— Зачем он тебе? — Грэм был... не удивлён, нет. Шокирован. Сама Моргана! Сила Принца ускорила переживание встречи, помогла взять себя в руки. — Сирень хотела передать его Фло.
— Фло мертва, — скривилась Моргана. — А будь жива, не справилась бы с задачей. Аист и Сирень хотели, чтобы память об их мире жила. Память — это самое дорогое, что у меня есть, — она криво, горько улыбнулась. На миг коснулась их своими чувствами — яркими до болезненности, глубокими, как Марианская впадина! — Я храню память о каждом из нас. Ивицер Творцев. Игнотус Певерелл и загадка-спутница его. Мерлин. Прометей. Нимуэ. Эжак Су. Все, о ком вы слышали, и все, чьи имена были стёрты из истории, как имя моего возлюбленного, ушедшего, чтобы я жила. Сирень и Аист — моя память, они дороги мне более, чем вы можете себе представить, люди. В отличие от вас, я смогу выполнить его посмертную просьбу.
— А взамен ты нас не убиваешь? — нашёл в себе силы усмехнуться Денис.
— Я повторю: меня не волнуют ваши с Модрон и Морриган игрища. Я проведу вас... к кому ты хотел? К Элле Мэйдж или к Марку Творцеву. Позабочусь, чтобы сёстры не тронули вас.
— Что именно ты сделаешь с дневником? — уточнил Грэм. Он чувствовал ответственность за эту вещь. Просто так отдавать её даже за собственное спасение... Сколько жизней скрывалось за тенями дневника? Скольким было пожертвовано, чтобы он остался?
— А ты неплохой малый, — вдруг улыбнулась Моргана. — Смотри.
И Грэм увидел. Вместе с Денисом видел он, как небрежным касанием воли-и-представления воплощает и достраивает она миры. Увидел он бесконечное, беспредельное одиночество Морганы — и долгую, неимоверно длинную память, ставшую для неё столь же ценной, сколь и настоящее, а то и боле. Он видел, как воссоздавала она первую встречу Эжака и Ивицера. Это не было кино, не было моделью — она буквально воплощала линию реальности для этого! И не одну, не две, не три — она игралась вариантами, искала наименее диссонирующий, наиболее непротиворечивый.
Она творила. Каждый момент своей памяти, каждое мгновенье прошлого было ей воплощено. Тысячи, миллионы, триллионы отрезков и линий реальности, связанных в одно, — она воплотила всю свою память! Всю до капли. Она не показывала её, да и невозможно это было — Грэм был слишком мал, чтобы осознать столь многое столь быстро!
Моргана была стара. Она была буквально старше звёзд. Её путешествия вовне времени, даже метавремени, длились так долго, что эпоха казалась только мигом. Но её природа, природа Древней фейри, позволяла переживать и это. Она была одной из трёх. Морриган, средняя сестра, лишь разрушала и убивала, бесконечно в этом совершенствуясь. Модрон, младшая сестра, творила новое, экспериментировала, шла вперёд. Моргана, старшая, творила, не творя: воплощала прежнее, реконструировала прошлое, блуждала в этих воспоминаниях, а порой давала то или иное оживить Модрон — отпустить в свободное плавание, как новое начало.
Даже Моргана не могла воплотить настоящих своих друзей и спутников, первых иномагов, поэтому эти воспоминания остались кристаллизованной, реализованной, но памятью. Действием, но ограниченным, будто виртуальностью, как в тех маггловских фантазиях, только совершенной, от реальности неотличимой. Но вот события, где не было существ столь масштабных, она могла, сама или с Модрон, воплотить полноценно. И линия реальности, запечатлённая, отпечатанная в дневнике Аиста, была именно такой.
В конце концов, ни Аист, ни Сирень не влияли до определённого момента столь существенно, а ещё... А ещё Моргана могла исправить. Она могла повторить Аиста и Сирень как музыкальный дуэт. Она могла отменить апокалипсис. Она могла дать этой линии десятки тысяч разных будущих... Не просто могла: хотела, жаждала этого! Эта память, новая частица истории её друзей и не совсем (Грэм так и не понял, кем для неё был Аист), была бесценна: само прикосновение к ней было подобно прикосновению к величайшему сокровищу. Горькому, но чистому в своей красоте. Наследие утёкшей в Лету линии было для Морганы драгоценным камнем, который она обязана была огранить, проявить весь потенциал.
Без слов Грэм протянул ей дневник. Она улыбнулась ему с Денисом и поманила за собой, раздвигая реальность, игнорируя недовольное ворчание Модрон. В конце концов — не только младшей быть активной. Она, Моргана, тоже хочет чувствовать вкус жизни. Хотя бы иногда.
> Вернёмся к части, где оказалась Гвен
Вы шли по Авалону, тихому и сумрачному. Ты не знаешь, сколько это продолжалось, сколько длились рассветы и закаты, сколько мягкое, успокаивающее, но вместе с тем пугающее и пробирающее до дрожи, стоило только задуматься, присутствие Морганы сопровождало тебя по бесконечно разнообразному краю. Вы ступали по поверхности едва волнующегося моря. Рука об руку плыли вы по иссиня-чёрной пустоте, и солнца, подобные старинным лампочкам, ласково вас согревали. По травянистым островам бродили вы под едва слышный стрёкот птиц. Шелест листьев сопровождал вас по осеннему лесу, журчание ручьёв — по лесу весеннему. Вы парили над зимней степью, игнорируя бураны, которым, кажется, не было конца и края. На цветочных полянах вы спали, в горных пещерах отдыхали от долгих восхождений, и ни один зверь, ни одно явление природы, ни одна случайность не могла потревожить тот глубокий, лишь изредка прорываемый вспышками страха и тревоги покой, которым окружила тебя Моргана.
Ты не знала, почему она делала это, но это было... приятно. Целительно, должно быть? Мысли о безумной вечности, болезненные воспоминания, снедающие душу, застарелая вина, бесконечный ужас плена, тысячи болей и страданий отступали, скрывались, точно затягивались раны, оставляя болючие, но только шрамы где-то там, внутри. Ты не противилась. Не потому, что не хотела провоцировать Моргану, а потому что не чувствовала в себе сил сопротивляться. И именно силы — восстанавливались. Однажды их стало так много, что ты решилась спросить, разрушая тишь:
— Сколько времени прошло?
— Вся вечность, — отвернулась Моргана. — Это наше прощание, и завершается оно. Я была с тобой, — повернулась, и зелёные, выразительные глаза были наполнены любовью и печалью. — Мы любили друг друга. Я убивала тебя. Я ненавидела тебя. Я играла с тобой. Я учила тебя. Я пытала тебя. Я копировала тебя. Я разрушала и создавала тебя заново. Я прожила с тобой миллионы жизней. Это — мой прощальный дар. Исцеление, которого ты жаждала, мир, который может дать лишь Авалон. Мечта о покое, которому ты чужда, но в котором нуждалась глубоко внутри.
— Время... — поняла ты. Она... Она уже сделала с тобой всё, что хотела. С другими твоими версиями. Буквально — всё. И теперь она отпускала тебя — ту, кто не пережила ни капли из её... игр? — Они... мертвы?
— Другие ты? — сейчас её улыбка, ядовитая, змеиная, внушала отвращение и дрожь. — Они прожили свои жизни, наши жизни — до конца. Некоторые бросали мне вызов. Какие-то впускали меня в душу. Некоторым я давала свободу, а кто-то проходил мои испытания... или гиб, пытаясь. Они заплатили цену. Ты свободна. Я бы хотела просить тебя со мною не сражаться, но знаю, что ты откажешься.
— Сражаться — с тобой? Зачем? — ты не верила, что это... просто имеет смысл. Ты, Гвен, сражаешься с Морганой, Королевой Фей, по собственной воле?
— Одиночество — моё проклятие, — слабо улыбнулась она. — То, чем заплатила за могущество. Есть лишь одно существо, встав на сторону которого, я ощущаю себя неодинокой. И этот человек — твой враг. Поверь, — улыбка исчезла, оставив только глубокую печаль, — одиночество не болезненно. Это моя сущность, неотъемлемая часть меня, источник и продолжение моего бессмертия, первый и главный якорь мой. Но я хочу попробовать иное. Я хочу ощутить себя не в одиночестве. Не одной. Ты не можешь дать этого. С тобой было интересно, — холодная улыбка потеплела, и ты невольно улыбнулась в ответ. — Но ты не тронула ту пустоту, что в сердце, — она вздохнула. — Только Крис, предельно сущий, может закрыть эту пропасть. Становясь на его сторону даже мысленно, я ощущаю... — её улыбка стала широкой, такой яркой, такой тёплой! — Ощущаю другое. Я снова ощущаю себя девочкой, которая пришла к Первому Стражу нашего листа и попросила дать мне силу. Я хотела — тогда ещё — не мстить! Я желала быть кем-то важным, кем-то настоящим, значимым в глазах моего отца и моей матери! Страж назвал цену, — она покачала головой. — Страж открыл мне путь к Храму, первой из нашего листа, первой из нашего Древа. Я прошла испытание и получила силу, способную убивать бессмертных, получила иномагию... Первый иномаг листа, — теперь её улыбка была горькой, щемящей душу. — Я жаждала иного. Цена — проклятье, одиночество, которое росло со мною вместе, пока не стало более, чем чувством... Ничьё присутствие не трогает его. Лишь тот, другой, Крис-мститель, может мне помочь, пусть ненадолго, пусть вспомнить даст, как было раньше! Крис — враг Хранящей, на чьей ты стороне, и мы врагами будем, как встретимся ещё раз, — долгая пауза: ты смотришь в глаза едва ли не девятилетней девочке, брошенному ребёнку, и образ могущественной Королевы Фей уступает, тает перед новым образом. — Прости.
Оно простирает руку, и тропа из жёлтых кирпичей устремляется от твоих рук в небеса, прячась в оранжево-красных облаках.
— Куда она ведёт? — спрашиваешь ты, так и не найдясь, что ответить девочке Моргане. А девочка уже исчезла. Обратилась пожилой женщиной, опирающейся на волшебный посох, так похожий на посох твой.
— Вовне, — молвит Моргана. — Другая «я» тебя проводит. Я дам вам шанс, дети Паучихи Времени, я дам тебе шанс, Королева Фей. Сентиментальна стала на старости лет, — и демонстративно то молодеет, то стареет вновь. — Мы даём тебе выбор. Ты поймёшь, Гвен Шепард, я знаю. Но вот что выберешь... — задумчивый смешок. — От выбора зависит не только твоя судьба, но и моя, должно быть. Устала слушать откровения скучной старухи? — и ухмыляется, когда ты не можешь найти слов для возмущения. — Ступай. Ступай и не прощайся. Быть может, мы увидимся. Быть может, вторая наша встреча будет не последней. Надежды, веры и стремленья... Живи, пока живая!
Ты хочешь было ответить — но кому? Она пропала. Растворилась, как виденье, как мираж, без единого следа, без тени присутствия, и без неё Авалон кажется таким пустым, таким мёртвым... таким одиноким. Ты не можешь больше оставаться на этих зелёных полях, пусть и уверена, что во времени — не ограничена. Время — это её цепной зверёк... Но ты не можешь. Сжав до боли в пальцах Посох Власти, ты делаешь первый шаг, и кирпичи слегка покачиваются под ногами, удерживая в воздухе. Могла бы полететь — но это глупо. Это всё испортит. Только пешком. Только вперёд. И только — не оглядываясь.
Шаг за шагом поднимаешься ты в небо, и кирпичи тают в тумане облаков следом за Морганой — и Авалоном. Ты чувствуешь — неясно, чем, неясно, как, — как от Авалона остаётся только эта тропка сквозь мокрую мглу, а вокруг — совсем иное. Иное. И чувствуешь чей-то взгляд, чьё-то внимание, сопровождающее тебя на этом пути. Кто же это?
— Модрон можешь звать меня, — тихий шёпот её напоминал голос Морганы, но казался богаче и глубже. Голос Морганы не был похож на голос фейри. В нём было волшебство, но то было волшебство эмоций и чувств — человеческое, слишком человеческое! Потусторонний, холодный (ты поёжилась!) глас Модрон звучал бы так, как и должны говорить настоящие фейри... будь в нём хоть капля эмоций. А эмоций не было.
Присутствие Модрон похоже было на ледяные речные глубины или морозный северный ветер, завывающий тысячами отзвуков и призвуков, соединяющий реальности и инореальности, чуждый, страшный, нечеловеческий... и вместе с тем близкий самой природе, естественный, как естественны бури тысячелетия, с корнем вырывающие вековые дубы.
Именно воля Модрон держала кирпичи, по которым ты ступала, именно её разум соединял Авалон и то место, куда ты шла. Окутанная её ледяной волей, ступая сквозь прохладный туман, ты чувствовала себя точно на дне озера. Может, эта Модрон и есть Озёрная Дева?
— Я была знакома с ней, — улыбнулась Модрон, и улыбка похожа была на искры солнечных лучей на свежем снеге. — Ты знаешь, чем закончился её путь.
Ты вспомнила. Кристо показывал и это. Нимуэ и её жертва... А кем тогда была Модрон? Одним из первых иномагов, как Моргана? Она лишь рассмеялась на твой мысленный вопрос, неравнодушно, но всё же холодно. Её внимание, её присутствие, кажется, пронизывало всю тебя, до последнего закутка души. Что она искала?
— Ничего конкретного, — молвила Модрон с лёгкой задумчивостью. — Ты интересный человек, Гвен. Теперь я понимаю, что нашла в тебе Моргана. Почувствовать меня внутри — неординарное достижение для той, кто только балансирует на грани превращенья в иномага.
— Я не иномаг? — спросила ты не то у себя, не то у неё. — Что это значит?
— Твоя душа не оформлена, — столь же задумчиво ответила Модрон. — Она дрожит в вариации, кружится меж состояньями, готовая стать как плюс-сущей, так и в минус-бытие упасть. Твой якорь нереальности покрыт трещинами, но трещины полны те Света, и Свет отражается внутри зеркал души, горя всё ярче, но якорь разрушая. Процесс не дошёл до половины, и кто знает, что ждёт тебя в конце? И Элронд не предскажет, — ты поняла, на что она отсылает. Сцена из «Властелина колец», где Гэндальф разговаривал с очнувшимся Фродо, встала перед глазами. — Хрустальный сосуд, полный света, для глаз, способных видеть? — её улыбка была соткана из света, как тот самый сосуд, образ которого ярко вспыхнул внутри тебя. Света холодного, но вместе с тем и чистого. Сколь красивого, столь и тревожного.
— Даже ты не знаешь, что со мной будет? — вздохнула. Это беспокоило, если не пугало. Туманная дорога, неизвестность, неопределённость. Ты ненавидела всё это! Почему всё не может быть просто и понятно? Почему такая, как Модрон, сестра Морганы, Древняя фейри, должно быть, одна из тех самых трёх королев Авалона, не может тебе ответить?
— Я ясно вижу все пути, — интересно, она — фейри Неблагого Двора? Или это разделение — придумки смертных, а фейри... Фейри тоже смертные, как говорила Моргана? — Но какой из них выберешь ты и не свернёшь ли на иной — загадка. Свет может пролиться, иссякнуть в трещинах, ведущих в темноту, — и темнота станет твоею силой, а память о свете — якорем-проклятьем. Сосуд может треснуть и рассыпаться, а свет вырвется на волю, более не скованный ничем. Раны-трещины могут быть зашиты, спаяны светом, оставив шрамы на сосуде, что со временем исчезнут, и станешь ты подобна ясному светильнику, и мраку останется спасаться бегством от тебя. Быть может, сосуд будет разбит, изнутри или снаружи, и свет, с осколками стекла смешавшись, породит нечто новое, невиданное раньше?
— Что можно с этим сделать? И как? — стать светильником, от которого бежит мрак, кажется соблазнительным... Если бы ты ещё знала, что это значит! Ты не знаешь. Элис не зря говаривала, что информация — истинная власть. Тысячи примеров, когда она побеждала или проигрывала от незнания одного лишь обстоятельства... Как же хочется разрушить все неопределённости, как же хочется узнать, выбрать раз и навсегда, убрать все сомнения и...
