— Я дала слово. Первое моё слово, — напомнила она, рефлекторно скатав чайную ложку в шарик и закинув в рот. Вредные привычки!
— Учитель был бы тобой доволен, — кивнул он. — Но разве обещанье не исполнено? Это — не лист. Оставь хранить былое морганам и трелони.
— Это всё, что у меня осталось, — вздохнула она. — Всё, что я есть.
— Но не всё, чем можешь быть, — возразил он. — И у тебя есть я.
— Предлагаешь выбирать? — слабо улыбнулась, отпивая холодный уже чай. Невкусно. Отпила ещё.
— Чувствую себя должным, — насмешка. Он — и должным? Хотя... Но это было так давно! — Ты дала мне жизнь. Хочу дать тебе ещё одну.
— А потеряю сколько?
— Ну ты же посчитала баланс потерь-приобретений? — открыто ухмыльнулся он. — И как?
— Загадка, — выбросила кружку в Бездну и достала новую, с горячим чаем. И ложку. Ложки лучше вилок, уж она-то разбирается!
— Я люблю загадки.
— Ты — не я, — на миг ей показалось, что этот диалог идёт так долго... Просто диалог на окраине вечности. В месте, где пути расходятся. Диалог перед началом — и концом.
— Ты всегда сияла, освещала всех, — его облик тёк и менялся. Не по-настоящему. Ты видела, каким он был. Каким хотел бы быть. Каким быть мог. А каким он станет? Память не даст на то ответ.
— А ты — скрывался от всех глаз, — они обменивались этими характеристиками так долго, что выучили их наизусть во всех вариациях. И вариациями научились передавать друг другу настроение.
— Я не играю. Я живу.
— И в этом твоя сила, — покатала чай во рту, наслаждаясь тонким вкусом. Когда-то она заваривала его лучше. Потом оставила, забыла. Он продолжал расти. Возможно, не желая уступать своей ученице? На него похоже! — Всегда играла. Всегда хотела лучше.
— И не попробуешь иначе? — она покатала это слово в голове, как чай во рту. «Иначе». Ах, иначе! Ах, иначе... Иначе ли?
— Ты не мой учитель, — не то отмахнулась, не то возразила.
— А ты не ученица.
— Логично, — во всём этом не было логики. В возможностях вообще мало логики. Как и в Бездне. — Значит, ты вмешаешься?
— Типа да? — пожал плечами. — Я не буду тут сидеть в сторонке. Посмотрю, куда меня затянет. Поменяюсь, зарасту. А ты будешь небо тут коптить?
— Может быть, — не сомнения. Сомнений нет. Или это всё-таки сомнения? Нет сомнений на душе. Что же тогда есть? Этот день так долго длится...
— Здесь есть потенциал для нового начала, — вдруг сказал он. Подняла на него взгляд. — Как считаешь?
— Да, пожалуй, — выдавила она улыбку. — Есть неконсерваторы. Есть готовые пойти вперёд.
— И будущее их — в твоих руках, — широкая улыбка. Не такая, как её. Её кажется ей неискренней. Его же — не казалась никогда. — Любишь держать будущее на коротком поводке. С тобой бывало весело так ехать — и солнечные лучи в лицо! Не в закат — в рассвет.
Вновь посмотрела на рассвет. Ехать на карете, где она возница, — весело. Весело — в рассвет. В этом весь он. Она делала, что должно. Он ехал с ней в рассвет и наслаждался каждым бугорком, наслаждался встречным ветром, утренним туманом, первыми лучами. Она играла, а он жил. Они были хорошей парой. Многие думали, что они любовники. Или муж с женой! Однажды пробовали. Глупо получилось. Слишком разные они...
— А не хочешь наоборот? — спросила нежданно для самой себя. — Не хочешь поиграть? Не хочешь паутины поплести?
— Звучит заманчиво, — рассмеялся он. — Но сам я на такое не пойду! Мне нужен вдохновитель. Ну, как ты.
— Как я, — эхом откликнулась она. — А я уйду.
— Угу.
Помолчали. Веранда. Чай. Рассвет. Они. Не первый их рассвет. Последний? Ей было больно расставаться. Она умела расставаться. Жизнь научила. Хорошо понимала Моргану. Иногда хотелось — как она. Воплотить каждое воспоминание, каждую эмоцию, всю боль и всю любовь. Всё прошлое воплотить — страдать и любоваться вечно. Люди забывают. Она — не человек? Вечности проходят. Она ещё жива. Как та сгинувшая девочка в сгинувшем крае. «Ещё живая».
— Думаешь о глупостях, — разорвал он тишину.
— Как обычно, когда пью с тобою чай, — автоматически ответила она.
— Ты не умеешь отпускать, — заметил он.
— Умею, — слишком резко возразила. Надо же!
— Расставаться-то умеешь, — добрая усмешка. — Отпускать — не научилась.
— Не то, чему учиться бы хотела, — вздохнула она, признавая его правду.
— Говорю же — как Моргана.
— А ты умеешь? — вновь поймала его яркий взгляд.
— А я и не цепляюсь, — на удивление серьёзно. — Просто иду по одному пути. Порою прыгаю туда-сюда. Позволяю жить. Смотрю. Любуюсь. Улыбаюсь. Давай уже, расслабься, Эбби! Давай без прошлого, давай просто пофантазируем, как раньше. Помнишь? — противореча самому себе. — Помнишь, как придумывала сказки, когда я только вытащил себя?
— Хочешь сказку, милый Эшер? — а на душе — тепло.
— Вместе, — махнул рукой, выбрасывая антураж веранды и оставляя белое, девственное полотно. — Давай сочиним сказку и оставим её всем.
— Я в деле, — допила чай. — С чего начнём?
— С кружки, — хмыкнул он. — С тебя — пустая кружка, с меня же — море вдохновенья!
И они делают это. Создают шедевр, первую, единственную и неповторимую работу. Сказку Катастрофы и Противоречиста, облечённую в плоть реальности, как Сад Памяти Морганы, направленную в будущее, как взгляд Эбби, и при этом полную потенциала для вариаций, ответвлений, как желания Эшера. Работу, отпечатавшую их разговор. Работу, которую продолжат в бесконечность.
Акт четвёртый: The Ultimate Alchemy
* * *
Это не просто квинтэссенция Пустоты. Это квинтэссенция Пустоты, усиленная предельным существованием Криса. Я не знаю, где и когда он научился так манипулировать Пустотой. Это простая и, вместе с тем, максимально, предельно функциональная манипуляция. Пустота стала грубым ломом в его руках. И он пропустил Пустоту через талисман. Через Лом, разрушающий всякие артефакты Времени. Такова была сила столкновения Времени и Пустоты, что сеанс выбросило из самой паутины причинности. На единственный внешний миг (тот, который Хранящая называет критическим моментом) весь сеанс оказался в состоянии максимальной информационной неопределённости. Но изнутри сеанса это будет отнюдь не момент.
Мне пришлось заняться ручным согласованием причинно-следственности. Я помогал божествам, но лучше сказать, что я делал за них их работу. Они не способны противостоять Пустоте — чрезвычайно непривычная угроза. Я вручную написал новые границы пространственности и временности. К сожалению, написать — одно, применить — совершенно другое. Я был вынужден остановить ход времени, воспользовавшись тем ударом по Времени, что нанёс Крис. Остановить во всех затемнённых областях.
Таким образом, количество источников событий в сеансе резко сократилось. Я уже перечислял их, завершая третий акт. Это Ковчег, пещера Элизы, Арания Серкет, СТБС и Дерс, Проспит и Скайя, Кость и, частично, божества, а также Джеймс и Фло. Авалон и Разноцветье не являются частью сеанса в полной мере, поэтому учитывать я их не буду. Тем более что Разноцветье в ближайшее время «отстыкуется» от сеанса, окончательно разорвав с ним и метареальностью, что создать планируется, связь. Эбби здесь права: это самое создание разрушит пусть не само Разноцветье, но множество творений внутри него — несомненно. Ну а Авалон, несмотря на то что его нити используются как оружие, ни охватывать сеанс, ни в него вторгаться не станет — у меня есть слово Модрон на тот счёт.
Подменяя собою причинность, поддерживая связность, я усиливаю нажим. Моя воля перешагивает границы, игнорирует пределы. Однако воздействие Криса также трансцендентно. Оно усиливает само себя, опирается на само себя, возносится в бесконечность. Я вынужден удерживать тончайший баланс: стоит компенсировать атаку чуть слабей, и Пустота размоет поглощённую тьмой область в отдалённое подобие родины Зел-Нага, выбросит прежнюю определённость в забвение. Передави же я, и избыток Воли расплющит пузыри света однозначно, а часть затмлённого — вероятно. Очень неудобный, некомфортный пат.
Что-то, между тем, всё-таки происходит в освещённых областях. Если Элиза и Элла занялись прощупыванием мрака и попытками разобраться с ним, Элис, Модрон и Хранящая пассивно ожидают, а Джеймс и Фло начали аккуратное перемещение по сеансу, то Арания Серкет не собирается ограничиваться наблюдением. Она сводит ладони воедино, извлекает между ними небольшой кристосорб и направляет в него Свет.
Это природа Сильфа Света — освещать, даровать способность светить и светиться, как моя природа — разрушать мрак. Мы похожи, наши класспекты в некотором смысле взаимно обратны, как взаимно обратны класспекты Ведьмы Жизни и Провидицы Рока, Мага Пространства и Наследницы Времени. Мой класспект, переплетённый с предельной волей, предельно же опасен. Это сила, способная выжечь всю случайность, всю неопределённость, всякую материальность... всякую жизненную форму, оставив чистый смысл, — таков класс Принца, могущественный класс уничтожителя.
Класс же Сильфа действует гораздо мягче, постепенно. Это созидательная сила. Несмотря на то, что форма и сущность «прямого» применения способностей Принца Пустоты и Сильфа Света подобны, они ни в коем случае не совпадают. Это объясняет тот факт, что Арания не нарушила равновесие между созданием Пустоты, усиленной предельным бытием, и разрушением Пустоты, усиленным предельной волей. В радиусе воздействия Сильфа сам «пустотный конфликт» исчезал и растворялся.
Арания использует кристосорб как ретранслятор и якорь для Света — аспекта, обыкновенно лишённого материальности. Она направляет Свет внутрь и позволяет ему светить вокруг. Спустя секунду свечение пробивается сквозь её ладони. Спустя минуту — слепит через закрытые веки. Спустя десяток минут её тело уже не преграждает дорогу свету. Он столь силён, что игнорирует препятствия. Процесс, начатый Сильфом, самоусиливается, как процесс, начатый Рыцарем, и контрпроцесс, инициированный Принцем. Освещённая область растёт. Сначала несколько метров, затем десятки, потом сотни, а затем и тысячи!
В какой-то момент Свет в кристосорбе соединяется со Светом в душе Арании. Я не вижу, что конкретно происходит. Эти процессы «засвечены» даже для меня. Одно ясно — это рождение и, вместе с тем, погибель. Арания реализует ту функцию, ради которой Хранящая Время взяла её в сеанс. Она исчерпывает себя до дна. Её тело перестаёт существовать, потому что «идея» не может «существовать». То же самое происходит с разумом её и душой. Я предполагаю, что она с помощью Света меняет конфигурацию связи между тем, что сверху, и тем, что внизу. Она наполняет собою-Светом-смыслом (делает эти вещи равносильно-неотделимо-одинаковыми) кристосорб, и процесс заканчивается яркой, но, вместе с тем, мягкой вспышкой, отдалённо напоминающей смерть-не-смерть Алфреда на Люосе.
Арания умирает, и смерть её, добровольная её жертва нивелирует неопределённость. Я восстанавливаю естественный порядок вещей, позволяю времени продолжить свой ход. А в кристосорбе, что она держала в руках, остаётся Око Света. И это Око подбирает средний агент Системы по имени Джеймс, всё это время двигавшийся по направлению к Арании. Затем открывает он портал.
Тем временем, Фло Вефэа добирается до Сада. Она подбирает другой, парный кристосорб, чьё происхождение ускользает от меня. Кристосорб, быть может, найденный, быть может, сотворённый Крисом. Он похож на дыру в ткани мироздания, но дыру, огранённую неведомостью в прекраснейшую форму, ускользающую от всякого определения и измерения. Пожалуй, я назову эту квинтэссенцию Алмазом Пустоты. Фло Вефэа забирает Алмаз и открывает портал.
Элиза Даттон связывается с Эллой Мэйдж, когда та принимает Око Света и Алмаз Пустоты. Таким образом, сейчас у Эллы (помимо Анха) — ровным счётом четыре квинтэссенции: Сердце и Тень, Свет и Пустота. Но собирается она их конфигурировать не совсем так. Сердце в паре с Пустотой. Свет — и Тень. Четыре квинтэссенции, что будут вовне: выше, ниже. Четыре других квинтэссенции — внутренние: то Жизнь, Дыхание, Надежда, Разум. Восемь аспектов соединятся, чтобы появилась Песнь. Но не только лишь они.
Я же, в свою очередь, организую защиту. Видите ли, тьма не исчезла полностью. Пусть Арания и вытолкнула её из сеанса, но вокруг него Пустоты достаточно — и она по-прежнему имеет тенденцию усиливать саму себя, всё так же вырывает сеанс из времени и метавремени. Я парирую это усиление, ограждаю сеанс, и все мои силы будут заняты именно этим (как рассчитывали, должно быть, все четыре игрока). Я не смогу вмешаться в события внутри, окончательно превратившись в пассивного наблюдателя и повествователя.
И занавес открывается
Subact 1: Before
Welcome to the Critical Moment
Он снова осознал себя. Разорванные времена и метавремена сошлись в точке. Боль. Слабая, тянущая боль в голове. Глубинная, отдающаяся эхом с каждым вдохом, стуком сердца — боль души. Он перенапрягся. Инфуцор, присутствие которого полностью пропало, испарилось, привычное, пугающее, но вместе с тем и успокаивающее — его больше не было. В усталой, вымотанной душе, в перенапрягшейся голове — больше ничего. Он был один внутри себя.
Потянулся, аккуратно, издали заглянуть в паутину-лабиринт... ничего. Пустота. Тени исчезают в полдень, да? Иновремя уступило, растворилось перед сверканьем того, что Хранящая зовёт «критическим моментом». Совершенная неопределённость — ясность настоящего, отрезанного от будущего и прошлого. Странное ощущение: он не лишился иномагического дара — это реальность вокруг лишилась инореальности! Пропали тени, эхо, лабиринт, отголоски, отсветы, исчезло будущее, исчезло прошлое, даже настоящее осталось ровно то, в котором находится он сам.
— Мы сами должны сотворить будущее, — хрипло произнёс он, открывая, наконец, глаза, обращаясь не к душе, не к мыслям, не к иному, а к тому, что осталось. К реальности.
В левой руке по-прежнему сжата Старшая Палочка. В правой — самый натуральный, вполне себе маггловский — лом. У него не осталось иночувств, но временные чувства всё ещё были. Вокруг лома — нет, Лома! — распрямляется Время. Едва улавливаемые потенциалы петель не зарождаются возле него. Интуитивно он понимает, на что способен Лом. Один удар — и разрушится любая причинная петля, если завязана на предмет. А если не на предмет, то он, Принц Времени, может ударить эту самую петлю! Разрушить свойство, в корне отличающее аспект Времени от Пространства.
— Так вот ты какая, «святотатственная депарадоксификация», — сказал Грэм вслух — скорее затем, чтобы, в отсутствие прошлого, будущего и Фес-Иса, напомнить себе, что жив и существует.
Итак, он один. Один на острове близ искусственного солнца Края Вечернего Покоя. В руках Палочка (тут же прячет, меняет на свою родную-не-родную палочку-не-палочку) и Лом. Мантия с собой, Камень... Воскрешающего Камня — нет! Его забрал Инфуцор? Или он понадобился, чтобы сделать что-то против Криса? Или Инфуцор уничтожил его, чтобы Камень не наделал дел? Потом! Сначала — где все?
