это время, чтобы бросаться в бой за эту "кривляку".
— По рукам, — согласился он. — И если это единственная наша проблема...
— Единственная, — подтвердил Кот, все-таки недоверчиво пожимая протянутую руку.
— А насчет твоего отца... я помогу, — вдруг вырвалось у Максима.
— Ты о чем говоришь? — насторожился одноклассник. — Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Брось трепаться. Не та тема.
— Слушай, Котище, — встрял очухавшийся от горестных раздумий Серый. — Если Максвелл сказал — как отрезано. Сам знаешь... Поэтому никак... никакого трепа...
На этом разговор прервался. Парни отвели, поддерживая с двух сторон, Серого к его дому, дотянули по лестнице до квартиры и даже позвонили, рванувшись затем вниз, чтобы не получить от его мамаши. Возобновлению разговора на жгучую для Кота тему затем помешало новое явление. Между их домами они столкнулись с Танькой.
— Валер, тебя мама ищет. Здравствуй, — пальнула она дуплетом в обоих подростков.
И если взгляд на Кота был мягко осуждающим, то выстрел ее глаз в Максима был бы смертельным. Еще месяц назад. Он пока не понимал, но чувствовал, насколько вдруг повзрослел за это время. И взгляды этой пятнадцатилетней девчонки уже не могли насквозь пронзить его сердце. Да и вообще вся эта местечковая возня не могла сравниться с масштабами той вселенской кучи зла, дерьма и интриг, из которых он только-только вынырнул.
— Здравствуй и ты, коли не шутишь, — витиевато поздоровался Максим.
И пока Кот бурчал о том, что он не сосунок, чтобы его мамка в коляске возила, Макс новым, уже несколько искушенным взглядом оценил только-только начавшую формироваться девичью фигурку Мышки. Та, словно почувствовав этот взгляд, вдруг поежилась.
— Ну, чего пялишься? Давно не видел?
— Давно... Две недели... Даже соскучился.
— По Вал... по Коту тоже соскучился? Ишь, помирились... Ты угощал? Пьяницы! — с отвращением бросалась она словами.
— Помирились... И знаешь почему? Он доброе дело сделал, Роста уделал. Во, как наш Патрик, начал стихами, — стал объяснять Кот. Максим увидел, что теперь развезло и этого. — И мы помирились, потому что решили все по-джентльменски... — говоря это, он вдруг стал оседать.
— Джентльмены, — скривила губки обличительница. — Зачем ты его напоил? — урезонивала она Максима, когда они волокли Кота домой.
— Да нет. Понимаешь, они с Серым играли с какими-то Бобом и Ростом на интерес и пили какую-то бурду. Ну, я, чтобы развалить эту шоблу...
— Напоил еще больше?
— Ну, Мышонок, он угостил только двумя пузырями красного вина, — заступился за товарища Кот.
— Ого! Мышонок? — Максим покосился на пришвартованную с левого Котиного борта девушку. Та, словно не заметила этого удивления, но недовольно поджала нижнюю пухленькую губку. Макс невольно улыбнулся. Уж очень детским был этот жест. Он знал его с первого класса, когда Татьяна вот так же недовольно кусала губу, если не решалась задача, если не получался рисунок, если он, тогда еще Пончик — пухленький мальчик, опаздывал выскочить из дома по дороге в школу.
— Роста спровадил и вместо него постарался?
— Ай, ну не так было, — вновь стал на защиту Котов.
— А ты молчи. С тобой завтра поговорим. Там мать места не находит. Сейчас придет подарочек.
— А со мной поговоришь сегодня, — как бы между прочим заметил Максим.
— Очень надо! — ответила тоже как о чем-то постороннем девушка.
— Очень! — равнодушно подтвердил Белый, покосившись на Кота. Тот все понял по-своему.
— Правильно! Очень надо! Вчера, сегодня... Ну что ты мне расскажешь, Мышонок? Чего я не понимаю? Чем я сейчас помогу? Буду с кислым видом маман утешать? А что толку? Чем утешу? Что все будет хорошо? Что наш суд самый-самый? Да, Максвелл, ты не знаешь? Отцу-то все эти заговоры-терроризмы убрали...
— Ну и слава Богу! — вырвалось у Макса.
— Как бы не так! Халатность осталась. С особо тяжкими последствиями. Это — до семи. Уже просветили. И, говорят, постараются по максимуму. В назидание... Это к тому, что ты подряжался... Знаешь, Тань, он тоже жалеет, тоже говорит "помогу". Так что... — он помахал перед лицом девушки указательным пальцем, — не переживай. Нам помогут. Кто нальет, кто пожалеет, кто поищет...
Уличный фонарь осветил лицо подростка. Стало видно, как по нему текут слезы. Кот понял это и озлобился на свидетелей его слабости.
— Пошли вы! Благодетели... Сам дойду, — вырвался он и, шатаясь, метнулся к уже недалекому своему подъезду.
— Дойдет, — оценивающе посмотрел вслед Максим. — Чтобы только дома...
— Дома он тихий... Ладно. Хотел поговорить? О чем?
— Татьяна, в чем дело? Как враг тебе. Ну ладно, Кот Котом, Мышонок — Мышонком, — не преминул он уколоть девушку, — но я то здесь причем?
— Ты считаешь это серьезной темой? Такой важной, что ее надо выяснять ночью? Ну, да ладно, поговорим. Давай здесь. — Они устроились, как и принято у воспитанной молодежи, на скамейке под фонарем, но, отдавая дань продвинутости, взгромоздясь на спинку и поставив ноги на скамейку.
— Да, майских жуков уже нет... — начал издалека Максим.
— Макс, мы знаем друг друга уже тысячу лет. Ну? — подогнала его подружка.
— Хорошо. Что изменилось? Почему? Как ты относишься ко мне?
— Последний вопрос самый интересный. Ну, проясним. Может, потом и разговаривать не захочешь. Если коротко... — девушка как будто собиралась с мыслями. — Боюсь и ненавижу! — выстрелила вдруг она.
— Почему?! — искренне вскричал Максим, ожидавший чего-нибудь совершенно другого.
— Т-с-с, — приложила девушка пальчик к его губам. — Разбудишь Дониху, огребем оба.
Макс знал характер Донихи — вдовы умершего в его уже сознательном возрасте цыгана Дона. Сам он был ничего. По пьяни рассказывал, что его дед вместе с Егоровым и Кантария устанавливал флаг над Рейхстагом, а потом его из-за политических соображений вычеркнули из истории. Во времена перестройки в это кто-то даже верил. Но вот сама Дониха была исключительно склочной бабой. Сейчас подростки ворковали возле ее клумбы, самой пышной в городке, и именно ее окна глазницами черепа таращились на них. Девушка была права, и Макс снизил тон. Точнее, вообще подавленно замолчал.
— Бартер есть бартер, отвечай теперь ты на вопрос. Что с тобой случилось, Максим? Ты же стал совсем другим.
— Не знаю, Танюша. Ну не знаю. И посоветоваться не с кем. Нет, вообще-то начал советоваться, но, — он подавленно замолчал, вспомнив, с кем он советовался, и что из этого вышло.
— Ну, хорошо. Продолжим викторину, — взмахнула волнистой челкой девушка.
— Тебе очень идет вот это... "Как волны волосы твои", помнишь?
— Ну как же, как же, разве такое забудешь? Первый посвященный мне стих. Как там дальше? "А в них банты, как корабли"? Меткое сравнение.
— Ай, Танька, не вгоняй в краску.
— Первый вспомнил. Ладно. Что случилось? А ты что, не понял? Я лю... мне нравится другой, — быстро поправилась Татьяна.
— Ну, конечно, — съязвил Максим. — Если меня ты ненавидишь, то любишь другого. Или как Папандопало пел: "Ты меня не любишь, а его кусаешь"?
— Давай без комментариев. Вопрос — ответ. Почему ты изменился?
— Но я не знаю. Ну не знаю, Мышонок!
— Имей в виду, — подхватилась со скамейки Татьяна. — Не потерплю!!!
— Ну, конечно, что позволено Юпитеру...
— Что ты говоришь? — вдруг резко успокоилась девушка. — Это он-то Юпитер? Это же ты, какой-то... ну, если не Юпитер, то... Аполлон, — с вызовом высказала она сравнение.
— Я Аполлон? Ты, Тань, не издевайся, а?
— Не обольщайся. Не для меня. Понял? Для других.
— Для кого это других? — охрипшим вдруг голосом переспросил юноша.
— Без комментариев. Ты сам — как склеротик из анекдота — "не помню, не знаю"...
— Ты тоже не откровенничаешь. Ну, хорошо. В чем я виноват перед тобой?
Каким-то очень женским, взрослым, понимающим взглядом ответила девушка зарвавшемуся парню, а вслух добавила:
— Если бы хотел, сам бы рассказал. Но ты же не хочешь, правда? Зачем спрашиваешь?
— Ты сама меня оттолкнула, — хмуро стал оправдываться Максим. — Ну зачем ты тогда? Я же с открытой душой. Вспомни, вспомни, как для тебя пели все соловьи, а? А ты — Повелитель мух!
— Макс. Максим. Максик, — пробрало, наконец, девушку. Она прижалась к плечу юноши. — Ну, страшно мне было. И неприятно. Ну что, эти соловьи слетелись... Кстати, про них-то я никому не рассказала. Потом эти жуки. Красиво, но... Лучше бы поцеловал тогда... — она вдруг всхлипнула. — Вот когда ты лежал в больнице... такой несчастный... Мой простой и добрый мальчик. Тогда я тебя, кажется, любила...
— Ты что, приезжала?
Девушка молча кивнула головой и от смущения отвернулась.
— А вернулся — что вы, что вы. Новый Гарри Поттер! Даже Кнопке такое придумал! Как же — Принц цветов!
— Но это же было потом, — вяло отбивался Максим.
— Потом! — передразнила его девушка. — И целовался тоже потом!
— Да ты откуда знаешь?
— Пойми ты, дурачок, мы же такие болтливые, как и вы, парни.
— Так что, Кнопка сама?..
— Ну, это уже в ответ на мои воспоминания...
— Нет, подожди... какие воспоминания? — насторожился Максим.
— И ты не помнишь? Твой день рождения... — она вдруг прикрыла глаза и заулыбалась. А Кнопку ты не пригласил. Вот и похвалилась своим... А вообще ты уж очень многих с ума посводил. Даже Стервозу и ту...
— За что и получил по морде, — улыбнулся юноша.
— Могла бы — убила бы, — улыбнулась в ответ Татьяна. — Слушай, а холодает. Может, отложим, а?
Не хотелось, ну очень не хотелось Максу прерывать это сладостное выяснение отношений. И он совершил очередное безумство.
— Ничего, сейчас потеплеет, — пообещал он и укутал девушку воображаемым халатом. Махровым, теплым, сладостным.
— В чем ты виноват? — вспомнила вопрос Татьяна, открывая через несколько секунд глаза. — Да, потеплело, спасибо... Помнишь, я рассказывала про то, как отзывались о прыжке Бимона. "А мы продолжали прыгать в ту же лужу". Ты ее перепрыгнул — грустно усмехнулась она. — А нам — плюх, плюх и плюх. Поэтому — флаг тебе в руки, но и скатертью дорога. Я думаю, скоро это поймут и остальные наши дурочки, тоже влюбленные в тебя.
Девушка спрыгнула со скамейки и исчезла в темноте.
— Тоже, тоже, тоже, — повторял Макс, бредя домой. — Тоже. Значит, и ты? Юноша радостно набрал полную грудь прохладного, пропитанного зелеными ароматами воздуха.
Дома праздничное настроение испарилось. Неожиданно подкатил к горлу гадкий ком. Максим едва успел шмыгануть в туалет. Рвота была тяжелой. Выворачивало наизнанку. Максим несколько раз добирался до кухни, пил воду, и его вновь и вновь выворачивало, последних два раза — чем-то едким, видимо — желчью. Придя в себя после такого потрясения, юноша перебрался в ванную умыться и замер перед зеркалом. На него изумленно пялилась его же, но красная, словно освежеванная физиономия.
— Это еще что такое? — испуганно прошептал Макс, проведя рукой по щекам. Краснота, похожая на кровавый пот, легко стиралась и пахла спиртным.
— Вино, — с облегчением понял подросток и, быстро раздевшись, полез в душ. Смываться пришлось несколько раз — странный пот все выступал и выступал. Наконец все это закончилось, и донельзя ослабленный парнишка выбрался на балкон набираться сил. Мысли стали светлыми, и Максим понял — отторжение спиртного. Этого рано или поздно следовало ожидать. Можно было и додуматься самому. Если уж заряжаешься чистыми лучами, то какой может быть спирт? Это, вообще-то дискуссионное положение, нынешней ночью показалось юноше такой аксиомой, что он даже не продолжал ее обдумывать, а просто потянулся к лунному свету. И тут же почувствовал чей-то взгляд. Это была, конечно, Татьяна. Мышонок вышла на балкон, полагая, что после ее признания не сможет, ну, просто не сможет ее Ромео спать и тоже выйдет. Она была права, но увидев Максима и встретившись с ним взглядом, повертела пальцем у виска и метнулась с балкона. И действительно, какой же Ромео показался бы на лунном рандеву своей Джульетте в плавках?
— И это когда-то придется объяснять, — вздохнул Макс-Ромео, потянувшись к луне.
Вскоре эти мысли ушли. Странный юноша заряжался лучистой энергией. Он уже видел, как начинают светиться чистым серебряным лунным светом его нервы. Они, словно гитарные струны при настройке, натягивались и начинали подрагивать, потихоньку звуча какой-то удивительной мелодией. И когда все ноты слились в один звучный, восхитительный аккорд, Максим пошел в комнату отца. Белый-старший спал, положив голову на локоть правой руки — в позе, генетически присущей всем поколениям Белых. Максим вспомнил, что тоже устраивался в этой позе, отведав спиртного. Он вздрогнул, но о неприятном размышлять было некогда. Сын протянул руки над спящим отцом и начал. Точнее — началось. Это было не прежнее целительство. Юноша с удивлением, а затем — с упоением, наблюдал, как светящееся серебро перетекает от него в такие же струны. И отцовские струны начинают также светиться, а затем — и звучать, сливаясь уже в единый аккорд двух инструментов.
"Так вот оно что, папуля, — с радостным удивлением начинал что-то понимать Максим. — Так вот оно откуда... У тебя просто это еще не проснулось? Бери, родной мой, бери". Он уже привычно прошелся по темным точкам в лунном серебре отцовского организма, затем с небывалым ранее восторгом послал мощную золотую волну. И она вдруг резонировала, вернулась назад мощным, восхитительным, непередаваемым чувством радости и восторга. После этого светящееся серебро начало рассеиваться, затухать, оставляя свежесть не то озона, не то цветущих яблонь. Ослабленный, но полный восторга юноша тихонько вернулся к себе и устроился на свою любимую кровать.
"Надо делать добро. Пока есть возможность, надо делать больше добра, — по-своему понял он произошедшее. — Добра ближним. А то месть, месть, турниры, фокусы... — думал он, счастливо засыпая. — Хотя, — вспомнил он грустное лицо убитой девушки, — хотя и месть тоже".
— Вставай, Максимилиан, — разбудил его радостный голос отца. — Здоров ты спать. Видимо, заездили тебя на твоих сборах.
Максим открыл глаза. Словно веками не меняясь, над ним висела та же люстра, напротив, на стене, уместился коврик с нацепленными еще в детстве (два года назад!) значками. В постели вместе с ним спал, развалившись на толстой спине и выставив в блаженной улыбке два передних зуба рыжий пушистик. Уж неизвестно, когда и как он пробрался к младшему хозяину, но сейчас блаженствовал, пожиная плоды своей пронырливости.
— Ишь, пройдоха, тоже по тебе соскучился. Вот что, сынок. Мы с ребятами собрались сегодня на рыбалку. Ты как?
