На удивление неприятно ощущать себя в позиции варвара, который может пробить мистический щит волшебника грубой силой и, быть может, сражаться с ним на равных, а то и победить, но вот понять его мотивы или даже просто сыграть в шахматы — не варварских умишек дело. Я учусь, вникаю в построения Модрон, силюсь вникнуть в её возможности, но это не дело одной минуты или одного дня, а вмешательство — вмешательство потребуется или сейчас, или никогда. Что ж. Если надо, я возьму дубину своей предельной воли — и горе волшебнице, наивно полагающейся на тонкость чар против моей злодейской силы!
— Вмешательство моих сестёр готово разорвать Игру на части, спровоцировать конфликт, варварской дубиной разрушающий столь тонкое кружево чар противостояния... — она читает мои мысли!? Нет. Нет, не читает. Но она постигает меня, как постигаю её сам. Неприятно. Болезненный удар по самооценке. — Я компенсирую это. Есть... нечто, что я бы хотела видеть. Вещь или сущность. Моя — в какой-то мере, — пауза. — Я могла бы стать ей хозяйкой и чем-то большим, чем хозяйка. Ты увидишь, Осси. Я не буду заставлять ни её, ни людей, которых ты определённо ценишь. Они сами решат, и если это решение не сработает, если они погибнут...
— Тогда я вмешаюсь, — киваю ей. — На любую дубину найдётся добротный щит и острый меч. Я посмотрю на твой вариант.
— Смотри же, — и переключила мою, а вместе с тем и вашу точку зрения.
> Вернёмся к части Грэма Фергюссона
Мир вокруг распадается на части и собирается обратно. Но не сразу и не весь. Грэм успевает это осознать, фактически рефлекторно взлетает и делает рывок вперёд. Оглядывается. Огромная стена вырастает за его спиной. Но впереди — такая же стена! Мир сходится двумя плоскостями, чтобы раздавить его меньше, чем в лепёшку. Грэм ускоряет мышление. Его восприятие, отделённое от тела силой иномага, отделённое от времени силой Принца, устремляется во все стороны. Он обнаруживает, что плоскости не бесконечны, а просто чудовищно длинны. Разрушая время, смещается к месту окончания, оставив ловушку позади.
Воздух вскипает, и вновь восприятие не подводит Принца. Он окружает себя чарами головного пузыря, летит дальше, не решаясь ускоряться, не торопясь применять иномагию. Магия ударяет из его палочки, расчищая путь от плазмы, в которую превращается воздух, позволяя лететь быстрей. Грэм упирается в ледяную стену. Он трансфигурирует проход в ней. Останавливается, осознав масштаб ледяной стены. Температура плазмы начинает расти, и волшебство скоро не сможет её сдержать.
Время разрушается опять. Грэм устремляет во все стороны охлаждающие чары, чтобы выиграть несколько секунд. Придумывает в мгновенье ока более сложную трансфигурационную формулу. Касается уже проделанной во льду ямы. Формула превращает лёд в ничто, и давление буквально выбрасывает Грэма в созданный им тоннель, вертит, крутит, едва ни лишает палочки...
Грэма выталкивает в совершенную пустоту, и лёд сам по себе тает за его спиной. Ошеломлённый, он разрушает Время, мгновенно приходя в себя. Мгновенно же размышляет, но из конструктива только то, что это — некое испытание, и ему нужно выбраться. Но как и куда? И если на вопрос «куда?» ответа не находится (уж точно не в сеанс обратно — явно эта Модрон, назвавшаяся именем древней реки-богини, имеет замысел сложнее), то на «как?» — ответ элементарный. Нужен проводник. Ему нужна Элла, Элла Мэйдж, Маг Пространства! Но как найти проводника да без проводника? Быть может... Марк?
У него, Грэма, есть только он сам. Поисковые чары не сработали. Как будто сокомандники, друзья — они находятся всюду и нигде. Направления на них не то чтобы не существует — оно... ну конечно! Грэм вдруг понимает, что остальные в другом не только месте, но и времени, а то и реальности. А значит, нужно применить методы путешествия по реальностям, которым уж кто-кто, а мастер инореальности Этан Райс обучал как следует. Другое дело, что практику им получить было просто негде, зато теория у каждого отскакивала от зубов.
Есть много способов покинуть собственную линию реальности. Самый очевидный — через любую сферу выйти из реальности, а затем выйти и из сферной нереальности, например, из отраженья или тени. Ещё можно напрямую «всплыть», вытолкнув себя из реальности, но это — удел действительно опытных иномагов вроде Дениса или Фло. Можно использовать или создать не-дверь или любой другой не-выход. Иномаги нереальности, в свою очередь, могли просто «выйти», «рассинхронизироваться» с любой линией, им не требовалось специальных приёмов — зачастую требовались приёмы, чтобы оставаться в родной реальности.
Грэм выбрал долгий путь. Медленно, плавно разложил не-настоящее на спектр не-теней и заглянул за границы спектра. Силу Принца использовал очень аккуратно — всё ещё не было понятно, как она взаимодействует с иномагией, да и сама иномагия... Он не был в ней уверен. Даже более того, Грэм был уверен, что всё, кроме прямого «потрогать душой» — контролируется той (или тем), кто управляет этой реальностью. Но лучше видеть, причём с разных перспектив, сравнивать, чем сразу выходить из линии реальности. Вдруг там, за ней, — один большой иношторм?
Иношторма не оказалось. Грэм сделал шаг, даже шажочек вовне, перпендикулярно спектру теней и вместе с тем начиная собственное время, собственный тоннель реальности, отдельный и более открытый. Манипулируя восприятием, осознал себя в бескрайней тёмно-синей дымке, расходящейся перед ногами и сходящейся позади. Позади оставил якорь — сейчас к нему вела сверкающая нить. Достаточно потянуться, и нить выдернет его обратно.
— Слышишь меня? — едва различимый знакомый голос. Грэм вчувствовался, но не нашёл его источника. Сложно нащупать источник, спрятанный мастером сферы нереальности.
— Да, — беззвучно не то сказал, не то подумал он в ответ.
— Я прицепился к тебе, когда нас забрали. Это были не твои друзья. Оно подменило их, разделив линию реальности.
— Проблема доверия, — вздохнул Грэм. — Оно может подменить и твой голос.
— Делать ей больше нечего! — фыркнула «оно», раздвигая дымку. Та самая, кого вы встретили в начале — черновласая, зеленоглазая... Она вытянула руку и выдернула Дениса в тоннель. Поставила рядом с Грэмом. — Извини за вторжение, но у меня к тебе дело.
— Ты — не та, с кем я говорил, — не то предположил, не то спросил Грэм.
— Модрон. Моя сестра — Модрон, и вы понравились ей, мальчики. Уж извини, сестрица, что вмешиваюсь в твои игры, но я узнала кое-что важное. У вас есть вещь, которая должна быть у меня.
— Нет, — отрезал Денис.
— Неправильная догадка, — недовольно качнула головой сестра неведомой Модрон. — Моргана. Я — Моргана, и вы, должно быть, слышали обо мне разную ложь, — хмыкнула. — Она не важна. Игры с Модрон и игры Морриган тоже не важны сейчас. Дневник. У одного из вас есть дневник моего ученика, Аиста.
— Зачем он тебе? — Грэм был... не удивлён, нет. Шокирован. Сама Моргана! Сила Принца ускорила переживание встречи, помогла взять себя в руки. — Сирень хотела передать его Фло.
— Фло мертва, — скривилась Моргана. — А будь жива, не справилась бы с задачей. Аист и Сирень хотели, чтобы память об их мире жила. Память — это самое дорогое, что у меня есть, — она криво, горько улыбнулась. На миг коснулась их своими чувствами — яркими до болезненности, глубокими, как Марианская впадина! — Я храню память о каждом из нас. Ивицер Творцев. Игнотус Певерелл и загадка-спутница его. Мерлин. Прометей. Нимуэ. Эжак Су. Все, о ком вы слышали, и все, чьи имена были стёрты из истории, как имя моего возлюбленного, ушедшего, чтобы я жила. Сирень и Аист — моя память, они дороги мне более, чем вы можете себе представить, люди. В отличие от вас, я смогу выполнить его посмертную просьбу.
— А взамен ты нас не убиваешь? — нашёл в себе силы усмехнуться Денис.
— Я повторю: меня не волнуют ваши с Модрон и Морриган игрища. Я проведу вас... к кому ты хотел? К Элле Мэйдж или к Марку Творцеву. Позабочусь, чтобы сёстры не тронули вас.
— Что именно ты сделаешь с дневником? — уточнил Грэм. Он чувствовал ответственность за эту вещь. Просто так отдавать её даже за собственное спасение... Сколько жизней скрывалось за тенями дневника? Скольким было пожертвовано, чтобы он остался?
— А ты неплохой малый, — вдруг улыбнулась Моргана. — Смотри.
И Грэм увидел. Вместе с Денисом видел он, как небрежным касанием воли-и-представления воплощает и достраивает она миры. Увидел он бесконечное, беспредельное одиночество Морганы — и долгую, неимоверно длинную память, ставшую для неё столь же ценной, сколь и настоящее, а то и боле. Он видел, как воссоздавала она первую встречу Эжака и Ивицера. Это не было кино, не было моделью — она буквально воплощала линию реальности для этого! И не одну, не две, не три — она игралась вариантами, искала наименее диссонирующий, наиболее непротиворечивый.
Она творила. Каждый момент своей памяти, каждое мгновенье прошлого было ей воплощено. Тысячи, миллионы, триллионы отрезков и линий реальности, связанных в одно, — она воплотила всю свою память! Всю до капли. Она не показывала её, да и невозможно это было — Грэм был слишком мал, чтобы осознать столь многое столь быстро!
Моргана была стара. Она была буквально старше звёзд. Её путешествия вовне времени, даже метавремени, длились так долго, что эпоха казалась только мигом. Но её природа, природа Древней фейри, позволяла переживать и это. Она была одной из трёх. Морриган, средняя сестра, лишь разрушала и убивала, бесконечно в этом совершенствуясь. Модрон, младшая сестра, творила новое, экспериментировала, шла вперёд. Моргана, старшая, творила, не творя: воплощала прежнее, реконструировала прошлое, блуждала в этих воспоминаниях, а порой давала то или иное оживить Модрон — отпустить в свободное плавание, как новое начало.
Даже Моргана не могла воплотить настоящих своих друзей и спутников, первых иномагов, поэтому эти воспоминания остались кристаллизованной, реализованной, но памятью. Действием, но ограниченным, будто виртуальностью, как в тех маггловских фантазиях, только совершенной, от реальности неотличимой. Но вот события, где не было существ столь масштабных, она могла, сама или с Модрон, воплотить полноценно. И линия реальности, запечатлённая, отпечатанная в дневнике Аиста, была именно такой.
В конце концов, ни Аист, ни Сирень не влияли до определённого момента столь существенно, а ещё... А ещё Моргана могла исправить. Она могла повторить Аиста и Сирень как музыкальный дуэт. Она могла отменить апокалипсис. Она могла дать этой линии десятки тысяч разных будущих... Не просто могла: хотела, жаждала этого! Эта память, новая частица истории её друзей и не совсем (Грэм так и не понял, кем для неё был Аист), была бесценна: само прикосновение к ней было подобно прикосновению к величайшему сокровищу. Горькому, но чистому в своей красоте. Наследие утёкшей в Лету линии было для Морганы драгоценным камнем, который она обязана была огранить, проявить весь потенциал.
Без слов Грэм протянул ей дневник. Она улыбнулась ему с Денисом и поманила за собой, раздвигая реальность, игнорируя недовольное ворчание Модрон. В конце концов — не только младшей быть активной. Она, Моргана, тоже хочет чувствовать вкус жизни. Хотя бы иногда.
> Вернёмся к части, где оказалась Гвен
Вы шли по Авалону, тихому и сумрачному. Ты не знаешь, сколько это продолжалось, сколько длились рассветы и закаты, сколько мягкое, успокаивающее, но вместе с тем пугающее и пробирающее до дрожи, стоило только задуматься, присутствие Морганы сопровождало тебя по бесконечно разнообразному краю. Вы ступали по поверхности едва волнующегося моря. Рука об руку плыли вы по иссиня-чёрной пустоте, и солнца, подобные старинным лампочкам, ласково вас согревали. По травянистым островам бродили вы под едва слышный стрёкот птиц. Шелест листьев сопровождал вас по осеннему лесу, журчание ручьёв — по лесу весеннему. Вы парили над зимней степью, игнорируя бураны, которым, кажется, не было конца и края. На цветочных полянах вы спали, в горных пещерах отдыхали от долгих восхождений, и ни один зверь, ни одно явление природы, ни одна случайность не могла потревожить тот глубокий, лишь изредка прорываемый вспышками страха и тревоги покой, которым окружила тебя Моргана.
Ты не знала, почему она делала это, но это было... приятно. Целительно, должно быть? Мысли о безумной вечности, болезненные воспоминания, снедающие душу, застарелая вина, бесконечный ужас плена, тысячи болей и страданий отступали, скрывались, точно затягивались раны, оставляя болючие, но только шрамы где-то там, внутри. Ты не противилась. Не потому, что не хотела провоцировать Моргану, а потому что не чувствовала в себе сил сопротивляться. И именно силы — восстанавливались. Однажды их стало так много, что ты решилась спросить, разрушая тишь:
— Сколько времени прошло?
— Вся вечность, — отвернулась Моргана. — Это наше прощание, и завершается оно. Я была с тобой, — повернулась, и зелёные, выразительные глаза были наполнены любовью и печалью. — Мы любили друг друга. Я убивала тебя. Я ненавидела тебя. Я играла с тобой. Я учила тебя. Я пытала тебя. Я копировала тебя. Я разрушала и создавала тебя заново. Я прожила с тобой миллионы жизней. Это — мой прощальный дар. Исцеление, которого ты жаждала, мир, который может дать лишь Авалон. Мечта о покое, которому ты чужда, но в котором нуждалась глубоко внутри.
— Время... — поняла ты. Она... Она уже сделала с тобой всё, что хотела. С другими твоими версиями. Буквально — всё. И теперь она отпускала тебя — ту, кто не пережила ни капли из её... игр? — Они... мертвы?
— Другие ты? — сейчас её улыбка, ядовитая, змеиная, внушала отвращение и дрожь. — Они прожили свои жизни, наши жизни — до конца. Некоторые бросали мне вызов. Какие-то впускали меня в душу. Некоторым я давала свободу, а кто-то проходил мои испытания... или гиб, пытаясь. Они заплатили цену. Ты свободна. Я бы хотела просить тебя со мною не сражаться, но знаю, что ты откажешься.
— Сражаться — с тобой? Зачем? — ты не верила, что это... просто имеет смысл. Ты, Гвен, сражаешься с Морганой, Королевой Фей, по собственной воле?
— Одиночество — моё проклятие, — слабо улыбнулась она. — То, чем заплатила за могущество. Есть лишь одно существо, встав на сторону которого, я ощущаю себя неодинокой. И этот человек — твой враг. Поверь, — улыбка исчезла, оставив только глубокую печаль, — одиночество не болезненно. Это моя сущность, неотъемлемая часть меня, источник и продолжение моего бессмертия, первый и главный якорь мой. Но я хочу попробовать иное. Я хочу ощутить себя не в одиночестве. Не одной. Ты не можешь дать этого. С тобой было интересно, — холодная улыбка потеплела, и ты невольно улыбнулась в ответ. — Но ты не тронула ту пустоту, что в сердце, — она вздохнула. — Только Крис, предельно сущий, может закрыть эту пропасть. Становясь на его сторону даже мысленно, я ощущаю... — её улыбка стала широкой, такой яркой, такой тёплой! — Ощущаю другое. Я снова ощущаю себя девочкой, которая пришла к Первому Стражу нашего листа и попросила дать мне силу. Я хотела — тогда ещё — не мстить! Я желала быть кем-то важным, кем-то настоящим, значимым в глазах моего отца и моей матери! Страж назвал цену, — она покачала головой. — Страж открыл мне путь к Храму, первой из нашего листа, первой из нашего Древа. Я прошла испытание и получила силу, способную убивать бессмертных, получила иномагию... Первый иномаг листа, — теперь её улыбка была горькой, щемящей душу. — Я жаждала иного. Цена — проклятье, одиночество, которое росло со мною вместе, пока не стало более, чем чувством... Ничьё присутствие не трогает его. Лишь тот, другой, Крис-мститель, может мне помочь, пусть ненадолго, пусть вспомнить даст, как было раньше! Крис — враг Хранящей, на чьей ты стороне, и мы врагами будем, как встретимся ещё раз, — долгая пауза: ты смотришь в глаза едва ли не девятилетней девочке, брошенному ребёнку, и образ могущественной Королевы Фей уступает, тает перед новым образом. — Прости.
