Иное

Ты понял всё во вспышке озарения. Это действительно было художественным произведением! Не объяснением, не учебником — отнюдь! Ивицер сделал это ювелирно, так же, как сплетал конверторы, так же Мерлин балансировал возможности и извлекал Чудо из чудесных компонентов и деяний. Ивицер недоговаривал. Он скрыл, обрезал, обкорнал полное знание, как, таким ровно способом, чтобы у вас и — ты уверен — даже у алхимиков уровня Фламеля не возникло полное понимание, каким же образом создать изначальную эссенцию, Фаэр или конверторы. Вы получили воистину основательное понимание, что такое эти три вещи, постигли их связи друг с другом, неочевидные соответствия и общие принципы, лежащие в их основании... но ни на йоту не приблизились к их созданию. Не было даже идей, как начать! Полное отсутствие деталей и избегание, казалось бы, очевидных аспектов превращало едва ли не готовый навык высшей алхимии, который смог бы принять каждый иномаг, в прекрасный, но бесполезный предмет искусства.

Потрясающе красиво — и потрясающе обидно. Смысл погас в вашем сознании, оставив болезненное ощущение недосказанности, пустоты, разочарования, бессилия, как будто само чудо выскользнуло из ладоней!

— «Чудеса» мэтра Творцева, — с ноткой восхищения назвала картину Эбби. — Мэтр Орландо отзывался об этой картине как об «очень красочном диссонансе» и добавлял, что в мэтре Творцеве пропадает гениальный художник.

— Ивицер Творцев нечасто заглядывает к нам в домен, — вздохнул Эшер. — Мы... не уверены, можно ли считать его одним из нас, но его вклад в искусство Разноцветья огромен. Всего три картины принадлежат его перу, и каждая — выдающаяся в своём роде. Тем приятней встретиться с его братом, — лёгкий поклон в сторону опешившего Марка, — и показать ему сторону Ивицера, о которой редко вспоминают.

— Я... спасибо? — нашёлся Марк.

— Вы видите больше многих, Марк Творцев, — глаза Эшера блеснули, точно два изумруда. — Будьте осторожней с этим пониманием.

Тот молча кивнул. Ты и прежде чувствовал, что Марк не так прост, каким кажется. Было в нём что-то особенное, как и в каждом из вас. Жёсткая энергия Джинни, твоя... твоё стремление к свободе, наивная инаковость Луны, тихий, глубокий омут Грэма, практичная эффективность Сэма, безграничная эмпатия Джулии, гибкая сила понимания Эллы — и Марк, кажущийся обычным не навыками, а скорее личностью. Конечно, обычным он не был — брат Ивицера априори необычен и ярок. Эту яркость ты пока не видел, но и знаком ты с Марком — чуть. Будет время увидеть, как направить его на твою... на вашу с Ханной пользу.

Жёлто-рассветное небо потемнело, пооранжевело и пропало во тьме. Не полной в этот раз: внизу угадывались очертания. Угадывалась — фигура. Призраками вы парили над ней — эта картина ненавязчиво контролировала ваше положение.

Фигура в плаще наощупь пробиралась сквозь каменистую равнину во мраке под небом, закрытым тучами. Бедный человек — уверенность, что это человек, транслировал автор картины — спотыкался и падал, а потом и вовсе упал в яму... умер. Всё? Не всё — вы услышали голос. Это был женский голос, смутно знакомый, дрожащий, усталый... однако уверенный.

— Мы были одни. Они ушли или погибли — Мерлин, Моргана, перворождённые, чистые божества, великие духи. Мы так и не узнали, что с ними сталось. Должно быть, кто-то умер, кто-то покинул нас путями иномагов... Они сгинули. Все. Впервые со своего рождения мы, люди, стали одиноки. Не было кому нас направлять, не было кому нас учить — мы остались сами по себе с осколками знаний великих, с их артефактами и смутным пониманием их помыслов. Мы умирали.

Картина плавно смещала точку зрения, демонстрируя мёртвых людей во мраке. Как же их было много! Одиночество и горестная обида на тех, кто оставил их во мраке. Боль. Страх. Сомнения. И нежелание сидеть на месте, жажда идти дальше, пробовать, спотыкаться, падать, подниматься, порою умирать... Ты видел, как они умирали — фигуры во мраке, мужественные, но слабые. Не все. Были и те, кто выживал.

— Они оставили нас. Мы остались без надежды на чужой свет, на чужие чудеса, на то, что нас спасут. Вы видели это, братья и сёстры. Многие из нас помнят — те, кто ещё здесь. Нас ввергли во тьму.

Вновь вы парили над медленно петляющей во мраке фигурой. Но вдруг фигура остановилась. Остановилась — и простёрла перед собой руку. Неуверенно, дрожащими пальцами сделала жест. Над ладонью зажёгся огонёк. Маленький оранжевый огонёк, не способный даже разогнать тьму.

— Прометей дал нам огонёк, — тихо сказала повествователь. — Мы были одни, но больше не во мраке.

Огонь над рукой разгорался, и вот уже фигура в тёмном плаще огляделась и с новой уверенностью пошла вперёд.

— Мы разожгли его, их пламя. Мы зажгли первые светочи. Мы отделили тьму от света.

Смутные тени, силуэты жуткие и определённо иные увидел ты на границе освещённого круга. Шугаясь их, постоянно оглядываясь, человек шёл вперёд.

— Мы увидели тьму, но и тьма увидела нас. Мы всегда помнили о терпеливом ожидании видящей тьмы. Мы боялись. Мы не остановились и не потушили пламя. Мы умирали.

Чёрные щупальца рывком высунулись из-за камней и утянули человека во мрак, потушив его огонь. Вновь картина показывала вам множество людей. Кто-то смог отогнать тьму огнём, кто-то — нет. Но вот два человека... приблизились друг к другу. Остановились, смотря на огни друг друга. Шагнули навстречу.

— Пора одиночества прошла. Мы нашли друг друга. Нас было мало — выживших, научившихся прятаться и не погасивших всё-таки огни. Мы были слабы. И тогда, когда первые из нас пошли по дороге вместе, всё изменилось.

Один за другим люди находили друг друга. Огни их соединялись, пока над равниной не зашагали тысячи людей с рукотворным солнцем над головой. Иногда мрак всё же ухватывал кого-то на краю света, однако чаще люди успевали прийти на помощь друг другу. Вспышкой ты понял, о ком говорил автор. Иномаги. Она говорит о вас — о тех, кто не остановился, кто, как ты, как Ханна, как Райс, как Фло жаждали большего, пусть даже не было уже «великих», чтобы научить!

— Мы идём по этой дороге вместе, братья и сёстры. Иномаги, волшебники, элементисты... Мы остались одни — одни во мраке открытого листа, одни перед ветром перемен. Теперь я спрашиваю вас, почему мы ещё живы и что должны делать, чтобы продолжать идти? Вы знаете ответ.

Да. Ты держал за руку Ханну. Ты знал ответ.

— Мы должны держаться вместе. Наше пламя тем ярче, чем больше нас. Мы творцы — те из нас, кого отыскало Разноцветье. Почему же мы замкнули наши границы? Почему же мы неизвестны для внешнего мира? Почему наш свет столь одинок? Вы знаете, о чём я вас прошу. Мы можем быть больше. И мы будем! Мы разделим свой свет с другими, как делили первые из нас, те, кто впервые набрели друг на друга в вечной тьме. Мы заставим воспылать его, как десятки тысяч солнц! И тогда мы станем чем-то большим. Все мы — и каждый по отдельности.

Эмоции и мысли пробегали перед твоим взором. Автор не поскупилась. Она вложила всё, что в ней было, весь огонь в это послание. Послание к единению, послание к открытости, послание против одиночества и против тьмы, какой она её видела. Это была и точная аналитика, и яркие чувства, и ощущение собственного бессилия... Ты смотрел на людей, соединяющих пламя воедино, и понимал её. В этом ваша сила — сила людей. В способности разделить груз друг с другом и способности светить вместе. Ты не один. И никогда не будешь.

— Мэтр Сивилла Трелони, — молвила Эбби, — была наречена Открывательницей Разноцветья. Одна из основательниц, она никогда не считалась одарённой художницей; она — талантливый организатор, одна из тех, кто собрал разрозненные кружки воедино, помог нам осознать себя как творческое общество.

— Это послание, — подхватил Эшер, — никогда не задумывалось как картина. По уровню исполнения оно и не тянет на неё, но здесь роль играет скорее... бесталанность мэтра Трелони, чем её нежелание. Она создавала это послание несколько лет. Упорный труд и искренность заменили творческую жилку и масштаб, присущий подлинным художникам. После этого послания мы начали открытые выступления и выставки во внешних мирах, а многие отправились искать учеников и подмастерий — не завлекать к нам уже состоявшихся творцов, как было раньше. Трелони удостоилась звания мэтра, после того как безымянный критик оценила её послание тем, что вставила шестым в эту коллекцию.

— Мэтр Орландо считает, что мэтр Трелони не менее художник, чем все мы, — добавила Эбби. — Только её творение — не картины, не зримые шедевры, а само Разноцветье — все мы как единое целое, и это послание символизирует не только вклад Трелони, но и само наше становление.

— Мы несём пламя своей души друг другу и зрителям, а не держим при себе, — улыбнулся Эшер. — Жаль, что мы поняли это слишком поздно... Как многие линии не успели с нами познакомиться? Скольких не успели забрать из гибнущего листа? Сколько будущих художников не вдохновилось нашими работами? Больше семи полотен вдохновлены «Посланием», а сколькие изображают мэтра Трелони — не счесть.

— Но есть люди, никогда не бывшие художниками, — с лёгкой отрешённостью сказала Эбби, пока картина растворялась во мраке, — которым посвящено больше картин. «Послание» Трелони привлекло к нам многих великих, которые ещё не оставили лист и Древо. Ивицер Творцев, Модрон и Моргана... Игнотус Певерелл. Но есть и те, кто никогда не бывал у нас, люди великие и полностью обделённые талантом художника.

— Трелони наглядно доказала, что создатели — не обязательно творцы, — картина рекомой окончательно исчезла. Эшер отпустил руку Эбби и уверен шагнул вперёд. — Пойдёмте. Последняя картина материальна.

Вы последовали за Эшером и Эбби. Вновь мрак, но на сей раз — не страшный, не плотный, а напоминающий скорее плотно задёрнутые шторы. Каждый ваш шаг заставлял эти шторы расходиться. Вдалеке показался свет. Вертикальная алая, слепяще-алая после сумрака полоска света становилась всё шире по мере приближения. И впрямь расходящиеся шторы!

Вы шли по чёрному, нескользкому, полному красных бликов камню навстречу величественному закату. Ваши шаги отдавались в тишине этого места долгим эхом и казались чем-то святотатственным. Это место принадлежало... тишине? Не совсем.

Темнота осталась позади. По чёрной дороге к закату, навстречу почти исчезнувшему за горизонтом солнцу — и закат этот дробился в плещущемся у подножия дороги океане. Ты оглянулся. Чёрная дорога уходила в бесконечность, а небо позади закрывали хмурые грозовые тучи. Вы шли и шли, навстречу алому сиянью и тёплому ветру, а с вами шли — другие.

Это были тени. Отпечатки, прошлое, ты уверен, каждого, кто здесь бывал. Они накладывались на эту дорогу и на вас, но не мешали, оставались — не-здесь. Ты видел художников. Они были разными — люди, полулюди и совсем не люди, высокие и низкие, по одному и группами шли они по этой дороге. Кто-то — молча, как вы, кто-то перешёптывался, кто-то громко обсуждал — вы не слышали конкретных слов. Эти видения напоминали ветер и волны — негромкие, не мешающие, лишь фиксирующие каждого, кто здесь проходил. Вас, ты уверен, тоже. Вы были последними... каждый, кто шёл к закату, был последним в своё время. Должно быть, здесь, среди призраков ушедшего, есть и создатели этого места, — первые из всех. У тебя не было идей, кто бы это мог быть.

Ты ощущал печаль, тихую, глубокую печаль, вложенную в сам воздух, и, наверное, любовь. Не любовь между мужчиной и женщиной, а любовь дружескую, оттого не менее, а более глубокую. Любовь одной родственной души к другой. Любовь, твёрдое желание и мягкое намерение вторгнуться в чужое одиночество — и поддержать. Всем собой выразить, что другой — не один. Не было ни имён, ни мыслей — только чувства, только печаль и любовь. Если послание Трелони адресовалось всем, каждому, то эти чувства были глубоко личными, с болью вложенными в море и закат. Ханна сильнее сжала твою ладонь, будто боялась, что это место вас разлучит.

Дорога завершалась. Вдалеке виднелась площадка и возвышение. Многие из теней замедляли шаг по мере приближения. Медленней, подстраиваясь под Эшера и Эбби, шли и вы. Вы остановились подле статуи, и ты вздрогнул, когда узнал. Кажется, она сейчас сойдёт с постамента, сбросит каменную корку, оживёт и...

Крылья, охваченные алым отсветом заката. Лицо сосредоточенное, но в то же время полное усталости. Она не была здесь в привычных богоуровневых одеждах, как тогда, в коридоре Хогвартса, где ты встретил её в первый раз. Хранящая была в гражданской, маггловской одежде. Она действительно где-то так ходила? Ты никогда не задумывался, как могла бы она выглядеть на отдыхе или просто — среди своих. Никогда не задумывался, что божество, предложившее тебе сделку, было, в том числе, и человеком. Но вот создатель этого места не просто задумывался — он сознательно отрицал всякую божественность. Он видел в Хранящей Время человека и исключительно его. Человека, который был безумно ему дорог.

Под постаментом была надпись. Вместе с тысячей теней смотрел на неё ты. Стихотворение на русском, понятное, усилиями автора, любому, кто прочтёт:

Последняя любовь. Последние надежды.

— Автор этого шедевра — Игнотус Певерелл, — молвила Эбби. — Первый человек, которому он показал эту картину, — его спутница, критик и искусствовед, составившая эту коллекцию. Когда она увидела стих, то немедленно разрушила стёрла первые буквы последнего слова, стёрла так надёжно, что ни один из реставраторов не смог восстановить, а сам Игнотус повелел считать это частью картины. Немало художников считает, что последнее слово — «жизнь», и что оно должно диссонировать со всей картиной и стихом в частности, а безымянный критик относится к Хранящей Время с неприязнью или враждой, в отличие от самого Игнотуса.

— Мэтр Орландо, многие другие критики и искусствоведы выступают против этой теории, — заметил нахмурившийся Эшер. — В отличие от тебя, я уверен, что это слово — «смерть». Вероятно, спутница Игнотуса разделяет его чувства к Хранящей, но отрицает его уверенность, что Хранящая погибнет или погибла. А я, признаться, этой уверенности рад.

— Не будем спорить, — качнула Эбби головой. — Ступайте за мной, — и шагнула прямо на океанские волны. — У нас осталось, — сверилась с часами, — совсем немного времени.

> будь Грэмом Фергюссоном

Вшестером оказались вы подле последнего из зданий: немного ошеломлённый произошедшим ты, ничего не успевшие понять Гарри и Гермиона, мистер-себе-на-уме Мойлин, Элла, сотворившая чудо, по сравнению с которым Чудеса Палочки меркли... и Джулия Сайнс, чудо живое и настоящее. С Гарри и Гермионой всё было хорошо, Мойлин выглядел невозмутимым и ничуть не изменившимся, Элла по-прежнему была недоступна твоей сфере, зато Джулия...