Она успокоила его тогда. «Просто помни, что у тебя крутая сестрёнка», ага. Перед глазами встало лицо обернувшейся и помахавшей на прощанье Флёр. Он не подведёт её. Их всех! Защитит их будущее, не важно, каким оно будет. И утрёт нос сестрёнке, разумеется! Пусть только они все выживут, а он... Он встретится с любыми чудовищами и победит. Не для себя. Для них.
Symphony Impossible to Play: Prelude
Первый перелив звуков. Ты начинаешь Игру, и Лезвие разделяет «до» и «после». Это лейтмотив Разума, постигнутый тобой, многогранный, отражающийся в самом себе, будто в зеркале; разогнанный разум достраивает его, играется им, демонстрирует его, переливает из вариации в вариацию. Ты ведёшь свой мотив, начинаешь Песнь, ощущая каждый отклик Лезвия, касания которого вычерчивает фон, и Альбус отражает твою музыку внизу, а Элиза направляет. Чистая импровизация, чистое творение, то, от чего ты далека как инженер, к чему так близка в глубине души... То, о чём мечтала Хранящая — вырывается наружу.
Краем сознания отмечаешь, что Марк открутил вентиль. Собранное Хранящей загадочное нечто вырывается тонкой струёй. Неведомая субстанция разъедает Часы богоуровня точно рассчитанным способом. Первая капля материи скатывается с Часов, обращается в многоцветный протуберанец, направленный в другую колбу. И в этой колбе идёт таинственный процесс, соединяющий звуки Разума и сияние, высвобожденное из Часов, — в Запись.
Ты приближаешь переливы своей мелодии к промежуточному завершению. Даёшь об этом знать Элизе. Синхронно с темпом ускоряются движения Палочки. Тихий голос присоединяется к Игре. Окружённая ветрами, Вера Орлова выглядит настолько же возвышенно, насколько и игриво. Её голос дробится, разрастается отголосками, порой перерастая в целый хор, и неразличимые слова мелькают в нём, высоком, чистом, а Сущность Ветра откликается, вплетается в узор, который начала ты Разумом.
Тихая, знакомая по воспоминаниям Джу, мелодия присоединяется к вам двоим. Ты окончательно отступаешь в фон, позволяя мелодии, издаваемой с помощью жука-трубача напряжённо замершими Джинни, Седриком и Томом, вырваться на первый план. Эта мелодия исходит в равной мере из их памяти и из логики общего творения. Она развивается, ширится, стремится охватить собой всё, проникнуть всюду... но мелодия Дыхания меняет высоту, оставаясь самой собой, всегда свободной, индивидуальной, подсвечивает Жизнь и ею в ответ подсвечивается. А ты и Альбус — фон, едва различимый, разделяющий Дыхание и Жизнь, лёгкость и жёсткость, движение и движущихся, беспокойство и напряжённость, плавность и ломкость, но — моментальность, быстроту, захлёстывающую мощь.
Редкие, но веские переборы заполняют лакуны между вами тремя. Сэм! Тёплые, нежные, дробящиеся мириадами переливов звуки соединяют, сонаправляют, и кажется, что контролирующая мысль Элизы также чуть меняется, тронутая Надеждой.
Два основных мотива смешиваются, соединяются, взаимно дополняют друг друга. Розовое буйство сливается с синими течениями в насыщенно-сиреневый — цвет небес Эстуса, цвет лета, цвет настоящего. Энергия и свежесть. Бескрайнее и цветущее. Борьба и достижение. Преходящее, но прекрасное. Быстрое, но зовущее. Минующее и наступающее. Победное и отступающее. Развитие, бег, полёт, ветер в лицо, колючки на кустах! Дикое, природное начало, полное гроз, молний и дождей, палящего солнца, ледяного шквала, водоворотов и циклонов, ясных небосклонов и величественных закатов.
И твой мотив огибает, оплетает, ограждает это дикое начало, разделяет, даёт точки зрения. Разум, незримый, невозмутимый, не тихий и не громкий, расставляет свои акценты, усмиряет природу, упорядочивает течения, подстраивается под циклы, встраивается и встраивает, вырастает из буйства хаоса и эволюции и направляет его, им, в то же время, направляемый.
Мотив Сэма и аккуратно присоединившейся к нему Беты проявляет то общее и то различное, что есть у прочих трёх. Противопоставление разума и природы неожиданно оказывается таким же объединением, таким же неразрывным единством, как едины дожди и леса, солнце и пробуждающиеся звери, ветра и парящие на них птицы. На ветрах парят и люди, пусть иначе, и движения энергий, высвобождение потенциала Дыхания двигает в равной мере цивилизацию и естественные экосистемы, а эволюция охватывает как формы превращения энергии, так и меметические конструкции в головах людей, как разделения сред, так и баланс потоков, формирующих гомеостаз.
Но вместе с тем каждый из мотивов становится различным, ускользает, разделяется, дробится в бесчисленных вариантах. Разум может двигаться отдельно от природы, её преодолевая, вырываясь из её оков, уходя в невероятность, безумно от неё далёкую. Природа может и не рождать никакого разума, оставаясь самой собой, тихо грохочущей гармонией и дисгармонией одновременно. Надежда — нет, не объединяет. Она декартово перемножает каждый мотив на каждый и на саму себя. Фиксирует Дыхание. Укрепляет Жизнь. И добавляет нотку противоречащего, творческого, воображаемого в Разума сужденья. А тот, в свою очередь, рассвечивает возможности оценками, вероятностями и соединяет в подвижный целостный узор.
Четыре мотива, четыре смысла соединяются в сиреневой прелюдии. Два несущих аспекта и два соединяюще-упорядочивающих. Четверное основание для Песни.
Сиреневый вихрь изолируется, стабилизируется одними эффекторами Храма, другие эффекторы насыщают многоцветный шар-потенциал дополнительной энергией, синхронизируя с плотностью-интенсивностью прелюдии, а третьи стабилизируют, не давая немедля вывернуться наизнанку. Тело Песни завершено. Палочка Элизы замирает на мгновение...
The Battle of Future: Hydra
...Извергли тысячи и тысячи заклятий. Сначала — всех типов, к чему больше уязвима Гидра — непонятно. Затем — взрывные, в основном. Пламя Гидра гасит кислотой, заморозка и остановка, конечно, хороши, но берут только «поверхность» многоглавого чудовища. Взрывы оставляют в змеином кубле размером с небольшую планету целые кратеры. Колдуют от души. Смеётся, посылая пачками заклятья, Дедалус Дингл — Билл вспомнил, как их Дингл удерживал стену Адского Огня вокруг Мунго десятками минут, прежде чем слечь от переутомления. С облегчением взрывает Эрни — он ожидал смертельной схватки, а получил симулятор стрельбы, где промазать — это надо очень постараться. Сам Билл, однако, мрачен и сосредоточен. Он ждёт подвоха — и не ошибается.
Гидра взрывается. Целиком. Разлетается мелкими кусочками. Победа? Наоборот. Каждая капля кислоты, каждый оторванный кусочек — зародыш её тела. Секунда назад — капля. Секунда после — десять глав, извергающих кислоту, а из кислоты — ещё десяток таких же малых гидр. За пару минут Гидра полностью регенерирует весь убыток от совместных усилий Хогвартса, протоссов и Варсиэра.
Минигидры разлетаются по всему трёхмерному полю боя, стремительно его заполняя. Хогвартс-огнемёт едва не погребает под змеиной массой. Том разворачивает дракона, прожигая путь, а волшебники усиливают общие щиты, которые, шипя, разъедает кислота. Вырвутся? Не вырвутся?
Магическая волна ударяет сбоку — то волна заморозки, мгновенно убивающая Гидру, проходит насквозь и не гаснет. То было великое колдовство, на которое в одиночку не замахнулся бы и Геллерт Гриндельвальд, сколько бы кристосорбов Рока ни использовал. Несколько тысяч волшебных лучей собирались воедино — феи, которыми дирижирует Нерис. Совместный луч перехватывался Барти Краучем, который придавал ему точную форму, отправлялся Гвен Шепард, а та, в свою очередь, давала магии дополнительное свойство. Негасимость, например.
Струи кислоты, разогнанные едва ли не до сверхзвука, разбиваются о многоуровневый щит, удерживаемый и обновляемый Марьей Эк. Волна заморозки убивает большую часть наросшей Гидры и Варсиэра заодно. Как огромный шлепок. Замороженное, повинуясь Краучу и Гвен, фокусирующим магическую мощь народа фей, обращается в огонь.
Хогвартс вырывается наружу. Несколько «фениксов» растерзаны Гидрой. Останки Варсиэра испаряются останками Гидры. А «останки» Гидры растут ещё быстрее, обещая в считанные секунды вернуть обратно свою массу! Вместо ударов по площади Гидра переключается на снайперски точные плевки и струи, каждый из который с лёгкостью прошибает щит Хогвартса. Волшебники несут первые потери. Из кислоты тут же вырастают минигидры, и палубы Хогвартса погружаются в хаос. Гидра плюёт во все стороны — не только чтобы попасть, но и неся в кислоте свои споры, размножая себя всё быстрее и быстрее. Такова подлинная мощь мифического чудовища, опустошавшего не планеты, нет, а целые галактики во славу Морриган.
Ярко-белый меч появляется одновременно в миллионах мест, касаньем распыляя минигидр на сверкающие пылинки.
— Наконец-то соперник, достойный нового романа! — выкрикивает Гилдерой Локонс, вновь взмахивая знаменитым Зеркальным мечом, чьё лезвие отражается в глазах владельца и проецируется в поле зрения столько раз и туда, куда тот пожелает. — Книга о нашей схватке станет легендарной!
Гидра уже не шипит в ответ. Она усиленно размножается не то «почкованием», не то «спорованием». Гилдероя погребает под клубящимися змеиными телами, и даже Зеркальный меч не успевает пронзить все сразу. Кислотная масса окружает и куб-барьер с феями внутри — магия не справляется со стремительным ростом, нет в арсенале Крауча и Гвен заклятий, одновременно работающих по сфере, не задевающих своих, свободно проходящих чрез барьер и смертельных для чудовища. Хогвартс маневрирует, уклоняясь, возобновляя щиты, на палубах бушует Адское Пламя, вычищающее «заражение», — по лбам Дедалуса, Билла и десятков лучших магов скатывается пот. Пламя же драконье вонзается и вонзается в Гидру, силясь сдержать рост — да без толку. Протоссы группируются около Хогвартса, прикрывая щитами своих кораблей дыры в магических барьерах, стреляя, стреляя, стреляя, стреляя по накатывающим кислозмеиным волнам...
Гамма-лазеры и свёрточные ракеты основного флота Хранящей вносят огромный вклад, к ним присоединяются усилия богоуровневых игроков, приведённых Алисой: многообразные снаряды и лучи игровых устройств, групповые манипуляции аспектами скрещиваются на ускоренно растущей массе плоти. Им не хватает сил её сдержать. Лучших результатов достигают различные цепные реакции — их Гидра или гасит кислотой, или просто отрывает от себя поражённые куски. Она достаточно велика, чтобы позволить себе и не такое. Самое же главное, что чем больше тварь становится, тем быстрее, быстрее и быстрее размножается.
Гидра замирает. Вся, разом. Арадия Мегидо, ярко улыбаясь, удерживает Время питомца Морриган, позволяя остальным ударять по ней всем, что у них есть. Отпускает Время. Две трети Гидры исчезают во всевозможных эффектах разрушения. Спустя секунду вырастают обратно. Арадия собирается с силами и останавливает чудище ещё раз. И ещё раз. И ещё, ещё, ещё! На считанные, такие долгие минуты устанавливается хрупкое равновесие — благодаря единственному богоуровневому троллю. А Денис Гурьев получает, наконец, шанс понять, что же Гидра, в сущности, такое.
Symphony Impossible to Play: Space
...и движется дальше. Гаснут прежние мелодии, чтобы место новой уступить — той, что начинает Джулия, а подхватывают Энтони и Ханна. Партию бас-гитары, мощную, но неким образом тёплую ведёт Джу, Ханна же выбирает гитару акустическую, а Энтони — электрическую. Вот к ритмическому рисунку присоединяется, а затем и берёт его под контроль Грэм. Филигранными касаниями паутинки вступает в песню Элизабет, расцвечивая, подсвечивая музыкальную ткань.
Хриплый голос врывается в акт Песни, и то голос самой Пустоты, обрамлённый десятками призвуков, столь характерных для пси-голосов протоссов или Зел-Нага. Это песня Морулиса — песня невыразимая, неясная, нечёткая, расходящаяся и сходящаяся гармонично, но всё же хаотично. И такова эта песня, что все видят, как рождаются из Пустоты миры, как дрожат неведомые измерения, как бессмысленно пульсирует вещество, как тает истина и рождается ложь, как...
...как из безначальной загадки, как из предвечного хаоса, из отсутствия, из равенства направлений, из флуктуаций, не способных, на первый взгляд, пробиться сквозь потенциальные барьеры, — рождается нечто. Безразличная подвижная пассивность Пустоты неожиданно плавно, естественно переплетается с Сердцем. И вещи обретают свою собственную сущность, свою душу... своё имя? Всё ещё нет границ, нет Разума, но они и не нужны. В конце концов, все границы — лишь условность, как и имена, как представление о случайности и закономерности.
Гитары уступают своё место скрипкам, альтам, виолончелям и контрабасам. Четверо играли их партии: скрипки — Кристо, виолончели — Гарри, контрабаса — Гермиона; что же касается альта, то его берёт на себя Элиза. Её свободная рука уверенно бегает по нитям неведомого, невидимого инструмента, вплетаясь, дополняя, добавляя, завершая.
Мелодия льётся причудливыми струями. Чистота метаскрипок переплетается с грубым гласом Пустоты, с плотностью, плотскостью материи. Осмысленность — бессмыслие. Взгляд — пребывание. Мыслящее — вещное. Идея — вещество. Два противоположных аспекта, два работающих будто бы на противоположное инструмента, соединённые ритмическим рисунком бас-гитары и ударных, описывают, кажется, весь мир. От чистых идей, парящих в недостижимом смертным, да и бессмертным не-пространстве, до Пустоты, какой она была до вмешательства Велисо: Небом и Твердью, друг от друга нераздельными, потому что некому, нечего делить; всеми формами и ликами, какие только можно из «камня» тверди высечь.
Метаскрипки плавно замолкают, в отличие от голоса Морулиса (и неведомых не то инструментов, не то волшебств, которыми он его модифицирует). Лишь одна метаскрипка... нет, не метаскрипка! Лишь одна Элиза продолжает свою мелодию — Тенью к Пустоте. Одной рукой она по-прежнему направляет симфонию с помощью Палочки, но вот другая рука... Она размывается от скорости, а место вокруг неё — от образов и видов. Вот пальцы пробегают по клавишам, вот ведут смычком, вот перебирают струны, вот звенят паутинкой, кружат многоцветье эха, а вот крутят какие-то переключатели, перезванивают колокольчиками...
Всё сразу — сразу и одновременно! Бесконечность: неисчерпаемость форм, видов, индивидов, индивидуальностей, образов, образований, веществ, материй, миров, возможностей, потенциалов — вариация, то быстрая, то медленная, то простая, то поразительно сложная, перетекающая из жанра в жанр, из вселенной во вселенную, между мультивселенными, между реальностями и метареальностями, свободно переходя из Бездны в ординарный мир и обратно. Это Пустота, ширящаяся в Тень; Тень, разнообразящая Пустоту.
Морулис затихает, отступает... в тень. Гитары занимают его место. Вторя переливам Тени, Сердце затрагивает суть. Тень умножается на Сердце, Тень раскрывает Сердце, а Сердце сужает Тень. Так рождается душа. И множество, и единство, и целое, но части, свойства, да с границей, сущность — формы вместе с тем.
Унигитары сменяются метаскрипками, сущность — множеством идей. Два не-пространства, две бесконечности, одна полная смысла и глубины, другая — вариаций и возможностей, соседствуют друг с другом, где-то в промежутке порождая реальность. Реальность — то, что может меняться, собою оставаясь. Реальность — это компромисс. Между абстрактностью и детальностью, константностью и изменчивостью, полной порождённостью и совершенной независимостью, бесконечной продлённостью и неизмеримой точкой, абсолютной симметрией и подлинным хаосом, односторонним действием — и слиянием системы в неделимое одно. Между Светом и Тенью (Пустотой и Сердцем) — реальность где-то там.
