— Удушу... А откуда ты знаешь? Почему он мной заинтересовался? Я же вроде не в его бизнесе. Или... — она мрачно задумалась.
— Знаете, я этих шпионских романов начитался. Там умные мысли попадаются. Если уберешь одного такого стукача, то появится другой. Но кто? Опять вычисляй. А через этого теперь можно сливать дезу.
— Да, Орланчик, ты не по годам мудр. Хотя и не всегда. К примеру, ну, на кой тебе вот это все? — Она метнулась в спальную комнату и вытянула оттуда здоровенный, плотно набитый чемодан. — А это в евро — протянула она кейс. Ну, что за детство?
— Понимаете... с этими валютными счетами... Хотя, не долго возится. Вы мне поможете? А то неохота вновь с алкашами связываться.
Узнав, что эту кучу денег следует положить на расчетные счета трех детских домов (одному — пятьдесят и двум другим — по двадцать пять тысяч в пересчете на евро), Элен озабоченно приложила руку ко лбу подростка, а потом, когда он недовольно крутанул головой, как-то горько улыбнулась.
— Идеалист. Да разворуют все эти деньги и там. Так что от одних ворюг они перейдут к другим.
— Не думаю. Понаблюдаю...
— Ну, деньги твои. Давай счета. А эти, — она кивнула в сторону кейса, — надеюсь, не в Африку голодающим или каким-нибудь больным СПИДом?
— Разберусь, — хмуро ответил Максим.
— Ну, не злись, не злись. Повзрослеешь, увидишь, что ты не прав. Воровскую породу наших чинуш веками не вывели.
— Только чинуш? — зло переспросил Максим.
— Я не воровка. Да и ты эти деньги не честным трудом, а?
Максим, подхватив кейс, хлопнул дверью. На нарядном, окружающем коттеджи газоне здоровенный мордоворот выгуливал на безразмерном поводке такую же здоровенную надменную псину. Может, они оба были и хорошими существами. Но если одно существо, зная, что его любимец внушает страх окружающим, прогуливается с этим любимцем без намордника... Ну сам-то ладно. Привыкли мы к таким мордам. А псина — без намордника и на таком поводке... Макс сосредоточился, и волкодав, или как его там, тотчас вцепился в ногу хозяину. Тот тонко, по-поросячьи взвизгнул, оттолкнув своего любимца. Тот вновь, без всякой агрессии, словно исполняя привычную работу, хватанул хозяина за вторую толстую икру.
— Теперь будут сами бояться. Как карманники, — зло решил подросток, садясь в троллейбус.
На собрание он приехал все еще злой. Не дали сорвать на себе настроение и карманники — на этот раз их просто не было. Поэтому производственное совещание могло перерасти в жестокие разборки.
— Уважаемые коллеги, мы собрались для того, чтобы обсудить, как нам жить, да, даже не работать, а жить дальше... Ведь так дальше нельзя.
— А чего там нельзя, — тут же хмуро и развязно возразила уборщица. — За такие деньги я что, языком буду вылизывать полы у этих... этих...
— А не мешало бы. Знали, что сегодня соберемся, так хотя бы...
— Ну вот еще, — поднялась грузная неопрятная баба и вышла, хлопнув дверью.
— И вы, Маргарита Львовна, у вас же на кухне вообще антисанитария. Удивительно, что детишки еще дизентерию не подхватили.
— Не нравится — ищите другую, — тоже с вызовом подхватилась такая же дородная, но чуть поопрятнее женщина бальзаковского возраста. Я тоже за ними, за этими... посуду вылизывать не буду.
— Кроме того, ну хватит уже обворовывать детишек. Вы же и себе, и внуку своему и еще коту тащите. Ну станут, станут же поперек горла эти куски.
— Брешешь! Не поймана — не вор! А за оскорбление и такую клевету при свидетелях... — и эта дама, потрясая телесами, бросилась к выходу.
— Дядя Володя, вот вы у нас и дворник, и разнорабочий. Ну почему во дворике грязища, пустые бутылки и вообще... И почему вы ничего не чините? Даже лампочку новую вкрутить — пока вас допросишься, самой проще.
— Когда считаю нужным, тогда и делаю. А если тебе не терпится — карты в руки, — тоже развязно объяснил свои взгляды работяга с испитым лицом. — А бутылки — собираются у нас здесь компании ночами.
— Но вы же еще и сторож!
— Ладно, девка, морали читать. Я думал, че новое расскажешь. А так — как ни прыгай, на одно и тоже место грохнешься.
— Какая я вам девка! — вспыхнула заведующая.
— Девка и есть. Ничего, станешь бабой — успокоишься, — он хохотнул и тоже вышел.
— Теперь можно поговорить наедине с воспитательским составом. Давайте вместе подумаем, что же произошло? Почему мы относимся к детям как, ну, как к каким... мышатам?
— Как государство, так и мы.
— Ну это же неправда, неправда! Государство! А сами тянете все. Дошло — горшок новый домой, а сюда — старый, еще, наверное, со своего детства завалявшийся. Это у младших. А у старших... — она безнадежно махнула рукой. — А эта озлобленность, эта жестокость... Я думаю, что тем, кто не любит детей, лучше вернуть наворованное и уйти.
Небольшой, но крепко спаянный коллектив загудел растревоженным ульем. Но в это время грязную комнату, именуемую актовым залом, посетило неожиданное явление. Поддерживаемые под руки санитарами, шатаясь и поглядывая на часы, не здороваясь с бывшими коллегами, вплыли "бывшая" и ее муженек.
— Он здесь. Он должен быть здесь. Как нет? Он же обещал! Он точно был здесь — я же видела, что творится! Найдите, найдите его и передайте, — глядя на часы, она начала подвывать, — что мы все. Рассчитались. До копейки! Дом продали, авто продали, золото, хрусталь, ковры — да все! Все! Он должен знать. Должен простить!
Муж, разительно поубавивший с лица спеси и наглости, тоже хотел что-то сказать, но они оба вдруг скорчились и заорали, словно пожираемые изнутри каким-то свирепым огнем.
Медработники уже вкололи своим пациентам что-то сильнодействующее, и они постепенно повисли на крепких руках.
— Что тут у вас происходит? — озадаченно спросила низенькая моложавая женщина в строгом костюме. Она пришла вместе с санитарами и, очевидно, руководила ими.
— У нас собрание работников детского дома. А вы?..
— Врач-психиатр нашего областного психдиспансера. Вот привезла пациентов. Дети сдали их после того, как они, действительно, продали много чего и перевели все вашему учреждению.
Зал весело оживился.
— Вы считаете, что так могут поступать только сумасшедшие? — с негодованием воскликнула девушка.
— Нет, конечно, нет, — примирительно пояснила психиатр. — Очень чистые и добрые души так поступают. Изредка. Но мои пациенты такими порывами отмечены не были. Кроме того, у них со странным чередованием наступает сильнейший болевой синдром. Через полчаса отпускает. И опять. Но они здоровы! А в перерывах все рвались сюда — сообщить кому-то о своем поступке. Уверяли, что отпустит. А его, этого кого-то, здесь нет. Может, опоздал кто?
— Может, это наш дядя Володя? — пошутил кто-то. — Он был, но вышел.
— Мы пока шли, одного мужчину видели. Нет, точно не он. И вообще, — психиатр дала команду транспортировать больных на выход, а сама поинтересовалась: — И давно это у них? Не надо скрывать. Это наш контингент.
— Да нет. Они, когда увольнялись, здоровы были.
— Я не об этих. О ваших технических работниках.
— А что технические? — с беспокойством спросила заведующая. Они нормальные.
— Ах, нормальные. Одна ползет и языком вылизывает лестницу, другая тоже вылизывает, только тарелки, и тут же давится рвотой. И кота научила тоже делать. А этот ваш дядя Вася?
— Володя.
— Все равно. Прыгает. Со всяких возвышений. И все — копчиком о землю. Пока мы шли, прыгнул со стула, с подоконника, с лестницы начал. Ну, мои ребята ему пока успокоительную инъекцию. А то инвалидом останется. А тех не трогали — на самом деле грязновато.
Собрание грохнуло смехом, но тут же настороженно умолкло. Что-то здесь было не так. Не те люди, чтобы заставить их языками-то. Да и не заставляли же.
— Ну ладно. Разбирайтесь сами. Но имейте в виду, если с ними что произойдет, отравятся чем несъедобным, я ваши методы покрывать не стану, — психиатр направилась к выходу.
Не менее других взволнованная какими-то дикими выходками техперсонала заведующая тем не менее повела собрание далее, чтобы высказать новую мысль.
— Думаю, что всех виноватых скрутит так же, как и эту супружескую пару. Очень боюсь за вас всех. Давайте поговорим послезавтра. С теми, кто останется.
— Вы нас, уважаемая, не пугайте, пуганые, — буркнул, выражая общее мнение, завхоз, когда участники совещания расходились.
Уйти сразу не удалось — все со страхом и отвращением смотрели, как уборщица, выставив здоровенную корму и причитая, вылизывала уже черным от грязи языком лестницу. Двум наиболее впечатлительным сотрудницам стало плохо, и они, борясь со рвотой, кинулись к выходу. Остальные пошли смотреть в кухонный блок. Здесь не сдержались еще пару брезгливых и пулей вылетели из детдома. Дородная повариха вылизывала тарелки с оставшимися от ужина объедками и тут же давилась дурнотой.
Потом бралась за следующую тарелку, и — все повторялось. Толстый закормленный котище, растопырив лапы, словно через силу, тыкался мордой в лежащую в миске кашу, делал судорожный глоток и тоже задыхался от рвоты.
По тому, как он закатывал глаза, было видно, что и этот выкормыш переживает самые ужасные минуты в своей жизни.
— Ничего-ничего, зато потом его сюда никакими коврижками не заманишь, — прокомментировал кто-то кошачьи муки.
— Нет, эти рехнулись, а кот? Разве все эти... психрасстройства заразные? — поинтересовался кто-то, и пока заведующая набирала телефон "скорой", сотрудники начали растворяться. Дяди Володи не было. Видимо, увезли все-таки.
— Ну, будет, будет, — пытались отговорить от самоуничижения уборщицу самые стойкие. — Хватит.
— Не могу, — простонала она между двумя лизаниями. — Пробую встать — током бьет. Перестаю лизать — тоже самое. За что мне такое... Это все она! Ведьма! — закричала вдруг озлобившаяся женщина, но тут же страдальчески скривилась и замычала.
— Кота. Кота-то за что? — плакала повариха, продолжая свою неаппетитную деятельность. — Он же не воровал. Он же не понимает. Я подкармливала. А он сам ни разу даже со стола...
Кто-то сердобольный попробовал оттянуть кота от его мучительной трапезы, но тот так ощерился, что решили лучше не связываться.
— Что вы, что ты наделал? Как ты можешь, мальчишка, так над людьми издеваться? — набросилась заведующая на скрытого в закутке под выцвевшим плакатом Максима.
— А они сами... — начал было юноша.
— Что они сами? Что они?
— Сами знаете...
— Знаю. Но так нельзя. Нельзя!
— Расскажите, как можно? Вот сегодня, сейчас, как можно? Все попродавались и проворовались, гады! — запальчиво вскричал обиженный юноша.
— Об этом — потом. Немедленно иди и разгипнотизируй, — по-своему поняла она Максовы фокусы.
— Пойдемте. Только без посторонних.
— Какие там посторонние? Рванули все как от прокаженных.
Максим хмуро подошел к лизальщице лестницы.
— Встаньте, — скомандовал он. — Каждый раз, когда вы будете оставлять грязь, вы будете ее вылизывать языком. Поэтому уж лучше сразу — чистой тряпкой.
— Да, да, маль... юноша, конечно, лучше тряпкой, — испуганно бормотала уборщица, глядя кроличьими глазами на Макса.
— Уволитесь — будете на улице грязь вылизывать, — пригрозил Максим. — Проболтаетесь обо мне — тоже.
— Да, да, конечно. Тоже...
— Будете оскорблять заведующую — отнимется язык.
— Ох!
— Все, бегите домой, пока в дурдом не забрали.
На кухне повторилось то же самое. Плачущая женщина согласилась со всем — внести деньги за ворованные продукты, впредь не тянуть ни крошки (всем, кто съест, поперек горла встанет), держать все в идеальной чистоте, иначе будет как сегодня, и никаких здесь животных.
— Котика, котика... Он же не вор, — начала она опять. — Он ни разу не стянул. Только что я давала.
— Так ты под горячую руку попал, — улыбаясь, потянулся он к рыжему мученику, когда тот, наконец, смог оторваться от ненавистной каши и обессилено свалился на пол. Но переживший невиданную и, оказывается, незаслуженную экзекуцию кот вдруг зашипел и со всего размаху царапнул Максима когтистой лапой.
— Ладно, договорились, — вновь помрачнел Максим, выходя из кухонного блока.
— Давайте зайдем ко мне в кабинет, если представление окончено, — предложила Светлана. В кабинете они некоторое время посидели тихо. Заведующая собиралась с мыслями, а Максим, насупившись, ожидал выволочки. Он всегда чувствовал это намерение взрослых.
— Кстати, — начал он первым. — Завтра, или даже уже сегодня, на счет детдома должны поступить солидные деньги. Около ста тысяч, если в евро. В нашей валюте, конечно. Кроме того, эти ворюги уже внесли и еще добавят, ну и остальные. Так что сможете устроить здесь не богадельню, а действительно... интернат. Да и в других садиках...
— Ты очень жестокий, Максим, — тихо сказала девушка. — Нельзя так с людьми.
— А как по-другому? — вновь вскричал Максим. — Они теперь бояться будут! Не на совесть, так хоть на страх!
— Но лучше на совесть.
— Они не понимают совести. То есть доводов о совести. У нелюдей, обкрадывающих сирот, нет совести, нет! Они понимают только страх и боль.
— Признайся, ты много общаешься с уголовщиной?
— Ну почему? Я вообще-то на олимпиаду по математике приехал.
— Я бы скорее подумала — по каким-нибудь боям без правил, — улыбнулась заведующая.
Вконец обиженный непониманием и неблагодарностью подросток, не прощаясь, вылетел из кабинета.
Глава 34
Руководительница сообщила, что в следующий тур из их района вышло четверо, в том числе двое из их школы — он и Татьяна. Поэтому остальных она отвезет, а утром вновь приедет. За ними же присмотрит Эльвира Николаевна — та женщина, которая была ассистенткой на сегодняшнем туре.
Эльвира разрешила им погулять в пригостиничном сквере — "под честное слово", что только до одиннадцати и только в сквере. Поэтому первые звезды они встретили в уютной аллейке под каштанами в аромате буйствующей зелени.
— Вечером не только солнце, но и небо пропадает, — поделилась своими наблюдениями Татьяна, глядя на зажигающиеся звезды.
— Нет, все-таки оно вечером только появляется, — решил поспорить Максим.
— Ну, конечно, ты редко со мной соглашался, — вздохнула девушка. — Но ты же любил это голубое небо.
— Не знаю, Тань, но что-то меняется во мне. Я все больше люблю эту ночную звездную бесконечность.
— Ты романтик... Кстати, романтик, ты же обещал помочь Коту. Я узнала все, что ты просил.
Напротив угнездилась продвинутая компания из четырех пацанов с одной девчонкой. То ли уже с диско, то ли еще до нее. Пацанва была из временного отрезка, когда вдруг ощущаешь себя хозяином жизни, девушка — когда чувствуешь себя владыкой чужих судеб. Правда, ума таким владыкам и хозяевам хватает только на хамство и мелкопакостную уголовщину. Шпана взгромоздилась на парковую скамейку, как и положено в подобных стадах, с ногами и затянулась пивом, о чем-то толкуя, гогоча и щедро пересыпая диалоги довольно гадостным матом. Татьяна уже порывалась уйти, но Максим, все еще не остывший от сегодняшних экзекуций, упрямо оставался, ожидая. Ну должны, ну не могут они вот так. Надо же поизголяться. И он оказался прав.
