— Я даже поцеловать ее стеснялся, представляешь, я! Боялся ее обидеть. А они... ты же знаешь, что они с ней сделали? — Сергей вдруг взахлеб разревелся. — Бедная, бедная, бедная, — пьяно повторял он, уткнувшись в диванную подушку.
Максим понял, что новых подробностей сейчас не узнает.
— Вечером надо будет ее проведать. Надо быть в нормальном состоянии, — сказал он, поднимаясь. — Мой тебе совет, — продолжил он, словно машинально коснувшись плеча. — Тебе надо поспать. Поспать... Спать! Ты до семи часов вечера хорошо отдохнешь, протрезвеешь, и тебе совсем не захочется этим вечером спиртного.
С этим напутствием юноша вышел из квартиры уснувшего друга. Несколько маленьких опытов показали ему, почему ранее его внушения не действовали, и теперь он был уверен в эффективности своих "пожеланий".
Но до самого позднего вечера молодежь оставалась ни у дел. Все скорбные заботы взял на себя полк, а заботы о родителях и других родственниках — женсовет. Что бы кто ни говорил об армии в целом и об офицерстве в частности, но войсковое братство, единение офицерских семей в трудностях и в горе, исключительная отзывчивость и взаимовыручка — явления отрадные и неистребимые.
Весь городок гудел. На скамейках возле домов кучковались различные группки — то по возрастам, то по слухам, то по грустным функциональным обязанностям. Молодежь также кучковалась, но в основном по возрастам. Какими бы обязанностями их в эти жуткие часы ни загружали. Потолкавшись в этом броуновском движении, одноклассники Светланы решили собраться отдельно. Свою квартиру предложила Косточка — дочь одного находившегося в командировке командира. Постепенно собрали всех, кто был вчера в лесу. В том числе и уже проспавшегося Сергея.
— Вот что, ребята, — начала хозяйка, когда одноклассники угнездились в просторной гостиной — кто на диване, кто в креслах, кто на ковре. — Нам надо что-то делать. Надо помочь найти этих подонков. Прокуратура и ментовка вначале грешили на Серого.
Двадцать одна пара глаз повернулась к вскочившему Сергею.
— Да! — Возмутился парень. — Я с ней встречался. Ну и что? Как вы... как они могли подумать такое?
— Мы и не думали. Мы тебя все знаем. Ты не мог. Да и никто из нас просто не смог бы. А менты... Ну надо же им кого-то подозревать. Нас, наверное, всех уже как бы допросили. — Возникшая тишина подтвердила это предположение. — И там уже сложилась какая-то общая картина. Давайте и мы вместе повспоминаем. Может, что-нибудь подозрительное и вспомнится. И не обязательно за ту ночь. Может, удастся чем-то помочь следствию?
— Ты, Танюша, фильмов про следаков насмотрелась. Причем старых советских фильмов, где милиционерам с уставшими, но добрыми глазами помогает сознательная общественность. Даже нет, — старых детских фильмов, где плечом к плечу останавливают бандюганов участковые и пионеры, — зло возмутился Кот. — Мне больше анекдоты о ментах нравятся, например, про Мойшу: "Вчера был в милиции, убедился в правоте Маркса — битие определяет сознание", — добавил он.
— Что ты предлагаешь?
— Нечего и предлагать. Без нас обойдутся. Найдут какого-нибудь бомжа и выколотят из него признание. Жаль только, что гусей выпустили — так же зло выплюнул Кот. ("Один Серый, другой Белый — два веселых гуся", — и так острили о Сергее с Максом).
— Подожди, — остановила рванувшегося к оратору Сергея Татьяна-Мышка, уставив на Кота свои зеленые глаза.
— Валера, скажи честно, это правда?
— Что? — уже не зло, но насупленно пробурчал подросток.
— Это правда, что тебе не жаль? Что нашу подругу тебе не жаль. И даже не жаль, что все еще не нашли этих подонков? Ты, правда, жалеешь, что твоего невиновного одноклассника, который, может, ее любил, не заставили в этом признаться? Тебе действительно именно этого жаль?
"Ну, сейчас получит", — подумалось Максиму.
Он вспомнил, как в гневе отвешивала эта девушка оплеухи ему. Но Татьяна сдержалась, ударив иначе — словами:
— В таком случае мне тоже очень жаль... Я лучше о тебе думала...
"А ведь за Сергея заступилась, не за меня", — вдруг обратил внимание Макс.
— Ладно вам. Хотя ты, Танька, молодец. Кто еще разделяет точку зрения Кота? Ясно. Так что, скатертью дорога, Котик, мы тебя со своими глупостями как бы не задерживаем.
— Зря мы так, — вступился за своего врага Максим, когда захлопнулась дверь. — Ему тоже сейчас... Да вы знаете, что с его отцом...
— Одно к другому не относится. И потом... по-моему, тут как бы личные разборки, — не приняла снисходительности хозяйка.
При этих словах из квартиры, также хлопнув дверью, выскочила и Мышка.
— Том и Джерри, — прокомментировал Сергей, и все невольно хохотнули.
— Давайте, ребята, все-таки повспоминаем. Может, хоть кто-то что-нибудь интересное припомнит?
Вспоминали много каких-то мелочей, каких-то забавных или грустных, но все они были незначительные.
— Я не могу вспомнить, не знаю ничего, что могло бы помочь найти этих тварей, — однозначно промолвил Сергей, больше всех тронутый этими воспоминаниями.
— Серый, — вдруг подал голос молчавший до этого Патрик. — Ты знаешь, с кем она встречалась до тебя?
— Ну? — повернулся к нему Сергей. — Это все знают. С Немцем из "Б". Но это не он. Точно!
Все согласно кивнули. Им была памятна эта история. Немец — высокий рыжий парень из параллельного класса — был подающим надежды баскетболистом. И Немцем он стал после того, как засветился в юниорском чемпионате в Германии. Когда Серый вдруг спохватился, что уводят их красавицу-одноклассницу, они дрались "смертным боем". Максим тогда дал своему другу несколько советов, как справиться с длинноруким соперником. Но вся вражда на этом и закончилась. К звезде липли и другие красавицы, так что Немец зла ни на Серого, ни на Светлану не держал.
— А когда ты с ней... встречался, она ничего такого... э... настораживающего не рассказывала? Может, какие неприятности? — спросил Патрик.
— Да нет. Мы при встречах больше на... ну, нейтральные темы. Хотя один раз... — запнулся Серый...
— Ну? — подогнала его уже хозяйка дома.
— Однажды говорила, что познакомилась с интересными людьми. На будущее. Ну, вы же знаете. Она в артистки хотела. Вот и познакомилась с каким-то режиссером.
— У нас? С режиссером?
— Да нет. Это ни к чему случившемуся не относится. Это еще прошлым летом. На море. Как я просек, этот "интересный человек" больше за ее мамашей ухлестывал...
Ребята понимающе переглянулись. Да, там было за кем поухлестывать. Смуглая, как цыганка, с черными волосами, немного полноватая, но с удивительно сохранившейся фигурой, кареглазая Любовь Николаевна была предметом воздыхания не одного поколения офицеров. Поэтому тот факт, что к ней клеился еще и некий режиссер, особой настороженности не вызвал.
Вдруг поняв полезность этого сборища именно для него, Максим наконец сосредоточился и тихонько прикоснулся к мыслям каждого из них.
— Я вот что думаю, — вставил и он свой пятак в импровизированное дознание. Как бы там мы ни говорили, но если кто что и знает... не надо это принародно-то. Даже в фильмах так не делается. Все вместе мы можем вспомнить, кто и где вчера был. Но это — если подозреваем кого из наших. Если нет, то зачем? А по другим вопросам... Я думаю, пусть каждый сам расскажет нашей Кост... Татьяне. А она отберет самое важное и расскажет, кому надо... кто ее об этом попросил.
На последних словах Татьяна вспыхнула, но возражать не стала.
— А вы, мальчики, если вдруг вспомните такое, что мне сказать не можете, шепните Максиму, а он уже мне как-нибудь, — добавила она. — Ну и все, наверное. Пойдем туда?
Светлану к этому времени должны были привезти домой, и все понимали, что означало "туда".
— Я тут... зайдем ко мне, — покраснел Патрик. — Насчет цветов. Вы у дома подождете. Я вынесу.
— Вот так, — констатировала Косточка. — Учитесь, ребята, сопереживать. — Было видно, что после смерти Светланы она пытается занять освободившуюся вакансию классной "первой леди". А может, просто, не пытаясь, заняла?
Патрик мигом, пока все толпились у его дома, вынес из квартиры и раздал всем понемногу где-то наломанной сирени, а Сергею — где-то добытых роз.
— Женька, я тебе... потом... все, что хошь... — растроганно пробормотал Серый, когда они шли к погрузившемуся в траур ДОСу.
МУЗЫКА
Она уже лежала в гробу — непривычно бледная, непривычно спокойная, непривычно неподвижная, с той же, что и в лесу, скорбной гримасой — вот, мол, как неожиданно все кончилось. Для многих одноклассников, впервые осознанно столкнувшихся вот так близко со смертью, это был шок. Во время, когда жизнь кажется вечной, когда только начинаешь понимать, какие еще неоткрытые прелести она хранит, когда узнаешь, что кроме всеобщего есть и твое, сокровенное, когда сердце посещают новые захватывающие чувства, столкнуться с ее величеством Смертью, которая прошла рядом и забрала с собой вот эту, переполненную такими же, как и ты, чувствами, девушку...
Ужас произошедшего подчеркивала и склонившаяся у скорбного ложа мать. Буквально в часы она превратилась из той самой красавицы в старуху с потухшим взором. Как закричала она страшно тогда, в лесу, так и кричала сейчас — больше всего молча, но порой этот крик прорывался из ее мира в этот, общий, то стоном, то завыванием, то тем же страшным криком.
Максим постоянно слышал этот невообразимый ужас растерзанной материнской души. И держался только ради одного — пытался "скачать" еще хоть немного информации из посмертной памяти все еще погибающих частичек этого тела. Он сел на один из табуретов в уже пропахшей елью и цветами комнате и, не глядя на тело, сосредоточился. Нет. Еще раз... Нет... И тогда он крикнул ей — как крикнул бы живому, уходящему навсегда другу. И вдруг получил ответ — горестный легкий вздох и что-то похожее на нежное прикосновение к его щеке. И "прощай", и "прости", и "спасибо". Словно далекое-далекое, почти неразличимое эхо его крика тронуло ее сознание. Тронуло безнадежным отчаянием, мукой души, еще не распростившейся с этим миром. Она ничего не просила. Ничего не хотела. Просто откликнулась и попрощалась с еще одной душой, сумевшей в отчаянии докричаться до нее.
Максим, покачиваясь, пошел прочь. Найдя возле родственников погибшей девушки Сергея, он отвел его в сторону и спросил, дома ли будут его предки. Получив положительный ответ, вновь тяжело задумался. Затем отозвал в сторону Косточку.
— Давай соберемся у тебя, а? — охрипшим вдруг голосом предложил юноша. — Возьмем Серого, поэта, Ванятку...
— В общем, наших? — поняла Татьяна.
— Да... Ну да... Помянем... Проводим...
— Нельзя поминать непохороненного...
— Не то сказал... Проводим... Успокоим, — сбивчиво объяснил юноша.
— Ты что, уже? — начала, было, девушка, но тут же осеклась, почувствовав, что это — что-то другое. — Хорошо. Собираем. Я девчат, ты — парней. Но... — запнулась она.
— Да?
— Ты как бы будешь должен.
— Это не мне надо. Это — ей... Нет... Вру... Мне... Ладно... Все, что пожелаешь.
— Макс, не думай плохо. Я на чужом горе...
Они разошлись. Найдя среди куривших на улице офицеров отца, Максим сказал, что дома ночевать не будет.
— Хорошо. Понимаю, сынуля, — неожиданно ласково произнес отец. — Только вот что. Отец Светы хотел с тобой поговорить.
— Поговорим.
— Ты не понял. Сейчас.
Отец погибшей девушки по праву носил кличку Слон. Такой же здоровенный, кажущийся добродушным, но умный, порядочный и одновременно страшный в своем гневе слонище. Сейчас он, серый от сдерживаемой в душе боли и ярости, молча, крепко пожимая руки, принимал соболезнования товарищей. Положив руку на плечо подошедшему юноше, он отвел Максима в сторону.
— Мне сказали в милиции... ты знаешь, кто, что ты можешь помочь найти. Не знаю, что и как... не могу сейчас думать. Прошу тебя. Умоляю. Перед бедной доченькой моей заклинаю — он, не сдержавшись, всхлипнул, — помоги. Но! — глаза его сверкнули. — Сначала мне. Мне скажешь! А уже потом этим законникам. Хорошо?
Когда Максим пришел в квартиру Костянко, там уже собрались ребята. Все были подавлены свалившимся горем.
— Ну и что теперь? — хмуро поинтересовался Патрик-поэт.
— Давайте проводим в последний путь, — предложил Максим.
— Ты что? Ты что? — возмутилась Косточка. — Похороны-то только завтра.
— Она уже уходит. Уже далеко... Ей страшно и тоскливо... Мы можем только покричать вслед. И еще сегодня она услышит, — сбивчиво, но как-то прочувственно и убедительно попытался объяснить юноша свои ощущения.
— Куда уходит? В рай? — уточнила Кнопка.
— Нет... Вообще уходит. Растворяется... Но мы еще можем докричаться. И если, — вдруг решился он, — если кто что-то недосказал... если просто хотите попрощаться, я... могу... передать. Только — немедля.
— Тогда я первый, — решился Сергей. Это как? Тебе говорить, а ты, как медиум?
— Нет. Закрой глаза, вспомни... только живую и прощайся. А я — как антенна. Давай, Серый.
Сергей закрыл глаза. Максим чувствовал, как он пытается сосредоточиться.
— Ты ей крикни. Будто она где-то в лесу. Кричи, чтобы услышать, — попросил он друга. А потом, когда услышишь ответ, говори все доброе, что только можешь.
И Сергей докричался. Услышав эхо ответа, он подошел к другу, положил руки ему на плечи и, обращаясь куда-то к небу, шептал что-то ласковое. Из закрытых глаз его потекли слезы и, глядя на это, поверили, захотели поверить остальные.
— Ладно, Серенький, ладно, хватит, дай и мне, — попросила через некоторое время Костянко, мягко отодвигая его от медиума. Она с сомневающейся и в то же время симпатично-смешной миной закрыла глаза и также положила руки на плечи Максиму, затем на мгновенье удивленно открыла свои серые глаза, но тут же закрыла их и что-то зашептала. Затем, не веря, но повинуясь какому-то чувству, к "живой антенне" стали подходить и остальные...
Макс пришел в себя от покалывающих лучей утреннего солнца. Он привычно потянулся за ними и попытался встать, чтобы пройти на балкон. Чьи-то руки, упершись в его грудь, мягко, но решительно не пустили его.
— Куда, куда? — прозвучал знакомый голос.
Окончательно проснувшись, юноша увидел, что лежит на просторной кровати Костянкиных родителей, а в его голую грудь упираются Косточкины ручки.
— Доброе утро! — поприветствовала хозяйка протирающего глаза постояльца. — Хоть в этом доброе, — поправилась она.
— Доброе, — машинально ответил юноша. — В чем "хоть в этом?" — поинтересовался он, озираясь по сторонам.
— Ну, я боялась, что ты опять как бы на месяц бухнулся. А я — отвечай. Хорошо, что Мышка еще не знает. А то бы мало не показалось, — она деланно засмеялась.
— При чем тут Мышка? — все еще осматриваясь, возразил Макс. — Я вчера... не рассчитал. Просто вся энергия ушла. Ну, как ток в аккумуляторе. Надо было... Ну, да ладно. Постой, — спохватился он вдруг, — а кто меня это... уложил?
