> Приветствую, Морулис. Поверхность твоего сознания всё ещё доступна мне.
Ты знаешь. Как знаешь и то, что объём этой поверхности при желании может быть сокращён до нуля. Тебе дарованы высшая сила и высшее провидение — но это не значит, что ты не заплатил за них. Ты заплатил. И эта плата вырвала из тебя, унесла, развеяла в прах саму нить судьбы. Ведомо ли тебе, что такое нить судьбы, Осси Нуар?
> Не совсем моя область, но у меня её нет.
Предельная воля — так называется это отсутствие у таких, как ты. Алиса Орлова, Осси Нуар... Кристо Орлов?
> Насколько я знаю, только близок. Что ты думаешь насчёт Хранящей Время?
«Что ты думаешь»? Что она выбрала другой путь! Встречался с ней в сеансе, Осси? Как ощущеньица, создатель мерзких тварей, недостойный краешек мантии её держать?
> Она гаснет. Мне жаль.
Жаль. Тебе жаль, прислужник Строителей! А не жаль ли тебе было совершать всю ту мерзость? Ты грязен, и предельная воля не значит ровным счётом ничего, кроме силы! Давай, скажи, что «ты просто не понимаешь»! Скажи, что не мог разрушить Пустоту в ней, пока не стало слишком поздно!
> Это не совсем так. И ты действительно не понимаешь. Попробуй посмотреть в перспективу. Задумайся над тем, к чему привели мои поступки. Рассчитай, что будет, если Элис проиграет сейчас, и что было бы, если бы она проиграла раньше. Почему Хранящая Время доверяет мне? Почему она назвала меня своим другом?
Ты подумаешь. Позже. Теперь хватит отвлекать, хочешь транслировать — транслируй. И задумайся, почему Хранящая никогда до этого не просила у тебя помощи, «друг»!
> Задумаюсь, несмотря на то, что у меня уже есть один ответ. Ты задумаешься, я задумаюсь — будем квиты. Теперь и впрямь стоит прекратить этот глупый, бессмысленный диалог через строку повествователя.
> Морулис: делай то, что должен сделать
Ты подходишь к Ханне Аббот. Она смотрит на плещущуюся вокруг Храма Пустоту — и смотрит в свою же душу, в своё прошлое, перебирая воспоминания, точно драгоценные камни, прекрасные на вид, но порой колющие острыми гранями. Не у каждого есть такая сокровищница. Не каждый понимает её подлинную ценность. Ханна Аббот — не каждая.
Редкого человека ты можешь уважать. Ханна прошла по самому краю твоего отношения. Ты не уважаешь её, но её деяния и внутренняя сила, некая глубинная схожесть с тобой, скорее тобой-прошлым, чем настоящим, вызывает подобие этих чувств. Ты ступаешь не бесшумно — чтобы дать Ханне осознать твой визит, обернуться и спросить:
— Тренировки?
— Хватит с вас пока, — качаешь ей головой. — Есть другая тема.
— Слушаю, — ещё одна вещь, которая тебе в ней нравилась — своевременная лаконичность. Ханна любила не говорить зря и умела не только слушать, но и слышать. Хватит ли этого? И Хранящей неведомо. Будущее за столь плотной пеленой, что никакому мастеру Пустоты взглядом не пробить насквозь. Но мастер Пустоты — это тот, кто привык странствовать во мраке, не разгонять его, а направлять, использовать тьму, неизвестность, неопределённость, творить из неё и ею разрушать, быть её проводником, слугой и властелином, верным братом и доблестным рыцарем, готовым защитить её честь её же силой. Мастер Пустоты — это ты, и звание, понимание, просветление высшего порядка было даровано тебе свыше.
> Стоп, что? Ты мастер Пустоты? Паж может стать мастером аспекта?
Неожиданно, не так ли? На самом деле, это не так сложно, как кажется Принцу, но именно Принцу — не достигнуть. Чтобы постигнуть, овладеть аспектом Пустоты в полной мере, требуется коснуться того, что ты мог бы назвать безначальной загадкой. И найти безответную отгадку. Осси слишком долго разрушал в себе Пустоту и слишком свыкся с ролью разрушителя, чтобы смочь принять её токи как само собой разумеющееся. Слишком ограничен и убог, чтобы осознать, каково это, когда покровы и пределы не спадают, а соединяются в одно целое. Лишь став мастером Пустоты, ты смог понять, как, на самом деле, мало знаешь и значишь, разорвал оковы собственного незнания, равно как и знания... Но главное, чему ты научился и что Осси вряд ли будет суждено освоить: иногда нужно держать язык за зубами, особенно если в твоей власти такой инструмент, как строка повествователя.
> Тут ты прав, прошу прощения у читателей за это вмешательство. Продолжим
— Придёт время, когда тебе надо будет совершить нечто неправильное, — смотришь ей в глаза, передавая тень понимания. Она резко кивает. — Что-то, что ты не захочешь делать, но сделать будешь вынуждена. И тогда придёт время выбирать, Ханна Аббот, кто ты. Границы, в которые мы заковываем себя — то, что Пустота размывает и разрушает, но не Пустота потребуется тебе, а нечто иное. Возьми.
Ты вытягиваешь волю в безбрежный океан неопределённости, в котором нет пределов, кроме тех, что задаст мастер, и берёшь нечто невесомое, почти незримое, не совсем настоящее, но в то же время весомее всякой материи вокруг. И протягиваешь это Ханне.
— Что я должна делать с...
— Т-ш-ш-ш, — твои губы непроизвольно искажаются лёгкой улыбкой. — Не всякая не-вещь может быть названа. Ты чувствуешь его силу? Чётко ощущаешь?
— Да, — уверенный ответ.
— Капчалогируй. Когда встретишь человека, способного с ним помочь — поймёшь.
— Но что он должен бу... — сама себя обрывает, понимая, что ты не ответишь.
— Хорошо, — вновь тянешь руку в бездну ты. На сей раз поиск затягивается, потому что ты не просто ищешь, но и — создаёшь? Сплетаешь? Потоки Пустоты увиваются в беспредельности, и творчество твоё безмолвно и невыразимо. Ты вытягиваешь тень и протягиваешь то, что она-человек воспринимает как чёрную, но в то же время полностью прозрачную мантию, а она-иномаг — как ожившую, зовущую в бездну дыру в реальности. — Ты наденешь её, когда настанет срок.
Её рука дрожит, когда она капчалогирует Мантию Благословенной Пустоты. Она смотрит на тебя широко раскрытыми глазами и впервые — видит. Видит твоё истинное могущество, но понимает, что у тебя есть причины не действовать. Молчит. Потом просто говорит:
— Спасибо.
— Теперь ступай, — отзываешься ты, отворачиваясь от неё и устремляя взгляд в Пустоту вокруг Храма — и Пустоту внутри-вовне тебя. — Энтони и Теромос ждут тебя у главного входа.
— Я... — а потом берёт себя в руки. — Я использую твои дары с умом, Морулис.
— Удачного боя, дочь рода Аббот, — тихо отзываешься ты, погружаясь в медитацию, становясь со всем вокруг единым, тем не менее, сохраняя «я».
> Будь Марком Творцевым
Теперь ты Марк Творцев. Втроём сидите вы у костра, ограждающего от мрачного покоя твоего края. Дамблдор задумчиво смотрит в языки пламени, сделавшись каким-то тихим и печальным после взгляда на Перо Маат. Ивицер же развлекает тебя разговором. Вы — ждёте. Ты чувствуешь, что вы должны ждать. Перо — это не просто символ, это ещё и помощь, незримая поддержка... Вестник самой Маат, ты буквально кожей чуешь, когда нужно спешить, а когда — ждать. И сейчас вы ждёте прибытия гостей. Ты не знаешь, кого, но догадываешься — предельный поиск с Пером проходит моментально, буквально толкая в голову нужное.
— ...мы убили их, конечно, — вздыхает Ивицер, качая головой. — Ты не представляешь, как это страшно: видеть мир, испоганенный Жизнью. Любая Сила может быть применена так, что сам Инфуцор содрогнётся от ужаса и отвращения, и Жизнь, сколь она ни была бы близка к Нелуне, — не исключение. Но там, в глубине этой планеты, мы нашли то, что должно было компенсировать все страхи и страдания. Ростки. Их было три — три ростка, три новых начала, три великих потенциала, каждый из которых в руках действительно достойного может стать даже новой реальностью, новым листом, а то и ветвью... Ты ведь понимаешь, что такое — быть частью чего-то символически великого, частью мифа и легенды?
— Да, — гладишь ты Перо. — Поэтому вы не уничтожили их?
— Уничтожить?! — восклицает Ив. — Мы были некромантами, высшими некромагами, воплощениями холодного расчёта и бездушного, эффективного порядка... но мы были частью человечества, брат, несмотря ни на что, мы оставались людьми, для нас было что-то святое, что-то, заслуживающее уважения и преклонения. Разве мы имели право убить ростки? Они не были применимы в нашей империи, это верно, они могли бы её и разрушить, рискни кто из нас интегрировать хотя бы один... Но они были чудом, Марк. Возможно, не Чудом с большой буквы, но зародышем, ростком такого Чуда! В конце концов, целая планета заплатила своей чистотой, своей самостью за явление ростков, и даже деяния этих безумных культистов — они стали чем-то уравновешены в наших глазах. Наши сердца дрогнули. Мы не могли, не имели права ростки уничтожать, но должны были их хранить. И когда мы пали, брат, когда Морулис, избранный воин Гвориса, освобождённый, ненавидящий меня, вошёл в мою цитадель, отпинывая в стороны иссушенные трупы моих соратников, он нашёл меня в хранилище, что было в самом центре, сердцевине Тихого Дома. Хранилище было пустым, разграбленным... так казалось нашим врагам. Никакая иномагия, никакая Йатос не помогла Мерлину найти или даже узнать о существовании венца наших сокровищ. И я, выживший, растерянный и униженный, вернулся, чтобы убедиться в его сохранности.
На несколько секунд воцаряется молчание — лишь треск костра борется с накатывающей тишью. Будто наяву ты видишь вздымающиеся в бесконечную бездну колонны, держащие сам небесный свод, видишь потусторонние синие огни, освещающие сокровищницу некромантов, и видишь Ивицера, усталого Ива, ковыляющего в потрёпанной чёрной мантии по бесконечным плитам. И видишь идущего ему навстречу Морулиса, отвратительного и неотвратимого. Ледяной безвкусный ветер треплет тяжёлый плащ ревенанта, а в руках оказывается ржавый проклятый клинок. И ты знаешь, что брат не смог бы победить тогда.
— Мы встретились, — продолжает Ив. — Ему нечего было мне сказать, его единственным желанием было прервать мою жизнь. Он шёл к этому века, он жаждал моей смерти больше даже Гвориса, ведь именно Морулис был моим личным посланцем, именно я был его господином, человеком, убившим его-прежнего, чтобы создать себе послушного слугу. О, его ненависть пылала, как тысячи солнц! Но он не спешил. Он был самою смертью, медленной, неотвратимой и холодной. А я был разочарован, разочарован прежде всего самим собой и видел в нём — шанс. Я достал ростки — он остановился. Я рассказал ему, как мы добыли их, рассказал об их подлинном значении и отдал ему последний приказ: хранить, как зеницу ока, пуще самого себя, передать только поистине достойному и не иначе. Я не знаю, что он прочитал тогда по моему лицу, что увидел в моих глазах и моей душе. Молча принял он ростки, развернулся и ушёл.
— Они могут оживить ревенанта? — предполагаешь ты.
— Безусловно да, — встречается с тобой он взглядом глаз, в которых проглядывают не годы, но столетия. Не тысячи лет, нет — Ивицер уже рассказал об этом. — Одного ревенанта. Лишь троих можно было вернуть к живости таким способом — Морулис не был глупцом. И он был верен не только себе, но и своему народу в целом, верен Гворису, но достаточно умён, чтобы понимать, что и лучший из правителей может ошибаться. Он преподнёс ему два ростка, но один сохранил при себе как последний шанс. И как показывает время, сделал так не зря.
Один росток Гворис погубил в попытках распространить его силу на весь род ревенантов. Это возможно; но Гворис — не сумел. Эта неудача, гибель зародыша чуда, подорвала его авторитет, и многие ревенанты остались с Хранящей в том числе поэтому. Однако остатков того ростка, его завядшего стебля хватило, чтобы обычный кристосорб вырос в нечто, способное содержать и аккумулировать неограниченное количество Жизни, вырос в Великий Кристалл, передав часть энергии роста и развития проекту «Осушитель».
Другой росток забрала Хранящая для целей, что сокрыты и от Инфуцора, и от меня; ходили лишь слухи, что она желала видеть сущность своего уровня в союзниках, пыталась её вырастить... Как мы видим — тщетно. Третий же росток остался у Морулиса за пазухой, тайный, сохранный, готовый подарить свой бесконечный потенциал. Именно он позволил Морулису стать сильнейшим из ревенантов, развиваться, даже когда остальные, кроме Гвориса, были в стазисе; но аура ростка — лишь тень, капля подлинных возможностей! И теперь, когда Морулис тут, не сомневаюсь, что последний дар увядшего листа — здесь тоже. Как будет, будет ли он применён? Не знаю. Теперь же, Марк, у тебя будет последняя возможность что-то у меня спросить — не личное, а знание, историю листа.
— Быть может, я спрошу? — ты вздрагиваешь — уж и забыл о Дамблдоре-спрайте!
— Если не хочет брат, — пожимает Ив плечами.
— Пусть спросит, — тебе было интересно, какой вопрос мог возникнуть у Дамблдора, как ты понял, старого, могучего волшебника и иномага.
— Скажи, Ивицер Творцев, — слова Дамблдора звучат весомо, веско, как бывает только у подлинно харизматичных личностей. — Ты застал приход волшебства, тебе подчинялись боги, ты был одним из первых сильных иномагов...
— Всё так, — хмыкает Ивицер. — И что с того?
— Знаешь ли ты, какова подлинная природа трёх граней волшебства: Йатос, Фаэр, Ноэли? — кажется, сам Дамблдор не был уверен, что услышит ответ.
— Знаю, — просто отвечает брат. — Знаю и могу сказать. Это не та тайна, которую можно использовать прямо, да и косвенно — нужно быть кем-то вроде Тёмной Луны, меня или Хранящей, чтоб смочь. Волшебное, мистическое, колдовское, сверхъестественное... — протягивает он. — О, как много же небылиц слышал я на эту тему! Истина проще многих слухов — поглубже, пострашнее них. Ты уверен, что хочешь знать?
— Да, — твёрдое решение.
— Марк?
— Я тоже, — ведь ты уверен, так? Интуиция подсказывала, что с волшебством всё далеко не так просто, как рассказывала тебе Бета. Да и сама она говорила, мол, упрощает, к некоторым вещам лучше не соваться, а то прибьёт мимоходом.
— Что же, слушайте. Слушайте и созерцайте то, что не увидите боле никогда, — и раскидывает руки, окидывает Край Вечернего Покоя сильным, властным взглядом, под которым он плавится, растворяется, исчезает — и только пламя костра горит меж вами. Исчезают, отступают куда-то ваши тела, остаются лишь сознания и воли, висящие в беспросветной тьме, которую разрывает Пламень. И берёт Ивицер Пламень, и оживляет его силою видения, которые не просто неотличимы от реальности — они сама реальность и есть! Только настоящая ли, ваша ли?
...ты висишь во мраке озарённом колыханием символов, круговоротом мыслей, тень самого себя, но эта же тень — твоя суть, твоё «я», легчайше отделённое Ивом от тела. Рядом, но в то же время бесконечно далеко висит звезда Дамблдора, переливающаяся вопросами и смыслами. Ивицер же раскинулся вокруг вас, он — само пространство этого места, а пространство — это его душа, его воображение, его безумие, его тихая песнь о вечном. Ты слышишь её, но не различаешь слова и даже звуки — только то, что эта песнь прекрасна и зовёт куда-то вдаль!
