— Интересно, что некоторые детали техники исполнения не разгаданы до сих пор, — добавила Эбби. — Первые художники многому научились, изучая это полотно. Оно — классический образец первого художественного века наряду с «Основанием» и «Океанами рассвета». Согласно анализу мэтра Орландо, изображённое событие произошло во внешней реальности, а не воображении автора картины.
— Где и когда — никто так и не узнал, — пожимает плечами Эшер. — Как-то я тоже ходил в эти «экспедиции поиска Тайны». Было весело, а толку — ноль.
Молча летели вы над звёздным небом, осмысляя увиденное и прочувствованное, и художники молчали, очевидно, понимая, что вы пережили. Ты никогда не мнил себя знатоком искусства, но эта «Тайна», проникшая в душу, не заметив, точно Теромос, окклюменции и иномагии, была... не только искусством? Как не является только искусством архитектура, совмещая красоту и функциональность, а дизайн помещения естественным образом соединяет эстетическое и прагматическое. «Тайна» была именно такой — зерном не то желания, не то сомнения, которое неведомый автор дарил зрителям. Не манипулирующим, не принуждающим, а скорее намёком, приглашением... Не зря этот «мэтр Орландо», должно быть, потратил столько сил на анализ, а Эшер участвовал в целых «экспедициях».
«Тайна» не меняла, она... приоткрывала дверь? Но только тем, кто был готов, кто мог отвернуться от доступных удовольствий и простых желаний, ты был уверен, что даже не все художники, что... А ты — мог? Ты искал в инореальности могущество, силу, но, в конечном итоге, твоей целью была не она. Ты хотел свободы. И была в «Тайне» какая-то струнка, что-то невыразимое, и, должно быть, ты не выразишь это никогда... Что-то, показавшее инореальное с другой стороны. Свобода. Свобода быть иным. Свобода от навязанного обществом, свобода не как власть, а как возможность просто быть. Свобода открывать — имена, миры, действительно интересных людей... Ханна.
Может ли так быть, что рядом с тобой она не так свободна, как могла бы? Пока ты заглядывал в глубины трещин в реальности, она убивала для Гильдии... Какой, к чёрту, Гильдии? Она убивала для тебя. Ты разглядывал диковинки с очередной рыбалки, но как часто она могла к тебе присоединиться? Ты учился новым заклинаниям и расшифровывал древние фолианты, а она? Она разбиралась с «особо важными» посетителями, приглядывала за Гильдией и твоей спиной, пока ты становился сильнее! Ты спас её, она «заплатила» тебе настоящей преданностью, и это было намного больше, чем ты заслуживал. Что ты сделал не для «вас», а для неё? Из спасителя ты превратился в её тормоз, якорь в худшем понимании, того, кто забирает, а не даёт! Сначала вы занимались Гильдией наравне, но потом... она ведь никогда не возражала! А ты... слепой дурак! Когда всё закончится...
— Следующая картина чуток головокружительная, — предупредил Эшер, вырывая из мыслей.
Фиолетовое небо плавно, незаметно перетекло в синее. Погасли звёзды под ногами, и вдруг ты осознал, что там, внизу — невероятная глубина, которой не было границ и мерок. Солнце вспыхнуло над головой, диссонируя с тёмно-синим небом, и каждый из его лучей обратился колонной света, уходящей вниз, в безначальный мрак. Колонны эти были настолько же титаническими, насколько глубокой была пропасть под вами и насколько высокими — небеса.
Было холодно. Снежинки, ярко-белые, сверкающие, нелепые на фоне остального, падали с небес, и стоило тебе присмотреться к какой-нибудь, как она — для тебя! — росла, обращалась тысячей кристаллов, каждый из которых был человеком, вещью, явлением, идеей... Этот странный снег падал прямо в бездну, огибая вас — но не колонны. Там, где он касался световых столпов, снежинки таяли, превращались в капли, в пар с тихим шипением, и заключённые внутри видения вырывались наружу, заполняя колонны целыми мирами, полными хаоса и беспорядка.
Так продолжалось недолго. Фигуры, смутные, но безусловно могущественные, прекрасные, стоящие выше вас... Лучерождённые? Конечно, это были они! Лучерождённые возникли меж колонн, точно всегда здесь были. Кто-то из них просто радовался снегу и солнцу, но большинство касалось колонн, и хаос внутри сменялся порядком, обретал вес и значение. Обретал... реальность? Перворождённые делали это не одни: незримые, однако чётко ощутимые силы помогали им, силы могущественные, безымянные, силы, каждая из которых могла бы отдельного лучерождённого превратить в ничто — эти силы двигались в такт. В такт тихим, мелодичным, звенящим песням, которые напевали лучерождёнными, подыгрывая себе касаниями световых колонн, точно струнам арфы.
Эта была песня, вернее, тысячи песен, тысячи мотивов, противоречащих и гармонирующих друг другу одновременно. С каждым звуком, каждой нотой упорядочивались видения внутри колонн, а фигуры лучерождённых блекли, растворялись, будто вкладывали себя внутрь — до конца, а силы, помогающие им, становились частью колонн, их границами и, в то же время, опорой, не то подлинной, не то метафорической.
Колонны росли на глазах, но расстояние между ними росло тоже — а может, это уменьшались вы? Уже не между лучей видений, но меж миров летели вы, и калейдоскоп картинок, звуков, чувств внутри грозил захватить наблюдателя, втянуть внутрь, сделать своей частью, как делал частью снегопад, который, к слову, уже пропал. Только холодный, звонкий, как стихшие голоса лучерождённых, как мелодии их песен, ветер продолжал вихриться вокруг, налетая то с одной, то с другой стороны.
На фоне произошедшего ты чувствовал себя несколько... ничтожным. Маленьким. Будто мальчик, который заглянул ко взрослым, и был поражён, какими масштабными, великими делами они занимаются, пока он летает на детской метле да играется с волшебными фигурками. Это было не совсем твоё ощущение — его передавал сам автор картины, но ты мог его понять. Если так было на самом деле...
— «Явь» авторства Модрон, одной из величайших художниц — создателей нашего домена, — прокомментировала Эбби. — По предположению мэтра Орландо, эта картина — метафора творения листа, которое застали первые фейри, среди которых была и Модрон.
— Жаль, сама Модрон на вопросы только улыбалась, а сейчас и вовсе ушла из нашего домена в творческий поиск, — вздохнул Эшер.
— Не закрывайте разум полностью — следующая картина рассчитана на сопереживание, — сообщила Эбби. Если бы не Джулия, ты бы закрылся так плотно, насколько б смог. Но Джулия кивнула вам, мол, это безопасно.
Титанические столпы, которые не то овеществляли, не то держали мироздание, тенями растворились позади, и тёмно-синее небо светлело, а позади вас разгорался неверный, не-верный свет луны. Не луны. Нелуны. Неожиданно ты осознал, что смотришь уже не глазами, что разум воспринимает объёмную картинку, точно у тебя четыре, а то и девять глаз. Непривычно, но вполне комфортно — сам и не такое с восприятием порою делал.
Ты видел смутные фигуры, держащиеся за руки, вдалеке. Эбби взяла Эшера за руку. Переглянувшись с Ханной, последовал их примеру. Джинни держала за руку Тома-спрайта. Марка — Джулия, и только Дамблдор невозмутимо летел один... уже нет. Джулия (вторая!) бесцеремонно схватила за руку и его. Силуэты, кажущиеся призраками на фоне всё более и более яркого неба, исчезли... нет! Ты стал... одним из них?
Не мысли. Мысли не были тебе доступны, но эмоции, самоощущение, самосознание одного из них стало полностью твоим. Азарт! Решимость! Чувство долга, напоминающее многотонную плиту... лишь тебе, а не ему. Он был слишком сильным, настолько сильным именно разумом, личностью, самим духом, что, кажется, мог бы заменить собой столп творения из предыдущей картины, а то и несколько из них!
Чувство поддержки. Симпатия, взаимная симпатия. Жажда силы, бесконечная жажда свободы, перед которой твоя собственная казалась жалкой каплей рядом с океаном. Холодная, могущественная воля, удерживающая эмоции в узде. Чёткое желание. Желание, направленное к небесной голубизне вокруг.
Другая фигура. Фигура в тёмно-фиолетовом плаще, загадочная и вызывающая лишь уважение, но никак не преклонение. Такой, как он, не может преклоняться ни перед кем. Указание. Путь, что будет пройден в одиночку. Друг как якорь и маяк. Дорога, полная преград. Борьба на грани поражения. Страсть, воля, могущество! Столкновение, боль и Бездна. Взглянуть в глаза, выдержать ответный взгляд и пройти по тропе над невыразимой вечностью. Вереницы образов, вереницы чувств. Отфильтровать, сузить, быть собой! Жить! И пропасть — перейти.
Бесконечная, безумная власть касается души. Жаркий миг победы. Стальной волей сжимать самого себя, единственная мысль — лишь вернуться. Вернуться, выжить, обратно, ведь он ждёт! Безумная вечность распахивает двери, но могущество в руках — сильней. Победить и вечность: за мгновенье перейти! Руку протянуть. Рука за руку, мощь разделив, желанье вместе, с фиолетовой фигурой за спиной, направить власть назад и внутрь, но и вперёд, вовне! Жажда силы и свободы, соединившая двоих, жажда жизни и развития, мечты двоих, сплетённые в одно!
Распахнутое небо. Голубой свет, свобода, которой касаешься руками. Свежий, чистый ветер, ластящийся к лицу. Много работы впереди — но главное уже готово. Улыбка.
Нелуна, светящая в лицо. Безумие так близко! Застилает глаза, и даже небо кажется таким маленьким... Один. Один, без могущества, без силы, без поддержки — безумие перед тобой. Знания. Решимость. Долг.
Фигуры, что встают с тобою рядом. Яркие, пылающие, как и ты, готовые себя отдать. Не один. Уже нет. Никогда больше не один, если не захочешь сам иного. По одну руку — пылающее сердце, по другую — элегантный хлад, фиолетовая загадка — за спиной. Вот к вам присоединяется любопытство во плоти, милая тьма и многие другие. Образы ткутся и ткнутся, и все вы стоите рука об руку безумья против. С вами силы природы и силы звёзд.
Боль потерь. Вера и надежда. Горечь победы, но воля не слабеет. Снова вместе. Снова вопросы и ответы. Вдвоём внутри. Всего лишь люди. Справитесь, должны!
...Должен уйти. Уйти дальше, выбрать одиночество. Холод камня под ногами. Эпохи перед взором. Фиолетовый силуэт. Вопрос. Ответ. Улыбка и тепло. Творенье. Люди. Жизни. Кружение цветов. Равновесье на ладонях. Долг холоден, но тепло внутри теперь сильней. Любовь. Не к женщине, а к миру. Конец теперь открыт.
Тебя вырвало из чужих эмоций, чужих смыслов, сомнений и решений, но ты не пожалел, что разделил частицу души незнакомца, должно быть, уж давно погибшего. Это было... действительно полезно. Ты понял вещи, которые нельзя понять, не пережив. Ты понял, что там, дальше, за свободой, к которой ты так стремился всем собой будет что-то ещё. Это не конец. Это только начало. Если! Если сможешь цену заплатить. Какова цена твоей свободы?
— Мэтр Орландо написал «Перемены» вскоре после того как познакомился с «Явью» Модрон, — после небольшой паузы, дав всем осознать, что только что пережили, прокомментировала Эбби. — Он никогда не говорил, кто стал моделью для этого портрета.
— Ходили слухи, что это сама Модрон, но другой её стороной — Моргана, первая из иномагов листа, — добавил Эшер. — Эта картина вдохновила меня присоединиться к кружку портретистов-эмпатов, жаль, оказалось, это не моё.
— Четвёртая картина, — объявила Эбби, когда призрак Нелуны окончательно растворился далеко позади, а объёмное восприятие пропало.
Голубые небеса утратили цвет. Вы летели в сгущающейся белёсой дымке, сблизившись, чтобы не потеряться. И тогда раздался первый звук.
Звук этот был величественным и протяжным. Ни один живой или выдуманный инструмент не мог бы его воспроизвести. Как и в предыдущей картине, автор передавал сами ощущения, мыслеобразы, однако здесь квалиа сопровождалось реальными ощущениями, словно предлагая согласиться или отказаться с навязанным восприятием. Ты предпочёл слушать это восприятие как часть единой... песни?
Первый звук дробился и разделялся, отражаясь сам от себя. У тебя никогда не было хорошего музыкального слуха (в отличие от Ханны), но автор картины помогал, буквально подсвечивал в сознании структуру перетекающего друг в друга пока ещё единственного мотива — может, он сам композитор с многовековым опытом? Это было прекрасно!
А потом единственный мотив исчез. Лёгкими, заметными только благодаря «подсветке» переходами разделился на множество новых мотивов, перекликающихся, противоречащих, соединяющихся, кричащих друг на друга, гармонирующих, переливающихся... Странным образом — не иначе чужим восприятием — это всё ещё была одна, единая композиция, несмотря на разный темп, разный ритм инструментальных партий. Она казалась безграничной, казалась воплощением целого мира, и ты мог различить в ней смутные образы детского плача, радостного восклицания, безумной ярости и совершенного умиротворения.
Ты не знаешь, сколько длилась эта симфония, пока один из мотивов не начал набирать силу, буквально поглощая, вбирая в себя прочие. Этот мотив был чётким, твёрдым, сильным и холодным. Он пробирал до мурашек, создавал иллюзию, будто прыгаешь в Чёрное озеро под Рождество! Холодный, упорядоченный, в меру красивый и требующий безусловного подчинения, этот мотив точно кристаллизовал собой все остальные, увлекал, менял, подстраивал, и всё большая и большая часть симфонии присоединялась, становилась на него похожей...
Не все. Был один несогласный. Он напоминал самый первый мотив, он был одним из его порождений, изменчивым, многоликим, то печальным и медленным, почти фоновым, подобным стучащему под порывами ветра за окном дождю, то ярким и бодрым, но неизменно светлым. Пожалуй, у тебя была ассоциация этого мотива, даже — две. Джулия и Джинни. Эта, вторая, несогласная, песня противоречия была неизменно светлой — и когда была минорной, и когда мажорной.
Они столкнулись. Первый мотив, мотив порядка, тёмный и холодный, претендовал на бесконечную власть, и каждый малый мотив, каждая отдельная партия должны были в него влиться, измениться, подчиниться, стать частью, утратить индивидуальность! Это было... красиво. Он завораживал — первый мотив. Его чистота, тёмная, холодная, не была простой. Многогранная мелодия напоминала лёд и снег, кристаллизующийся из воды в миллионах чудесных форм. Первый мотив даровал смысл и понимание, точно приглашал: иди за мной, и я дам тебе настоящую власть! Он разрушал «я», соединял «я» в «мы», но делал это осмысленно и не до конца: будто огранял отдельные мотивы исключительно для того, чтобы они могли стать единым целым.
Второй мотив, светлый и тихий, никого не подчинял. Он оттенял. Он сочетался с каждым прочим мотивом, ничему не противореча, подхватывал и помогал. Он проникал всюду и везде, и в определённый момент все прочие партии и мелодии оказались либо подхвачены мотивом первым, либо солировали на фоне мотива второго. И тогда второй мотив стал громче.
Это была борьба, война, но она была невообразимо далека от войны обычной. Между двумя темами рождались диссонансы, но и они были прекрасны. На фоне двух мотивов рождались и исчезали новые, и ни один не мог одержать верх, потому что... потому что жизнь не может победить смерть, но смерти не дано победить жизнь? Первый мотив напоминал людей, возводящих свои бесконечные города, а второй — природу, которая, рано или поздно, прорастала сквозь слои маггловского асфальта, побеждала выдыхающиеся чары магов, зелёной порослью, птичьим криком, жужжаньем насекомых приветствовала новый рассвет на фоне руин, на фоне умирающего, пожирающего себя самого порядка...
