Адди ничего на это не сказала.
Как и Дж'онн.
Остаток пути они проделали молча.
Дверь в камеру находилась в конце коридора, рядом с ней и на противоположной стене было около десяти других дубликатов той же конструкции камеры. Все, кроме одного, в настоящее время были пусты, их пространство было видно сквозь силовой щит, который служил неподвижной дверью между тем, кто находился внутри, и зданием за ними.
Бывший клон Riot все еще спал, осторожно растянувшись на металлической койке. Скорее всего, агенты устроили так, чтобы все руки и ноги оставались внутри койки, а не просто бросались на место и все уходили. Она могла оценить проявленный ими профессионализм, даже если не знала, что сможет сравниться с ними на данном этапе своей жизни.
Достигнув разума бывшего клона, даже с поднятым щитом, она обнаружила различные нервы, которые она защемила, и начала распутывать их, возвращая в нормальное состояние.
Дж'онн тем временем возился с клавиатурой рядом со входом, набирая пароль, а затем прижимая большой палец к сканеру. Через секунду клавиатура зазвенела, засияв зеленым светом, когда силовой щит, прикрывавший вход, растворился в воздухе.
Он посмотрел на нее, когда оторвался от клавиатуры. "Все станет лучше, Администратор, я обещаю вам это".
Адди пожала плечами и уже шагнула вперед, обращаясь к бодрствующему разуму перед ней. "Я сделаю это лучше".
"И мы будем с вами на каждом шагу пути".
Адди проигнорировала это и ощутила странное сочетание разочарования и облегчения, когда эти слова захлестнули ее и начали успокаивать больную часть ее души, ту, которая хотела, чтобы она кричала, топала ногами и рвала все на части, пока вся энергия не иссякла. ее.
Дж'онн вошел позади нее, но остался на пороге двери, хотя она использовала свое экстрасенсорное осознание, чтобы почувствовать это.Она не удосужилась оглянуться, не отвела взгляд от бывшего клона, когда они начали полностью просыпаться.
Сначала они моргали, вяло и медленно, глаза были растерянными, но, как и в большинстве случаев, фокус внезапно вернулся, и бывший клон резко дернулся, страх, паника и замешательство сменили сонное выражение на их лицах. Они обернулись, увидели ее, снова вздрогнули, открыли рот и...
Адди прервала их. "Я собираюсь объяснить вам, что произойдет. Вы будете слушать и подчиняться. Я собираюсь просмотреть ваши воспоминания, чтобы собрать важные данные, чтобы уничтожить Кадма. в заключение, в зависимости от плотности данных. Вы будете переживать эти воспоминания со мной, но я буду держать вас отдельно от воспоминаний, чтобы вы не могли на них повлиять". У Гейл в некотором роде было преимущество, в том смысле, что Адди не могла по-настоящему сделать с ней то же самое, но, тем не менее, это облегчало процесс. "Это пойдет намного легче, если вы не будете сопротивляться этому процессу. Вы можетесопротивляться, и это, правда, затормозит меня, но я буду сильнее отталкивать, а вместе с этим придут и головные боли, неприятные. Ты меня тоже будешь раздражать в процессе.
Она чуть не сказала экс-клону, что у нее плохое настроение, так что они не должны этого делать, но сдержалась. Это был ее гнев, это был порыв. угрожать и кричать. Она знала лучше. Ничего не выдавать было лучше, чем угрозы; страх был тем более сильным от неизвестности, и предвкушение во многом усиливало этот эффект.
Бывший клон выпрямился, не выглядя взволнованным ее заявлением, но Адди совершенно не волновали их чувства по этому поводу. Тем не менее, они, похоже, понимали, что на самом деле не в состоянии спорить, и поэтому не пытались напасть на нее, убежать или возразить, что она не должна этого делать.
Также возможно, что они просто все еще были ошеломлены тем, что были созданы из ничего, и пытались обрабатывать реальность таким образом, чтобы это не было болезненным для восприятия.
Адди не знала. Ее способность анализировать большинство выражений исчезла с ростом ее гнева.
"Могу я спросить вас об одной вещи? Пока ничего из этого не случилось?" — внезапно спросил бывший клон, сосредоточившись на ней."Мне нужно кое-что узнать".
Адди тупо смотрела на них. — Не медлите. Однако я отвечу, если сочту это необходимым.
"Как меня зовут?"
Они спросили так, как будто у Адди был ответ для них, как будто она дала имя чему-то, что могло бы выбрать имя для них самих. "Это решать вам. Я дал себе имя, так что вы можете сделать то же самое".
Похоже, бывшего клона это не впечатлило.
Адди было все равно.
Прежде чем они успели открыть рот, чтобы пожаловаться, Адди вонзила в их мозг психический импульс и вошла внутрь.
Пришло время посмотреть, против чего именно она работает, и как лучше всего сломить Riot, когда придет время.
* * *
Адди была настолько нежной, насколько могла заставить себя быть, пока она плыла сквозь воспоминания и сознание бывшего клона. Она тоже чувствовала их присутствие, связанное с ее собственным, следовавшим за ней, но, как она им сказала, она оттолкнула его, вытолкнула за пределы диапазона помех и нырнула глубже.
Она прочесала воспоминания, ища естественное место для начала. Обтрепанные нити мыслей и историй, места, где разум, а рядом с ним и личность, естественным образом определяли начало своей истории. Для нее это было бессчетное количество тысяч лет назад, отделенное от этой вселенной.
Для бунта? Для Фредерика Мерфи? Это было, когда ему было тринадцать, потому что именно тогда он стал бездомным.
Фредерик Мерфи родился у матери, которая никогда не станет неотъемлемой частью его жизни. У него были воспоминания о ней, скудные и почти несуществующие, которые внезапно оборвались примерно в шестилетнем возрасте, когда однажды он просто перестал вспоминать о ней вообще. Он не знал, ушла ли она внезапно, или дала ему какое-то объяснение этому, или как он вообще отреагировал после этого, и часть его знала, что лучше не копаться, видя подавленные воспоминания тем, чем они были: травмой. отклик.
Но с тех пор он вырос без нее. Его отец был похож на его мать, но оставался на его орбите: пренебрежительный, незаинтересованный собственными увлечениями Фредерика и тот, кто очень явно — и на словах — не любил ответственность, связанную с рождением ребенка.Всякий раз, когда он мог, он напивался, что ответственность за Фредерика больше, чтобы оставить его с ребенком только в начальной школе.
К его чести, Фредерик справился с этой задачей. Когда его отец ничего не готовил, не убирал и вообще ничего не делал, Фредерик старался изо всех сил, часто терпя неудачу, но с годами у него это получалось. Он быстро понял, что не делать этого — тоже легкий способ надрать ему задницу, так что это стало нормальным положением дел: его отец делал несколько вещей по дому каждую неделю, минимальные вещи, и жаловался на каждую мелочь. этого. Может быть, это может быть приготовление ужина в микроволновке однажды вечером, может быть, это может быть уборка разлитой жидкости, которую он сделал сам, но каждый из них сопровождался мужчиной, громко говорящим Фредерику, как он должен быть благодарен за это.
А Фредерик сделал все остальное. Он делал все, чего не делал его отец, потому что другой вариант — получить синяки от кулаков или брошенных предметов. Жестокое обращение стало еще одним ритмом в его жизни, но это был странный, нечастый ритм, из-за которого он всегда оставался на краю собственной жизни, изолированным даже от чувства безопасности и стабильности, которое приходит, когда он живет в доме.
Итак, однажды, в возрасте 13 лет, с туманными перспективами на будущее, он просто ушел.
Отец Фредерика никогда не искал его.
Быть бездомным вообще не очень хороший опыт, а бездомность в Калифорнии несла с собой своего рода клеймо, на которое плевать, но Фредерик часто утешал себя тем, что могло быть и хуже. Времена года не менялись таким образом, чтобы подвергать его риску умереть от холода, и это действительно имело место только во время волн тепла, которые, к счастью, большую часть времени не длились целые сезоны.Он слышал ужасные истории от людей, которые жили на Аляске, о том, как бездомные там умирали, как гуппи, когда наступала зима, если им негде было остановиться.
Многие из этих историй были преувеличены, но чувство все равно осталось, и на самом деле это все, что имело значение.
Тринадцатилетний ребенок не сможет выжить на улице или продержаться очень долго, прежде чем придет обеспокоенный член правительства и заберет его, но Фредерик справился с этим. Прежде всего, он прятался от людей, которые могли поднять о нем слухи, чтобы ему не пришлось столкнуться с каким бы то ни было апокалиптическим приступом, который устроит его отец по возвращении. Этот страх стал скучным и далеким, когда его первый год растянулся на два года бездомности, но так и не смог полностью уйти.
Фредерик все равно приспособился к жизни. Это было не тогораздо более утомительной, чем та жизнь, которой он жил с шести лет. С годами он научился выкраивать для себя маленькое место, таская свою тележку, как лучше всего избегать полицейских, которые разорвут его имущество в клочья и арестуют его за праздношатание. Он узнал, где ставить палатки, а где нельзя, и что люди могут натравить на него собак, если он попытается.
Окраины Нэшнл-Сити, промышленные районы, стали его домом.
Затем, в семнадцать лет, небо рухнуло.
* * *
Фредерик выскочил из своей палатки от звуков, ударов, грохота, взрывов. Он не понимал, что происходит, застряв в промежуточном состоянии, когда половина его мозга все еще спала, а другая половина была накачана адреналином, но его тело двигалось, выбираясь из палатки, чтобы не оказаться в ловушке.
То, во что он ступил, было адом.
Цитадель из инопланетной стали и машин — Форт Розз, узнала Адди .падали с неба, как метеоры, врезаясь в здания, в бетон и землю вокруг него, поднимая вверх густые шлейфы дыма и энергетические разряды, вырывая из земли куски и все, что рядом с ними. Мир сотрясался, сгибался, как сильное землетрясение, и там, где сон делал его медленным, первобытный человеческий инстинкт выживания заставлял его двигаться без колебаний.
Споткнувшись в сторону, Фредерик нырнул вперед, вниз, рухнул в кусты ежевики и кустарника, рядом с которыми поставил свою палатку, и пополз вперед, пока не оказался под столом для пикника, который занимал этот конец парка. Он закрыл глаза, закинул руки за голову и стал ждать.
Метеоритный ураган продолжался еще полминуты, прежде чем, наконец, мир перестал трястись, перестали ломаться предметы и осела пыль.
С большой осторожностью Фредерик выбрался из-под стола для пикника в изменившийся мир.
Повсюду вокруг него были полуразрушенные башни механизмов, куски мерцающего металла, которых он никогда раньше не видел, некоторые из которых были покрыты письменами и светились, а некоторые совсем нет. Кусок того, что выглядело как проволочная дорожка, наполовину зарылся в землю, как будто кто-то воткнул его глубоко в землю и оставил там. На самом деле, это было единственное, что он мог узнать, и даже это было пятнисто, учитывая, насколько оно было искривлено.
Вдалеке горело пламя и выли сирены. Он какое-то время был вне поля зрения, опустив голову после той узкой стычки с копами, но явно что-то произошло.
Он просто не был уверен, что.
Из руин машин и металла вокруг него также не было хорошо заметного пути. Его башни образовывали своего рода стены, сковывающие его, и хотя некоторые из них были достаточно наклонены, чтобы он мог разумно взобраться на них, только одна часть руин вокруг него привлекла его внимание. Он был прямо перед ним, и это была единственная вещь, не тронутая его драматическим падением на землю: металлический блок размером с дом, покрытый светящимися линиями, которые сходились к переборке, которая была утоплена в лицевой части металлического ящика. .
Вид его был почти слишком ярким. Линии светились почти как магниевая вспышка, заставляя пятна мерцать по бокам его зрения, но цвет был не белый, а резкий, вишнево-красный, и от этого еще более ослепляющий.
Он снова попытался сориентироваться, огляделся и представил, в каком направлении все может быть, но, не видя здания, оказался пустым.
Единственный путь вперед лежал к ящику, и он решил, что это лучший ориентир, который он мог использовать в данный момент.
Собравшись с силами, Фредерик пошел вперед, слегка наклонившись, чтобы схватить свой рюкзак — уже упакованный, было бы глупо не иметь его — и перекинуть через спину. Потребовалось немного карабкаться и неуклюже шататься, но вскоре он взобрался на изогнутый металлический обрубок и сумел взобраться на вершину одной из колонн в направлении ящика.
Наверху колонны было маленькое приспособление в форме куба с такими же линиями, что и на ящике перед ним. На самом деле, они светились синхронно: всякий раз, когда меркнет свет на большом ящике, тускнеет и свет на меньшем кубе рядом с ним. Теперь он тоже мог видеть на нем символы на языке, которого он никогда не читал , но который был в высшей степени знаком Адди: Kryptahniuo. На всем этом были надписи с предупреждениями: слишком высокий уровень радиации, неисправность топливных систем, неизбежный сбой питания и так далее.
Но Фредерик не задерживался на нем достаточно долго, чтобы из него что-то вышло. Импульс взял над ним контроль, и он чуть не протянул руку, пытаясь коснуться одного из символов, который выглядел как... нет, был тот же символ, который он видел на груди Супермена.
И это был момент, когда конструкция, и без того неустойчивая, прогнулась. Раздался крик рвущегося металла и крик только из уст Фредерика, когда он упал с восьми футов и ударился о полуразрушенный бетон под собой с резким взрывом боли. Он приземлился на живот всего в нескольких метрах от ящика, его ребра болели от удара.
Обрушение распространялось, расширялось; металлические башни прогнулись, когда упали друг на друга, и у Фредерика было ровно достаточно времени, чтобы оглянуться и увидеть, как два куба с надписями врезаются друг в друга. Вместо того, чтобы отскочить друг от друга или даже согнуться при ударе, они разбились, как стекло, и из него полилась светящаяся голубая жижа.
Он был недостаточно быстр, чтобы убраться с дороги, и вода лилась на него, на него, впитывалась в его одежду, рюкзак, волосы. На одно короткое мгновение боли не было.
Потом была только боль.
Это было все равно, что окунуть конечность в кислоту или загореться, а возможно, и то, и другое одновременно. Фредерик чувствовал, как его нервы поджариваются, сгорают, превращаются в прах и агонию в его теле, своего рода болезнь, которая распространяется по нему, как вены, в его позвоночник, в его кости. Он открыл рот, чтобы закричать, но не издал ни звука, такова была боль. Он попытался отползти, но его тело начало сжимать, сводить судорогой, и боль тянула его вниз.
Сознание уплывало, уплывало. Фредерик не был уверен, как долго он спал, проснулся ли он и просто не помнил этого, но это казалось вечностью, завернутой в секунду.
