Ее разум спутался, даже когда она безуспешно пыталась двигать своим телом. Между ее разумом и телом была стена, дезориентирующая разобщенность, которая означала, что она даже не получала реальной обратной связи от своих движений. Было неудобно дышать, ощущать, как поднимается и опускается ее грудь, а она не определяет ритм. Каждое моргание было неожиданностью, внезапной вспышкой движения, когда она этого не ожидала.
Но она не могла потерять себя из-за этого. У нее были вещи, которые она могла сделать, советы и рекомендации о том, как бороться с психическим контролем, который был передан ей в тюрьме под видом методов самопомощи и релаксации. Совет, который они дали ей на случай, если она когда-нибудь окажется под контролем... этой штуки , заключался в том, чтобы повернуться и бежать, пока это не произошло, но, несомненно, один из этих советов мог бы дать ей преимущество или помочь ей сопротивляться. какой-то контроль.
Лилиан выбрала первую из этих техник. Она сосредоточила свое внимание, каждую часть своего внимания, на указательном пальце левой руки, изолировав себя от ощущений остального тела. Это было тяжело, из-за дыхания, моргания и невозможности посмотреть на свое тело, чтобы сориентироваться, но в конце концов это сработало. Дискомфорт в ее дыхании исчез, моргание стало второстепенным, и она могла чувствовать собственный указательный палец на грани гиперчувствительности, своего рода статическое гудение на поверхности ее кожи, которое осталось бы незамеченным, если бы она не делал это.
Она попыталась пошевелить последним пальцем, хоть дернуть, хоть что-нибудь.
Он не двигался.
Она пыталась снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова
... И все равно. Не сделал. Шаг.
Когда она пришла в себя, паника пришла вместе с ней. Каждый вздох теперь заставлял ее сердце трепетать, кожа потела, в горле перехватывало дыхание, и все же она не могла ничего сделать, чтобы проглотить это ощущение. Это не сработало. Это... еще можно обойти.Она хотела сделать глубокий вдох, сосредоточиться, но не могла.
Другая техника, другая техника — правильно. Что. Лилиан вспомнила, подумала обо всем, что она сделала, чтобы подавить в своих активных воспоминаниях, видах, звуках и переживаниях, которые были мучительны даже для нее. То, что Кадм делал с инопланетянами, было необходимо, да, но многие из них все равно были отвратительны и грязны.
Экстрасенсы якобы были уязвимы для мыслей тех, кого они контролировали, что-то о связи. Она не могла физически сломать контроль над своим телом, но... возможно, она могла дать ему отпор, прежде чем все пошло не так. Она погрузилась в воспоминания, которые, как ей казалось, лучше оставить забытыми, и начала тянуть из карнавала ужастиков, свидетелем которых она была.
Она начала с некоторых вещей, которые ей пришлось научиться терпеть на раннем этапе. Вид расчлененных или изувеченных тел, готовящихся к внедрению усиливающей кибернетики. Она видела внутренности человеческого черепа больше раз, чем, как она искренне думала, кто-либо должен, но случалось ей и хуже.
Она была там, когда исследователи в ее камере Кадмуса проводили полное вскрытие всех основных инопланетных видов, обнаруженных на Земле, разбирая их на части, как забивают животных. Она была там, когда они начали пытаться внедрить кибернетику в инопланетян с существующими способностями, основанными на энергии, и как часто эти испытания заканчивались тем, что силы инопланетян случайно, а иногда и намеренно, выдергивали эту кибернетику из их тел, задолго до того, как они были исцелены. Она была там, когда они проводили первоначальные испытания Медузы, и наблюдала, как комната, полная пришельцев, начала истекать кровью из любой дыры, через которую они могли найти выход.
И она брала эти мысли — и многие другие — и толкала их, толкала, проецировала их из своего сознания в сторону туманного другого, который контролировал ее. То, как это было ей описано, было таким расплывчатым, таким непоследовательным, что она даже не могла сказать, правильно ли она поступает.
Но один момент прошел. Потом еще и еще.
Ничего не изменилось. Ее тело не дергалось, не двигалось, новые мысли не входили в ее собственные и не отталкивали мысли, которые она проецировала. Это была просто тишина, и все худшие вещи, в которых она участвовала, разыгрывались в ее подсознании.
Ее надежда умерла, а вместе с ней и ее контроль над своими мыслями.
Когда она пришла в себя на этот раз, ее сердце колотилось в груди, бессознательный ответ на все, что она делала. Пот пропитывал ее одежду, она чувствовала адреналин в жилах, и была волна нарастающей, сильной тошноты, которая укоренилась не в животе или груди, а в затылке, как головокружение или особенно сильная мигрень.
Оставалось последнее, что она могла попробовать, и ее состояние сейчас было идеальным для этого. Считалось, что полное подавление тела действует на экстрасенсов, поскольку им приходится бороться с собственной естественной реакцией тела. Это не сработало с контролерами эмоций, которые могли просто остановить эти вещи, но... но... теперь это могло сработать.
Так что она сосредоточилась на этой тошноте, на своем сердцебиении, она позволила всему року вернуться в ее мысли и стать еще хуже.Она вспомнила обо всех вещах, которые видела, о том, как они вызывали у нее тошноту. Она думала обо всех худших вещах, которые она видела в жизни, о которых тошно смотреть и о которых тошно думать, как и в случае с тем путем, по которому сейчас шла страна, в которой она жила. Она сосредоточилась на всем этом.
И это сработало. Она почувствовала, как слюна начинает скапливаться у нее во рту, знакомый признак приближающегося приступа рвоты. Ее разум кружил от тошноты, до такой степени, что она едва могла думать ни о чем другом. Ее горло не сжалось, но она чувствовала, как ее желудок бурлит, приближается рвота
... И.
Затем.
Что-нибудь.
Достиг.
В.
Не было способа описать это, не было возможности контекстуализировать то, на что это было похоже. Это было щупальце, или рука, или паутина, или моток, и он появился из ниоткуда, но одновременно отовсюду. Оно проникло в нее, раздвинуло изгибы ее разума до такой степени, что она почувствовала, как ее собственные мысли отбрасываются в сторону, когда они проникают все глубже. Что-то другое, что-то не ее, поселилось в ее разуме, последний оплот ее "я", последняя часть ее самой, что еще у нее осталась.
Что-то еще поселилось в ее костях, кто -то еще.
Лилиан почувствовала, как ее глаза скользнули в сторону, найдя глаза Хэнка, и почувствовала, как ее лицо стало вялым, пустым, лишенным выражения. Ее взгляд задержался на короткое временное мгновение, прежде чем вернуться туда, где они были когда-то прежде, контроль над ее телом отступал, медленно, постепенно.
Но не раньше, чем это щупальце, это впечатление руки, протянувшейся сквозь физическую и нефизическую материю, коснулось чего-то внутри ее разума. Одно скользящее прикосновение, что-то такое легкое, как перышко, привело к потере всего остального. Ее внимание угасло, глаза расфокусировались, мир вокруг нее стал расплывчатым и расфокусированным, а ее разум растворился в дымке тумана. Она... даже не знала, что делала, о чем думала.
Она чувствовала себя прекрасно, просто стоя там, думая ни о чем и обо всем одновременно.
Прикосновение отступило, и с его отступлением пришло новое облегчение. Волна, исходящая от ее висков, омыла ее тело, напрягая нервы, унося тошноту. Ее тело, наполовину пилотируемое, проглотило накопившуюся слюну, и с нарастающей волной она почувствовала, что остатки ее тошноты исчезают, задерживаясь лишь в виде покалывающих нервов на кончиках ее пальцев.
Одни из первых мыслей, которые у нее появились, когда все ошеломляющие ощущения покинули ее, как будто человек, контролирующий ее, делает это, потому что она почти лишила его контроля, или... просто потому, что они не хотели иметь с ней дело. болеть везде. Эта мысль была холодна в ее животе и достаточно тяжела, чтобы казаться правдой. В контроле над ее телом не было никакой настойчивости, во всяком случае, ничего, что она могла бы распознать.
Другие мысли присоединились к первым, когда туман медленно рассеялся в ее голове. На этот раз, однако, укоренившаяся паника, страх были не в ее голове, они были укрыты глубоко в ее груди. Душераздирающая тревога, из-за которой она бы задыхалась на полу, если бы контролировала собственное дыхание. Она чувствовала вынужденное принуждение просто принять то, что происходит с ее уходом с туманом, но симптомы... они не исчезли.
Она пыталась придумать другой план, чтобы выбраться из этого, чтобы освободиться, но всякий раз, когда она пыталась соединить две мысли, третья разрушала их связь, и от нее оставались лишь фрагменты. Она пыталась сопротивляться, сопротивляться окованному железом контролю над каждой частью своего тела, но у нее не было ни энергии, ни концентрации, чтобы вложить в это все, что у нее было, как раньше.
Она слишком устала. Слишком устал. Это не помешало ужасу, осознанию того, что ее разум только что был извращен, укорениться в ней, но заставило переживать по этому поводу... тяжело. Какая-то ее часть просто хотела сдаться, сдаться.
Но она не могла. Не тогда, когда на нее начал надвигаться звук, проникший сквозь стены и заразивший ее страх .
В тишине комнаты она начала слышать его: низкое гудение, жужжание, насекомоподобный хор шума, который с каждым мгновением становился для ее ушей все громче и громче, пока, наконец, некоторое время спустя — может быть, секунды Возможно, минут, ее разум едва мог следить за собой — она как будто стояла рядом с избитым ульем ос, и шум был таким вездесущим, что у нее стучали зубы.
Только когда он был самым громким, все в комнате изменилось. Хэнк двинулся, рывком вперед, уже не совершенно неподвижно, заикаясь, когда он медленно и машинально повернулся к панели рядом с дверью.
Лилиан обнаружила, что у нее есть энергия, воля, чтобы хотеть кричать на него, умолять его не открывать ее, оплакивать то, что должно было произойти. Даже если это делал не он, даже если это была не она, в ее теле.
Хэнк наклонился, медленно, отрывисто нажимая ключ доступа, каждое нажатие кнопки сопровождалось резким звуковым сигналом .
Дверь щелкнула , приоткрывшись.
Это была она .
Хор жужжащих насекомых превратился в бурю в одно мгновение, когда через узкое отверстие в двери влились насекомые. Как огромное, извивающееся облако, кипящее ненавистью, насекомые толкались , пенясь вверх через отверстие и вливаясь в комнату . комната — еекомната, ее святилище . Масса насекомых была такова, что сама дверь открывалась дюйм за дюймом, скрипя от грохота, когда все больше и больше насекомых пробиралось внутрь, воспользовавшись расширяющимся отверстием.
Насекомые полетели на стены, на потолок, на землю, к Хэнку и к ней. Они двинулись вперед, устилая все, что могли, их количество было настолько велико, что его почти невозможно было сосчитать. Освещение в комнате тускнело и гасло, закрывая собой светильники на потолке, белый мрамор терялся под волнами черного, а сама форма комнаты начала терять связность по мере того, как все больше и больше чего-либо твердого просто закрывалось, оставляя только смутные очертания формы, которая имела тенденцию дергаться и сокращаться, насекомые катились волнами, пока не стало трудно сказать, что именно может быть под ней.
И вскоре они добрались до нее, слишком. Буря обрушилась на нее, стала всепоглощающей и оглушающей, стук крыльев насекомых громко звучал в ее ушах, когда они приземлялись на ее тело, отскакивали от нее, забирались в волосы , на лицо, в одежду. Они приземлялись на окружающий ее мир, более темный мир, мрачный и бесформенный, опрокидывая старинные бутылки из-под алкоголя, предметы со столов и швыряя вещи на землю, где они разбивались о нетронутые половицы. Они застелили телевизор ковром, отсекая даже этот источник света, и направились к другим, оставив комнату в вечной тени, приглушенной и серой.
Рой увеличился, немного поредел, когда они приспособились, чтобы покрыть все вокруг, оставив видимым лишь часть дверного проема, чтобы она могла видеть Хэнка — скорее человекоподобная масса насекомых, как те фотографии пчел, роящихся вокруг куска их улья, гротескный на вид. в — и сам дверной проем, из которого продолжали залетать насекомые. Но, возможно, самое главное, он оставлял дверь видимой ровно настолько, чтобы можно было увидеть момент, когда кто-то протянул руку и действительно распахнул ее достаточно широко, чтобы пройти через тело.
Из этой массы насекомых Лилиан была вынуждена наблюдать за Королевой-администратором, Адди Королевой., появляться. Паразит, пожиратель миров, космический ужас и, безусловно, самая большая угроза миру и человеческому роду в целом. Безразличное, непоколебимое существо, бюрократ для вида, чье представление о бюрократе было настолько далеко от человеческой логики, что было совершенно непостижимо.
Лишь несколько насекомых остались на ней, когда она вошла в комнату, и вместо этого те, что были на земле, расступились с ее шагами, оставив в земле отверстия, достаточно широкие, чтобы ее ноги не раздавили ни одного из них. Она была в своем костюме — который, по-видимому, менялся в зависимости от ее настроения, — но у нее не было правой руки, просто пустая ткань там, где она обычно была заполнена. Ее маска отсутствовала, и один только этот факт делал ее выражение более чем открытым для мира: совершенно пустой взгляд, пустой и пустой , выдающий меньше, чем ничего.
Администратор не осматривал комнату. Она не обращала внимания на то, что ее окружало, она просто шагнула вперед, а затемостановилась ., стоя неподвижно, с пустым рукавом и плащом, волочащимся за ней.
Лилиан почувствовала, как ее тело пришло в движение, она шагнула вперед, рой расступился перед ней так же, как перед Администратором, позволяя ей идти, не раздавливая тысячи жуков с каждым шагом. Ее тело замерло ровно настолько, чтобы поставить кружку рома, испорченную насекомыми, покрывающими край стакана, на стойку рядом с ней, прежде чем углубиться в комнату. Напротив нее Хэнк Хеншоу сделал то же самое, но двинулся к ней, и вскоре они встали перед Администратором на расстоянии примерно пяти или шести футов друг от друга.
Администратор протянула оставшуюся руку, коснувшись наушника, который был едва виден из-под ее головы с темными кудрями. "Обе основные цели были захвачены. Благодаря сканированию я подтвердил, что технология не является модульной. Потребуется сила, чтобы заметно уменьшить его угрозу в заключении". Ее голос был даже не ровным — он был мертвым, пустым и, может быть, хуже всего этого, с ним гармонировали насекомые . Это не было диссонансом, это не была смесь шума и хлопанья крыльев, это было так, как будто рядом с ней говорили сотни голосов, состоящих из шевелящихся челюстей и панцирей, так что ее голос доносился отовсюду и ниоткуда, все в одно и то же время. однажды.
