Юли стремительно ворвалась в гостиную и бросилась ко мне.
— Максим!
Она упала рядом со мной на колени, тревожно заглядывая в мои глаза. Размётанные ветром волосы рассыпались по её лбу и щекам.
— Что с тобой? Ты болен?.. Ранен?.. Что?
Слова срывались с её губ — отрывистые и взволнованные, словно удары её сердца. Я с трудом взглянул ей в глаза. Мимолётное движение её ладони по моей щеке, и она прижалась лицом к моей груди, вздрагивая всем телом.
— Родной мой! Единственный! Любимый!.. Как же я испугалась за тебя!
Тепло её шепота было совсем рядом. Плечи её вздрагивали, волосы пьянящее пахли.
Святое небо! Как же тяжело оттолкнуть её от себя! Разорвать душу надвое, и лучшую половину выкинуть из груди. Хотелось обнять её, крепче прижать к себе, но руки мои лежали, как две свинцовые неподъёмные гири. Три смерти в Монастырском ущелье стояли теперь между нами непреодолимой стеной, глубокой пропастью разделили наши судьбы.
— Почему ты молчишь, любимый?
Юли подняла ко мне лицо. Её густые чёрные волосы упали мне на плечо бесшумным водопадом. Её руки всё ещё лежали на моей груди, а в глазах поблескивали слёзы радости. Несколько долгих мгновений я смотрел в эти чарующие, бездонные янтарные озёра... Потерять её значило для меня потерять смысл всей моей жизни, но быть вместе с ней теперь — значит погубить и её жизнь тоже. В груди у меня снова что-то оборвалось и там похолодело.
Юли всё ещё смотрела на меня. На губах её блуждала возбужденная улыбка.
— Мы должны расстаться с тобой! — чужим голосом произнёс я, с трудом заставив себя заговорить с ней об этом, избегая её взгляда.
Глаза Юли остановились на мне.
— Как?.. Как... расстаться? О чём ты говоришь?
Тревожное смятение её голоса больно хлестнуло меня по самому сердцу. Она не поверила мне. Да и как в такое можно было поверить?
— Я убил трёх человек! — тем же глухим ледяным голосом произнёс я. — Из-за моего безрассудства погибли люди!
Её испуганные глаза впились в меня.
— Нет...
Я почувствовал, как каменеют её руки, как застывает гранитным изваянием её тело.
— Я совершил подлость.
— Нет! Ты лжёшь мне! Лжёшь!
Она схватилась ладонями за виски и затрясла головой, словно защищаясь от моих слов.
— Я подлец и преступник! — безжалостно бросил я ей в лицо и резко вскочил на ноги.
— Нет! Неправда! — с надрывом крикнула она, тоже вскакивая. — Нет! Нет! Нет!
— Я преступник! Спроси у своего отца!
— Я не верю тебе! Ты лжёшь, лжёшь мне!.. Зачем ты лжёшь мне?
Она трясла меня за плечи, быстро теряя силы и захлёбываясь рыданиями. Искажённое страданием, мокрое от слёз лицо её стояло перед моими глазами, как в страшном и мучительном сне.
— Я не люблю тебя! — бессильно сказал я, чувствуя, что сам едва держусь на ногах.
— Нет... я не верю!.. — простонала она и упала на диван, как подкошенная, вздрагивая и тихо всхлипывая.
Я готов был убить себя за то горе и страдания, которые причиняю ей сейчас. Юли лежала ничком на диване. Её мокрые от слёз, пальцы судорожно сжимали шёлковое покрывало. Я понял, что долго не выдержу этого. Хотел погладить её по волосам, но рука моя замерла в воздухе, не посмев коснуться её головы.
— Уходи! — с трудом выдавил я из себя и отвернулся к окну.
Некоторое время она продолжала лежать на диване, уже не вздрагивая, притихнув и не шевелясь, как будто мёртвая. Потом с трудом села. Спутанные волосы упали ей на лицо, но она даже не убрала их. Я наблюдал за ней в отражении оконного стекла, чувствуя тупую боль в груди.
Вот Юли неуверенно поднялась на ослабшие ноги, пошатнулась, едва не упав снова. Посмотрела на меня. Даже спиной я почувствовал этот её взгляд, жёгший меня раскалённым железом. Я весь напрягся, ожидая каких-то её слов, но она громко всхлипнула, и неожиданно выбежала из комнаты. Подавленный и совершенно разбитый, я продолжал стоять у окна, не решаясь обернуться, боясь снова встретить её отчаянно-умоляющий взгляд. Не знаю, сколько это длилось: может быть минуту, а может быть час. Наверное, очень долго. С уходом Юли опустошённость в душе стала совсем тягостной. Пустой дом казался мне холодным и неуютным, хотя снаружи пекло солнце, а широкая полоса солнечного света всё так же падала через распахнутую стеклянную дверь, играла бликами в полированной мебели.
Бессильная апатия завладела мной, сковала волю и сознание. Я снова повалился на диван, не раздеваясь, в томительном ожидании (чего я и сам не знал). Чувство неискупимой вины — вины перед Юли, перед Стивом, перед ребятами, перед всем миром — камнем тяготило мою грудь. Какое-то время я не менял позы. Перед глазами стояло искажённое страданием лицо любимой. Я гнал его от себя — эти молящие о пощаде глаза, эти дрожащие в рыданиях губы, надломленные горем брови — гнал, утешаясь мыслями о том, что всё кончено, что моё наказание будет наказанием и за неё. Чем скорее она уйдёт из моей жизни, тем лучше будет и для неё. Да, я причинил ей боль и страдания. Да, я поступил с ней жестоко и подло. Но я не могу взваливать и на её плечи груз ответственности за содеянное мной преступление... Я просто не имею на это права! Этот тяжкий груз раздавит её, он её погубит!..
Я лежал, не шевелясь, прикрыв глаза рукой. За окнами, где-то в совершенно ином мире, радостно пели птицы, не ведавшие печали, и даже подступавшая осень не пугала их. Сколько длилось это моё странное полузабытье?.. Не знаю. Когда я снова приподнял веки и посмотрел в потолок, потоки солнечного света всё так же изливались на него, а гомон птиц не смолкал в саду. Но теперь в эту птичью разноголосицу влился ещё один звук — настойчивое мерное попискивание.
Зуммер! Именно из-за него я и очнулся. Я приподнялся на локте. Так и есть! Розовый огонёк вызова мигает на передней панели визиофона. Быстро соскочив с дивана, я включил обратную связь. Экран вспыхнул почти сразу, углубляя изображение стереопроекции, озаряя просторное помещение, на широких окнах которого колыхались прозрачные зелёные занавеси. Я очень хорошо знал эту комнату. Влад Стив встал передо мной во весь свой рост так, если бы он находился не за несколько кварталов отсюда, а в соседней комнате. Признаться, я совсем не ожидал увидеть его именно сейчас.
— А я уже не рассчитывал застать тебя дома! — произнёс отец Юли спокойным бесцветным голосом, уперев в меня пристальный взор.
— Кажется, я немного задремал... Наверное, не слышал вызова...
— Завидую твоей выдержке! — так же спокойно кивнул Стив. — Ты можешь ещё спать?
Мне показалось, он усмехнулся. Что это с ним? Ведь совсем недавно он как будто сочувствовал мне. Я хотел, было ответить ему, но запнулся на полуслове и промолчал.
"Всё правильно! Всё так и должно быть!" — подумал я, виновато опуская глаза.
— Что у тебя произошло с моей дочерью? — Стив не сводил с меня пристального взора. Голос его ясно звучал звенящими металлическими нотками. — Юли ничего не говорит мне, но когда она вернулась от тебя, на ней лица не было... Что ты ей сказал?
Я по-прежнему молчал, а Стив жёг меня суровым взглядом из-под сдвинутых бровей.
— Ты рассказал ей о случившемся?
— Да... Это потрясло её.
— Не удивительно! — Тёмные глаза начальника Особого отдела всё ещё пристально изучали моё лицо. — Но я хорошо знаю свою дочь. Одно только это известие так не сломило бы её. Что ещё ты ей сказал?
Я поднял на него глаза.
— Сказал, что мы с ней должны расстаться... Так будет лучше...
— Лучше для кого? — Стив буравил меня холодным взглядом.
— Для нас обоих... И прежде всего для неё.
Я снова опустил голову, ожидая суровых слов в ответ, но Влад Стив неожиданно тяжело вздохнул, и печально произнёс:
— Эх, Максим, Максим! Хочешь поступить справедливо, а поступаешь жестоко. Кому нужна такая справедливость?
Он сокрушённо покачал головой, затем заговорил снова:
— Пойми, мне совсем не безразлична твоя судьба, как и судьба моей дочери. Если ваши чувства действительно настоящие, то как же ты можешь так говорить? Полюбив её, ты взял на себя ответственность и за её судьбу — ответственность за живого человека! Сейчас не идёт разговор о том, кто этот человек: моя дочь или же кто-то другой. Я понимаю тебя. Ты подавлен произошедшим, мечешься, не знаешь, как правильно поступить... И в результате поступаешь неверно! Сейчас тебе кажется, что весь мир видит в тебе врага, но это не так. Мальчик мой! Послушай меня, человека прожившего сложную жизнь, человека, который знает, что такое быть ответственным за других людей, знает, какой это тяжкий груз. Не каждый может достойно нести его на своих плечах, и слабого он раздавит обязательно... Не только его одного. И ты уже понял это.
В его словах мне вновь послышался упрёк, напоминание о случившемся в Монастырском ущелье. Ведь именно я не смог выдержать испытание властью, возложенной на меня, и погубил жизни доверившихся мне людей. И вот я смят, раздавлен, уничтожен! И хотя Влад Стив вовсе не упрекал меня в этом, его слова я воспринял именно как упрёк. От этого на душе стало совсем гадко и невыносимо. Подумалось: "Как же так? Ведь не о себе я сейчас думаю! Не хочу я, чтобы Юли страдала из-за меня! Как же он этого не понимает, мудрый начальник, которому я всегда верил и доверял?".
— Конечно же! Конечно, я ответственен и за Юли! — воскликнул я, не имея сил больше сдерживаться. — Именно поэтому я и не хочу, чтобы мой позор лёг на неё! Я не хочу ломать ей жизнь ради каких-то иллюзий...
— Иллюзий? — Стив невесело усмехнулся. — Любовь ты называешь иллюзиями?
Я запнулся и отвернулся в сторону.
— Значит, ты заботишься о моей Юли, даже не спросив её, а нужна ли ей такая забота? Не хочешь жертвовать моей дочерью ради вашей любви, которую называешь "иллюзиями"?.. А может, и не было у тебя никакой любви?
Я быстро посмотрел на него. Его слова больно задели меня, разбередили кровоточащую рану на сердце.
— Я люблю вашу дочь! — твёрдо сказал я. — Люблю всем сердцем, всей душой! Я готов в любую минуту отдать за неё жизнь... Но мы должны с ней расстаться... Для себя я уже всё решил.
Глаза Стива наполнились печалью.
— Ты говоришь, что решил для себя, значит, решил и для неё! А согласна ли она с твоим решением? Ведь если ты любишь её, а она любит тебя, то вместе вы — неделимое целое, где каждый не может существовать отдельно. Тогда решая за себя, ты решаешь и за Юли!
— Как всё просто! — горько усмехнулся я.
— Вовсе нет, Максим! Вовсе нет! — печально покачал головой Стив. — Такова наша жизнь: твоя, моя, сотен, тысяч таких, как мы с тобой. А жизнь не бывает простой никогда!
Он замолчал, глядя куда-то поверх моей головы, словно оценивая сказанное. Затем, снова остановил на мне пристальный взгляд.
— Что же ты намерен делать дальше?
— Я не могу оставаться на Земле... Это теперь невозможно для меня... И вы должны меня понять! Если мне позволят, я улечу в отдалённую колонию Трудового Братства, где никто и никогда не вспомнит обо мне.
— Улетишь с Земли? — задумчиво повторил Стив. — От кого ты хочешь бежать, Максим? От себя?.. От людей, окружающих тебя?.. От общества, вырастившего и воспитавшего тебя?.. Или ото всех сразу?.. А как же Юли? Что будет с ней? Ты подумал об этом?
— Не знаю...
— Неужели ты можешь вот так вот легко бросить её? Это же будет предательством с твоей стороны по отношению к ней!
— У меня нет другого выхода! — упрямо повторил я.
— Как ты не прав, Максим! Не прав и жесток! — сокрушенно покачал головой Стив.
— Поймите же, я не имею права делить с ней свой позор, доставляя ей горе! Это не справедливо!
— Имеешь! Если ты любишь её, то имеешь такое право! — твёрдо сказал Стив. — Сынок! Прошу тебя, подумай хорошенько ещё раз обо всём. Может быть, тогда ты поймёшь, что можно поступить иначе... Я не стану препятствовать тебе. Скажу только одно: сломать свою судьбу легко, так же, как и разбить сосуд любви, но вот склеить их будет очень тяжело.
Отец Юли замолчал, и мне показалось, что в глазах его даже блеснули слёзы. Ошеломлённый, я хотел, было сказать ему что-нибудь ещё, но экран погас, оставив меня одного. Какое-то время я стоял у визиофона в странном оцепенении. Разговор со Стивом спутал и без того мои путаные мысли. Очнувшись, я подошёл к окну, слегка нажал крохотный рычажок в стене — рама бесшумно повернулась на горизонтальной оси. Порывы свежего ветра ворвались в комнату, обдали лицо бодрящей волной, растрепали волосы. Взметнулись испуганными белыми птицами прозрачные занавеси на окне. В саду, вторя ветру, мерно кивали ветви акаранды, на клумбах трепетали и вздрагивали бутоны роз и георгин. При виде их мне вспомнилось совсем недавнее время, когда вот так же пышно цвели розы на клумбах в "Садах Любви", и робкий вечерний ветерок разносил вокруг пьянящие ароматы. Мы брели, обнявшись, с Юли сквозь цветочные заросли — совершенно одни, не зная печалей и забот. Нам казалось тогда, что весь мир создан только для нас двоих...
Неожиданно я почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит. Обернулся, пожалуй, излишне резко. Действительно, кого мне было здесь бояться? Поток солнечного света слепящей рекой лился через распахнутую стеклянную дверь. Сама же она горела расплавленным золотом, и это сияние озаряло стоявшую на пороге Юли. Лица любимой мне не было видно — только контур её тела рисовался сквозь ослепительное солнечное зарево.
Появление Юли здесь оказалось для меня полной неожиданностью. Несколько долгих минут мы стояли так — она на пороге моего дома, а я у окна — не произнося ни слова, почти не шевелясь. Наконец, Юли вошла, сделала несколько нерешительных шагов в мою сторону и остановилась посередине комнаты. Теперь я хорошо видел её лицо: родное, прекрасное, бесконечно дорогое мне лицо. Оно осунулось и казалось бледным, после всего пережитого ею. Кончики губ Юли трагически опустились, а волосы растрепались от ветра, но она не поправила их. Веки припухли и покраснели — верный признак недавних слёз. Под глазами лежали тёмные круги.
Сердце моё снова сдавила тупая боль.
— Зачем ты пришла? — с трудом выдавил я из себя.
Юли ещё ниже опустила голову. Произнесла совсем тихо:
— Не знаю... Я не могу уйти так... Я не могу...
Она снова замолчала, борясь с наворачивающимися слезами. И опять мне захотелось схватить её, сдавить в своих объятиях, целовать её заплаканное лицо, но безумным усилием воли я подавил в себе это страстное желание.
— Извини, — так же тихо, не поднимая глаз, сказала Юли. — Я слышала твой разговор с моим отцом... Случайно... Почему ты не сказал мне, что решил покинуть Землю?
В её голосе не было ни упрека, ни укора, только безысходная обречённость. Сердце моё опять заныло от боли.
— Я не мог сказать этого сразу... Понимаешь?
Она согласно закивала. Долго молчала, и вдруг:
— Но как же ты мог улететь, ничего не сказав мне!
Этот надрывный крик её души, заглушаемый рыданиями, сломил меня. Слёзы — неудержимые крупные слёзы — катились по её щекам. Юли бросилась мне на грудь, рыдая и вздрагивая всем телом. Ошеломлённый, я неуверенно обнял её дрожащие плечи, чувствуя как слёзы, льющиеся из её глаз, прожигают мою кожу, словно капли расплавленного металла. Нет, я больше не мог притворяться бесстрастным и холодным! Невыразимое чувство вины и сострадания захлестнуло меня удушливой волной, и лёд, которым я старался навсегда сковать своё сердце, начал мгновенно таять.
