Из овального чернеющего проёма люка в правом боку ракетоплана показалась чья-то лохматая голова. В следующее мгновение на верхнюю площадку посадочного трапа вышел высокий и худощавый мужчина в синем комбинезоне с нашивками штурмана Звёздного Флота и в высоких ботинках звездолётчика. Он вытянул за собой из нутра ракетоплана толстый змеистый кабель, намотал его на поручень трапа, и посмотрел на нас. На раскрасневшемся от жары лице его не было ничего, кроме сонливой усталости. Без интереса он оглядел нас троих и так же быстро скрылся за бронированной дверью входного люка.
Я взглянул на часы и повернулся к своим спутникам.
— Пора?
Юли смотрела на меня снизу вверх, потерянно и тоскливо. Я перевёл взгляд на Влада Стива. Тот ворошил ногой серую пыль на краю каменной дорожки. На нас он даже не взглянул.
— Да, пора. До старта осталось полчаса. Вам нужно возвращаться в безопасную зону.
Я снова взял Юли за плечи. Она вся напряглась, но глаз на этот раз не отвела.
— Я всегда мечтал подарить тебе весь мир, а дал только горе... Прости меня, если сможешь.
Юли опустила веки. Кончики её губ дрогнули. Мне показалось, что она вот-вот заплачет, но глаза её оставались сухими. Она ещё ниже склонила голову, произнесла совсем тихо:
— Не могу плакать... Наверное, все слёзы уже выплакала.
Юли подняла ко мне лицо, и глаза её сухо блеснули. Я подошёл к Стиву и крепко пожал ему руку.
— И вы простите меня. Я был плохим учеником и неверным другом... Вы многое сделали для меня, но я оказался не достоин вашей заботы... Никогда.
Стив смотрел себе под ноги, непривычно сутулясь, и молча, разминал пальцами тонкий сухой стебелёк. Я хотел ещё что-нибудь сказать ему, но понял, что все слова сейчас бессмысленны. Что я мог сказать ему в эти последние минуты? Я растерянно оглянулся на Юли — безнадежно поникшую и съёжившуюся, словно от пронзительного холода — и быстро зашагал в сторону посадочного трапа ожидавшего меня ракетоплана.
Юли нагнала меня у самых ступенек.
— Максим!
Я оглянулся. Запыхавшись от быстрой ходьбы, она остановилась в полушаге от меня, взяла меня за руку. Лицо её стало бледным, несмотря на жару, а в глазах застыла незнакомая мне твёрдость. Я открыл, было, рот, но она быстро прильнула ко мне и поцеловала меня в губы. Всю свою оставшуюся жизнь я буду помнить этот её поцелуй! Я едва взял себя в руки, чтобы тут же не бросить всё, и не уйти с ней отсюда, куда глаза глядят.
— Я буду ждать тебя! Слышишь? Буду ждать!
Голос её сорвался. Я нежно провёл рукой по её чудесным волосам — в последний раз! — по тонким, покрытым золотистым загаром, плечам, окунулся в печальные озера её глаз.
— Иди в укрытие! Здесь нельзя больше оставаться... Иди.
Она отошла шагов на десять и остановилась, глядя на меня. Стояла так до тех пор, пока я не поднялся по трапу, и не скрылся внутри ракетоплана. Едва я перешагнул низкий рифлёный выступ воздушного фильтра биологической экранировки, как сердце моё упало в груди, и тоскливо защемило. Перед глазами стояла маленькая хрупкая фигурка Юли на взлётной полосе, провожающая меня молящим взглядом. И снова я готов был повернуть назад, но вместо этого торопливо зашагал через переходной тамбур с тройными дверями, и побрёл по узкому коридору в направлении пилотской кабины.
В кресле пилота сидел совсем молодой ещё человек в синем комбинезоне звездолётчика. При моём появлении он внимательно посмотрел на меня.
— Моё имя Максим Новак, — представился я. — Вас должны были предупредить обо мне, из Службы Труда.
Глаза пилота сразу же повеселели.
— А! Так это вы летите на "Орбитальную-8"? — обрадовался он.
— Я.
— Тогда присаживайтесь, — указал он на кресло сбоку от себя. — Сейчас стартуем.
В кабину вошёл ещё один человек — тот самый, которого я уже видел снаружи. Он поздоровался со мной кивком головы и привычно опустился в штурманское кресло перед пультом управления. Я услышал, как за моей спиной, где-то вдалеке, с глухим рокотом раздвинулись и захлопнулись стальные заслонки. Вспыхнули голубые экраны над главным пультом управления, разворачивая перед нами панораму огромного опустевшего поля. Откуда-то со стороны кормы корабля донёсся приглушённый могучий рокот — заработали маневровые двигатели. Ракетоплан дрогнул всем корпусом, по обшивке его прошла мелкая дрожь, и тут же утихла. Юркий корабль плавно сдвинулся с места и мягко покатил по взлётной полосе.
Я изо всех сил силился рассмотреть на экранах заднего обзора знакомые силуэты Стива и Юли, хотя прекрасно понимал, что их там сейчас не может быть, потому что они давно уже за границами взлётного поля. И всё же я напрягал глаза, вглядываясь в отдалённый горизонт, пока прозрачные блюдца экранов не затопило ослепительное белое пламя. Теперь уже ничего, кроме этого моря огня, не было видно. Затем штурман опустил на экранах защитные фильтры и неодолимая сила начала вдавливать меня в кресло, сжимая предохранительные пружины почти до предела.
Ракетоплан плавно задрал нос и устремился ввысь, пронзая солнечное небо.
"Прощай Земля! Тон эона — навеки! — как говорили древние эллины", — подумал я, печально закрывая глаза.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ЗАКОНА
"Когда пламя над чашей кольцом совьётся,
тогда близко время Моё..."
Ж. Сент-Илер "Криптограммы Востока"
"Научиться чувствовать себя всегда частью потока,
несмотря на всю свою индивидуальную неповторимость, -
вот обязательное условие мудрости!"
И. Ефремов "Лезвие Бритвы"
глава первая
ЗА ГРАНЬЮ СМЕРТИ
Сквозь огромное вертикальное окно, закрытое листом волокнистого стекла с отражательным покрытием окиси тантала, и разделённое серебристой ячеистой раскладкой фильер из сплава иридия, осмия и рутения, можно было любоваться бездонным чёрным океаном вселенной. Бескрайний простор там мерцал острыми разноцветными иглами далёких звёзд.
Я стоял на обзорной площадке третьей палубы у кабины лифта и смотрел сквозь окно вниз, в сторону грузового дока, где пристыковался ракетолёт "Ангара". Правее и ниже него, там, где начиналась кольцевая галерея с жилыми каютами и вспомогательными помещениями "Орбитальной-8", я заметил ещё один корабль — небольшой, с необычно узким корпусом и острым носом. Корабль этот очень походил на пассажирский межзвёздный лайнер, но отличался от него размерами и вздутой задней частью с высокими гребнями стабилизации. Ближе к куполообразному выступу над носом ракетолёта, в том месте, где обычно располагается пост управления, я прочитал название, сиявшее золотым литьём на фоне чугунно-серой защитной брони внешней обшивки — "Атма".
Присутствие здесь этого необычного корабля должно было бы вызвать у меня искренний интерес, но сейчас опустошённость в душе рождала во мне лишь отчуждённое безразличие ко всему на свете. Даже звёздный простор за несокрушимыми стенами станции совсем не радовал меня, не будоражил воображение и не волновал, как прежде, сердце. Ступив на площадку лифта, я спустился на нужную мне палубу и побрёл к грузовому доку.
За двумя рядами толстых дверей шлюзовой камеры "Ангары" начинался широкий коридор. Свет здесь почему-то не горел, и внутри ракетолёта царили фиолетовые сумерки и лёгкая прохлада. Только зелёные сигнальные огни вдоль стен смотрели на меня из темноты, словно глаза какого-то загадочного зверя. Откуда-то из-за стен доносился мерный жужжащий шум. Наверное, там работали воздушные насосы. Непрерывный ток воздуха ощутимо обдавал тело из-за этого здесь и ощущалась прохлада.
Внезапно в потолке, прямо над моей головой, сдвинулся стальной щит, и широкая полоса жёлтого света упала на пол коридора. Одновременно с этим по обеим сторонам от меня сдвинулись узкие двери. Я заглянул в одно пустое помещение: здесь располагалась распределительная энергостанция корабля. В другом помещении мощные насосы с глухим урчанием перегоняли воздух в терморегуляторной системе. На стене здесь горело оранжевыми знаками широкое табло, а ниже него размещался щит со множеством мигающих огоньков, а так же какими-то рычажками и кнопками управления. Было похоже на то, что экипаж корабля проверяет исправность аварийной сигнализации перед стартом.
Я миновал полосу яркого отражённого света и свернул направо, почти сразу оказавшись перед открытой дверью в пост управления. На его пороге я остановился в нерешительности.
У высокой колонны в центре зала стоял поджарый человек в синем комбинезоне со штурманской нашивкой на плече и укладывал толстые оптоволоконные кабели в отверстие колонны на уровне своей груди. Здесь был и ещё один представитель экипажа корабля — невысокий, коренастый и крепкий, с коротко стриженной русой головой человек средних лет. Он стоял около пульта аварийной сигнализации и задумчиво перебирал пальцами какие-то кнопки. Одет он был в стандартный синий комбинезон с отличительными знаками первого пилота. Почувствовав моё присутствие, пилот обернулся. Несколько секунд он спокойно изучал моё лицо, потом в глазах его появился немой вопрос.
Я заметил, что, и штурман оставил своё занятие и с любопытством рассматривает меня. Чтобы не вводить их в заблуждение, я поспешил представиться.
— А! Это вы летите на "Фаэту-2"? — заметно обрадовался пилот. — Тогда добро пожаловать на борт нашего "бронтозавра"!
Он оставил в покое кнопки аварийного пульта и подошёл ко мне бодрым шагом, протягивая в приветствии руку.
— Почему "бронтозавра"? — удивился я.
— Это мы так прозвали наш корабль, — улыбаясь, пояснил пилот. — А что? Разве он не похож?
— Н-не знаю... — замялся я, не придумав, что ответить ему.
— Э! Да, ладно! Чего там? Рад познакомиться! Я Эд Тернер, — представился пилот.
Я пожал его твёрдую ладонь. Покосился на штурмана.
— А это наш штурман, Дэвид Купер, — опередил мой вопрос Тернер и заблестел глазами. — Признаюсь, я был немало удивлён, когда узнал, что кто-то хочет лететь на грузовом корабле пассажиром... Хотя, конечно, у каждого могут быть свои причины, и я, разумеется, никому не могу запретить летать на грузовых кораблях... Впрочем, как на пассажирских тоже.
— Просто мне необходимо было срочно попасть на Омикрон Кита.
— Понятно, понятно! Чего уж там? — Тернер, кажется, обрадовался ещё больше. — Надо, так надо!
— А что же вас здесь только двое? Из экипажа? — удивлённо поинтересовался я, и опять покосился на молчаливого штурмана.
Лицо у того казалось слегка вытянутым, возможно, из-за больших карих глаз под густыми бровями и узкого подбородка. Справа около рта у штурмана наметилась глубокая складка, придававшая ему хмуроватый вид, но задорный блеск в глазах выдавал в нём человека весёлого и жизнерадостного.
— А зачем нам больше? — искренне изумился Тернер. — Это на трансзвёздных лайнерах пусть больше будет. Там пассажиры, обслуживающий персонал, да и техника посложнее будет, чем у нас. А мы здесь и вдвоём с Дэвидом справляемся. Грузом, сами понимаете, загрузились полностью ещё вчера, под самую крышку! Оборудование разное: автоматические рудокопы, сканеры, буры. Ну, и продукты, конечно, вода и атомарный кислород... А как же без них? Без них никак нельзя! Там люди их ждут, не дождутся. А тут приходит сообщение, что необходимо взять на борт ещё одного человека, пассажиром...
Тернер замолчал, откашлялся и посмотрел на напарника, словно ища у того подтверждения своих слов. Но Купер молчал. Тогда пилот заговорил снова.
— Так вот, приходит, значит, сообщение о пассажире этом, о вас, значит! Необходимо, мол, взять на борт. Человек согласен лететь на грузовом. А мы что? Нам не жалко, пускай летит, раз хочет! Места у нас хватит, продуктов тоже достаточно. Да и лететь-то тут всего ничего — полтора парсека за границами Договорной Зоны.
— Я немного задержался в пути, — попытался оправдаться я. — Служба "Купол" долго не давала расчёт коридора прохождения через астероидный пояс.
— Да, пустяки! — отмахнулся Тернер. — Двое суток не такой уж большой срок в нашем деле. Правда, пришлось взять дополнительный груз в полторы тонны, но это не беда. В грузовом отсеке ещё столько же поместится. Правильно я говорю, Дэв?
Пилот снова посмотрел на штурмана. Тот согласно кивнул, весело блестя глазами. В эту минуту откуда-то снаружи, через динамики внешней связи, донеслась протяжная сирена. Пилот сразу же замолчал, внимательно прислушиваясь. Вой сирены повторился снова, потом ещё, и ещё раз. Тернер посмотрел на меня.
— Кажется, пора. Предупреждают грузовой док. Дают добро на старт.
Пилот натянул на голову тонкий обруч наушников и слегка постучал пальцем в крохотный телефон, словно проверяя громкость связи. Затем кивнул в сторону посадочных кресел у главного пульта.
— Рассаживайтесь по посадочным, друзья! Сейчас будем отчаливать!
— Эх, прощай родная станция! — шутливо воскликнул Дэвид Купер, усаживаясь в своё кресло. — Опять я покидаю тебя на долгие восемь недель! А не покинуть не могу, потому, как работа у меня такая, "бездомная"!
Штурман взглянул на меня и весело подмигнул.
— Да, люди нас ждут там, не дождутся, наверное, — деловито проворчал пилот, пристёгивая привязные ремни. — Дэв, проверь гравитатор!
— Всё в норме!
— Тогда включаю маневровые правого борта!
Я безучастно наблюдал за тем, как на экранах бокового обзора фермы причального стола бесшумно отходят от корпуса корабля, и он, толкаемый ослепительными струями работающих двигателей, ныряет в звёздную пучину без дна и берегов...
* * *
Я неподвижно лежал на широком диване в своей каюте и смотрел в потолок, в одну точку. Прозрачный мерцающий изнутри шар терморегуляторной системы висел над самой головой, и мой взгляд тонул в его призрачной глубине, не замечая её. Память, подобно неутомимой птице, уносила меня далеко-далеко, за пределы этой переливающейся радужной сферы, за пределы этой каюты и прочных стен корабля, стремительно пронизавшего нуль-пространство на границе нашей вселенной и Тамаса.
Нить этой памяти, подобно нити Ариадны — единственное, что связывало теперь меня с потерянной Землёй. Эта нить казалась столь же тонкой и призрачной, как и граница между сверкающим миром звёзд и небытиём, по которой скользил наш ракетолёт. Нить эта то ослабевала, то натягивалась, как вибрирующая струна, грозя оборваться в любое мгновение.
А перед моими глазами проходили заснеженные вершины гор, тёмные молчаливые леса, пенные волны морей, города, посёлки, станции, полные людей и жизни. Смутные воспоминания, неясные образы роились в голове тесной гурьбой, незаметно перетекая друг в друга, сливаясь в единый и неповторимый образ Земли — неповторимо прекрасной и безмерно далёкой, навсегда оставшейся в прошлом...
И ярким, ослепительным лучом сквозь весь этот хаос воспоминаний проходил, неистово и неудержимо добираясь до моего сердца, светлый образ Юли. Как только воспоминания о ней рождались в моей памяти, в груди щемило и жгло нестерпимой болью. Я старательно гнал её образ от себя, но моя борьба с собой продолжалась не больше минуты. Обессиленный и опустошённый, я сдавался, всеми движениями своей души устремляясь к любимой, и тогда моё сердце вновь и вновь разрывалось от боли, истекая кровью и изнывая щемящей тоской.
